Что ж, зима. Белый улей распахнут.Тихим светом насыщена тьма.Спозаранок проснутся и ахнут,И помедлят, и молвят: “Зима”.Выпьем чаю за наши писанья,За призвание весельчака.Рафинада всплывут очертанья.Так и тянет шепнуть: “До свиданья”.Вечер долог, да жизнь коротка.1976
«Раздвину занавеси шире…»
Раздвину занавеси шире.На кухню поутру войду.Там медный маятник, и гириПозвякивают на ходу.Кукуй, кухонная кукушка!Немало в жизни ерунды –Пахнет приплюснутая кружкаЖелезом утренней воды,И вроде не было в поминеМеня на свете никогда –Такие блики на гардине,Такая юная вода!Пусть в небе музыка играет,А над моею головойКомичный клювик разеваетПодобье птицы роковой!1976
«Мы знаем приближение грозы…»
Мы знаем приближение грозы,Бильярдного раскатистого треска –Позвякивают ведра и тазы,Кликушествует злая занавеска.В такую ночь в гостинице меняОставил сон и вынудил к беседеС самим собой. Педалями звеня,Горбун проехал на велосипедеВ окне моем. Я не зажег огня.Блажен, кто спит. Я встал к окну спиной.Блажен, кто спит в разгневанном июле.Я в сумерки вгляделся – предо мнойСиделкою душа спала на стуле.Давно ль, скажи, ты девочкой была?Давно ль провинциалкой босоногойСтупни впервые резала осокой,И плакала, и пела? Но сдалаИ, сидя, спишь в гостинице убогой.Морщинки. Рта порочные углы.Тяжелый сон. Виски в капели пота.И страшно стало мне в коробке мглы –Ужели это все моя работа?!С тех пор боюсь: раскаты вдалекеПоднимут за полночь настойчиво и сухо –На стуле спит усталая старухаС назойливою мухой на щеке.Я закричу, умру – горбун в окне,Испуганная занавесь ворвется.Душа вздрогнёт, медлительно очнется,Забудет все, отдаст усталость мнеИ девочкой к кому-нибудь вернется.1976
«Было так грустно, как если бы мы шаг за шагом…»
Было так грустно, как если бы мы шаг за шагомХвойной тропинкой взошли на обветренный холмИ примостились бок о бок над самым оврагом –Я под сосною, а ты на откосе сухом.В то, что предстало тогда потемневшему взору,Трудно поверить: закатная медная ширь,Две-три поляны, сосняк и большие озера,В самом большом отразился лесной монастырь.Прежде чем тронуться в путь монастырской дорогой,Еле заметной в оправе некошеных трав,Мы битый час провели на поляне пологой,Долго сидели, колени руками обняв.Помнишь картину? Охотники лес покидают.Жмутся собаки к ногам. Вечереет. Февраль.Там в городишке и знать, вероятно, не знаютВсех приключений. Нам нравилась эта печаль.Было так грустно, как будто бы все это было –Две-три поляны, озера, щербатый паром.Может, и было, да легкое сердце забыло.Было и горше, но это уже о другом.1976
«Бывают вечера – шатается под ливнем…»
И. Б.
Бывают вечера – шатается под ливнемТрава, и слышен водосточный хрип.Легко бродить и маяться по длиннымАллеям монастырских лип.Сквозь жизнь мою доносится удушьеМосковских лип, и хочется в жилье,Где ты марала ватман черной тушьюИ начиналось прошлое мое.Дитя надменное с этюдником отцовским,Скажи, едва ли не вчераНам по арбатским кухням стариковскимКофейник звякал до утра?Нет, я не о любви, но грустно старожиломВдруг ощутить себя. Так долго мы живем,Что, кажется, не кровь идет по жилам,А неуклюжий чернозем.Я жив, но я другой, сохранно только имя.Лишь обернись когда-нибудь –Там двойники мои верстами солянымиСопровождают здешний путь.О если бы я мог, осмелился на йотуВ отвесном громыхании аллейВдруг различить связующую нотуВ расстроенном звучанье дней!1976
«Сегодня дважды в ночь я видел сон…»
Сегодня дважды в ночь я видел сон.Загадочный, по существу, одинИ тот же. Так цензура сновидений,Усердная, щадила мой покой.На местности условно городскойСтолкнулись две машины. ЛегковуюТотчас перевернуло. ГрузовикЛишь занесло немного. ЛобовоеСтекло его осыпалось на землю,Осколки же земли не достигали,И звона не случилось. ТишинаВообще определяла обстановку.Покорные реакции цепной,Автомобили, красные трамваи,Коверкая железо и людей,На площадь вылетали, как и прежде,Но площадь не рассталась с тишиной.Два битюга (они везли повозкуС молочными бидонами) порвалиТугую упряжь и скакали прочь.Меж тем из опрокинутых бидоновХлестало молоко, и желоба,Стальные желоба трамвайных рельсов,Полны его. Но кровь была черна.Оцепенев, я сам стоял поодальВ испарине кошмара. Стихло все.Вращаться продолжало колесоКакой-то опрокинутой “Победы”.Спиною к телеграфному столбуСидела женщина. Ее черты,Казалось, были сызмальства знакомыДуше моей. Но смертная печатьВидна уже была на лике женском.И тишина.Так в клубе деpевенскомКиномеханик вечно пьян. Динамик,Конечно, отказал. И в темнотеКромешной знай себе стрекочет старыйПроектор. В золотом его лучеПылинки пляшут. Действие без звука.Мой тяжкий сон, откуда эта мука?Мне чудится, что мы у тех временБез устали скитаемся на ощупь,Когда под звук трубы на ту же площадьПовалим валом с четырех сторон.Кто скажет заключительное словоПод сводами последнего Суда,Когда лиловым сумеркам БрюлловаНастанет срок разлиться навсегда?Нас смоет с полотняного экрана.Динамики продует медный вой.И лопнет высоко над головойПифагорейский воздух восьмигранный.1977
«Грешный светлый твой лоб поцелую…»
Грешный светлый твой лоб поцелую,Тотчас хрипло окликну впустую,Постою, ворочусь домой.Вот и все. Отключу розеткуТелефона. Запью таблеткуЛюминала сырою водой.Спать пластом поверх одеяла.Медленно в изголовье всталаРама, полная звезд одних.Звезды ходят на цыпочках околоИзголовья, ломятся в стекла –Только спящему не до них.Потому что до сумерек надоВысоту навестить и прохладуЛьда, свободы, воды, камней.Звук реки – или Терек снежный,Или кран перекрыт небрежно.О, как холодно крови моей!Дальше, главное не отвлекаться.Засветло предстоит добратьсяДо шоссе на Владикавказ,Чтобы утром… Но все по порядку.Прежде быть на почте. ТридцаткуПолучить до закрытия касс.Чтобы первым экспрессом в ТбилисиЧерез нашатырные выси, –О, как лоб твой светлый горяч!Авлабар обойду, Окроканы…Что за чушь! Не закрыты краны –То ли смех воды, то ли плач –Не пойму. Не хватало плакать.Впереди московская слякоть.На будильнике пятый час.Ангел мой! Я тебя не неволю.Для того мне оставлено, что ли,Море Черное про запас!1978
«Когда волнуется желтеющее пиво…»
Когда волнуется желтеющее пиво,Волнение его передается мне.Но шумом лебеды, полыни и крапивыСлух полон изнутри, и мысли в западне.Вот белое окно, кровать и стул Ван Гога.Открытая тетрадь: слова, слова, слова.Причин для торжества сравнительно немного.Категоричен быт и прост, как дважды два.О, искуситель-змей, аптечная гадюка,Ответь, пожалуйста, задачу разреши:Зачем доверил я обманчивому звукуСиллабику ума и тонику души?Мне б летчиком летать и китобоем плавать,А я по грудь в беде, обиде, лебеде,Знай, камешки мечу в загадочную заводь,Веду подсчет кругам на глянцевой воде.Того гляди сгребут, оденут в мешковину,Обреют наголо, палач расправит плеть.Уже не я – другой – взойдет на седловинуАйлара, чтобы вниз до одури смотреть.Храни меня, Господь, в родительской квартире,Пока не пробил час примерно наказать.Наперсница душа, мы лишнего хватили.Я снова позабыл, что я хотел сказать.1979
«Здесь реки кричат, как больной под ножом…»
Здесь реки кричат, как больной под ножом,Но это сравнение ложь, потому чтоОни голосят на стократно чужомНаречии. Это тебе не Алушта.Здесь пара волов не тащила арбыС останками пасмурного Грибоеда.Суворовско-суриковские орлыНа задницах здесь не справляли победы.Я шел вверх по Ванчу. Дневная резняРеки с ледником выдыхалась. ЗарницаЦвела чайной розой. Ущелье меняВстречало недобрым молчаньем зверинца.Снега пламенели с зарей заодно.Нагорного неба неграмотный генийСам знал себе цену. И было смешноСушить эдельвейс в словаре ударений.Зазнайка-поэзия, спрячем тетрадь:Есть области мира, живые помимоПоэзии нашей, – и нам не понять,Не перевести хриплой речи Памира.1979
«Опасен майский укус гюрзы…»
Опасен майский укус гюрзы.Пустая фляга бренчит на ремне.Тяжела слепая поступь грозы.Электричество шелестит в тишине.Неделю ждал я товарняка.Всухомятку хлеба доел ломоть.Пал бы духом наверняка,Но попутчика мне послал Господь.Лет пятнадцать круглое он катил.Лет пятнадцать плоское он таскал.С пьяных глаз на этот разъезд угодил –Так вдвоем и ехали по пескам.Хорошо так ехать. Да на бедуНочью он ушел, прихватив мой френч,В товарняк порожний сел на ходу,Товарняк отправился на Ургенч.Этой ночью снилось мне всегоПонемногу: золото в устье ручья,Простое базарное волшебство –Слабая дудочка и змея.Лег я навзничь. Больше не мог уснуть.Много все-таки жизни досталось мне.“Темирбаев, платформы на пятый путь”, –Прокатилось и замерло в тишине.1979