Счастливая странница
Шрифт:
Желая сделать ей приятное, Октавия участливо спросила:
— Ма, ты нехорошо себя чувствуешь? Может быть, привести доктора Барбато?
Лючия Санта ответила ей с наигранной горечью:
— Моя болезнь — это мои дети, это сама моя жизнь. — Однако, едва заговорив, она оживилась.
Лицо ее покрылось румянцем.
— Вот чего мне не хватает! — улыбнулась Октавия. — Твоих проклятий!
— Тебя я никогда не проклинала, — вздохнула Лючия Санта. — Ты была лучшей из всех моих детей.
О, если бы и остальные безобразники вели себя так же, как ты!
Сентиментальные нотки в тоне матери встревожили Октавию.
— Ма, вечно ты говоришь так, словно они из рук вон плохи! А ведь Ларри каждую неделю дает тебе денег. Винни отдает тебе конверт с получкой, даже не вскрывая его. Джино и младшие не попадают в истории. Какого же рожна тебе еще надо, черт побери?
Лючия Санта выпрямилась, от недавней усталости мигом не осталось и следа. Голос ее окреп, она была готова к ссоре, которая на самом деле будет всего лишь оживленной беседой — подлинной усладой ее жизни. Она засмеялась по-итальянски — а язык этот прекрасно приспособлен к насмешке:
— Лоренцо, мой старший сын! Он дает мне десять долларов в неделю — мне, родной матери, которая кормит сирот — его младших братьев и сестру!
Остальное — все состояние, которое он загребает в этом своем союзе, — у него уходит на шлюх. В конце концов его несчастная жена прикончит его прямо в постели! Я и слова не скажу ей в осуждение в суде.
Октавия закатилась счастливым смехом.
— Твой любимчик Лоренцо? Ма, какая же ты обманщица! Вот посмотрим: стоит ему заявиться сегодня со своими десятью долларами и лживыми речами — и ты примешь его, как короля! Прямо как эти сопливые потаскушки, помирающие по его деньгам!
Лючия Санта рассеянно бросила по-итальянски:
— Я-то думала, что при муже ты прикусишь свой нечестивый язык!
Октавия залилась краской. Лючия Санта осталась довольна. Вульгарность дочери-американки всегда была поверхностной; она, мать, настоящая итальянка, умела при необходимости завернуть и что-нибудь позаковыристее.
Послышались шаги, и в кухне появился заспанный Винни в одних трусах и майке. Он превратился в невысокого, сухощавого молодого человека, без фунта лишнего веса, отчего казался даже костлявым и неуклюжим. Его смуглое лицо выглядело нездоровым; на щеках росла густая щетина. Острые скулы, большой рот и крупный нос придавали бы его облику излишнюю суровость, если бы не его широко расставленные темные глаза, беззащитные, застенчивые и не привыкшие улыбаться. Октавию больше всего удручало то, что он очень изменился характером. Раньше он был ласков и радушен, причем без капли лицемерия. Теперь же, оставаясь по-прежнему послушным сыном и проявляя учтивость к чужим, он стал каким-то язвительным и насмешливым. Октавия предпочла бы, чтобы он просто послал всех куда подальше. Она тревожилась за него и одновременно злилась. Он не мог не разочаровывать, Она угрюмо усмехнулась. Разве все они внушают что-то еще, кроме разочарования? Она вспомнила своего мужа, в одиночестве читающего и чиркающего ручкой в квартире в Бронксе, поджидая ее.
Винни бурчал в сонном раздражении по-мужски густым и одновременно по-детски срывающимся голосом.
— Ма, чего же ты меня не разбудила? Я же говорил, что мне надо будет уйти. Если бы мне надо было идти на работу, ты бы уж точно подняла меня вовремя!
— Она задремала, только и всего! — одернула его Октавия. — Тоже мне удовольствие — только и заботиться о вас, неблагодарных!
Лючия Санта повернулась к Октавии.
— Зачем ты на него набрасываешься? Он всю неделю вкалывает. Часто ли он видится с сестрой? А ты его бранишь. Пойди, присядь, Винченцо, хлебни кофейку и перекуси. Давай, сынок, вдруг у сестры найдется для тебя ласковое словечко?
— Сколько фальши, ма! — не выдержала Октавия. Но тут она увидела в лице Винни нечто такое, что заставило ее прикусить язык Сперва, пока мать отчитывала Октавию, Винни выглядел довольным и каким-то униженно-признательным за заступничество, но, когда Октавия засмеялась, он внезапно понял, что мать к нему подлизывается. Он сперва усмехнулся при мысли, что его так легко приструнить, а потом засмеялся громче, потешаясь вместе с Октавией над матерью и над собой. Они попили кофе и поболтали с фамильярностью, знакомой дружным семьям, которая не дает им уставать друг от друга, независимо от того, занимательна ли тема разговора.
Октавия наблюдала, как замкнутое лицо Винни разглаживается и успокаивается, и вспоминала его былую жизнерадостность. Он встречал рассказы Октавии о ее работе в магазине улыбкой и даже смехом, и сам отпускал шуточки насчет своей работы в депо.
Октавия поняла, что брат скучает по ней, что ее замужество нарушило жизненный ритм семьи — и чего ради? О, теперь-то она знала, ради чего! Она внимала зову плоти, тело ее познало страсть, и, обретя ее, она не могла бы снова от нее отказаться — и все же это не было счастьем.
Нет, с мужем она не была так же счастлива, как сейчас, когда ей удавалось прогнать тень одиночества и страдания с лица младшего брата, поднятого с постели и не успевшего прикрыться щитом безразличия. Ей всегда хотелось много сделать для него, но она так ничего и не сделала — что же ей помешало?
Зов плоти, которому она была вынуждена повиноваться. Она нашла ласкового мужа, который помог ей преодолеть былые страхи. У них не будет детей, и благодаря этой и другим элементарным предосторожностям, оберегающим от произвола судьбы, они с мужем преодолеют бедность и обретут лучшую жизнь. Настанет день, когда она все-таки узнает, что такое счастье.
Винни оделся, и Лючия Санта и Октавия залюбовались им с особым чувством, всегда испытываемым в семье женщинами к младшим мужчинам. Обе воображали, как он пройдется по улице, разгоняя девчонок палкой. Они не сомневались, что ему предстоит приятный вечер, полный развлечений, в кругу друзей, которые наверняка восхищаются им, боготворят его, ибо он — кому, как не им, матери и сестре, знать это! — по-настоящему достоин восхищения и обожания.
Винни надел голубой костюм и тонкий шелковый галстук в красную и белую полоску. Он намочил и гладко расчесал на симметричный пробор свои черные волосы.
— Кто же твоя девушка, Винни? — поддела его Октавия. — Почему ты не приводишь ее домой?
Мать без лишней суровости, а, наоборот, с американской светскостью, поощряющей шутку, подхватила:
— Надеюсь, ты нашел себе хорошую итальянскую девушку, а не ирландскую шлюху с Девятой авеню.
Глядя в зеркало, Винни удивился своей самодовольной улыбке, словно у него на счету набралась уже дюжина девушек. Повязывая галстук и дивясь своей лживой улыбке, он только огорчился и помрачнел. Он давно привык к семейной лести, к замечаниям вроде: «Он тихоня, а в тихом омуте черти водятся; за ним нужен глаз да глаз; одному богу известно, сколько девушек он покорил в соседнем квартале».