Счастливая странница
Шрифт:
— Посиди со мной минутку, я хочу с тобой поговорить.
Такая благосклонность не прошла незамеченной.
Пьеро Сантини, богатый родственник из Такахо, — и так мил с этим полуголодным, погрязшим в бедности юнцом? Теперь все взоры обратились на Джино. Терезина Коккалитти толкнула локтем Лючию Санту, которая, несмотря на свое простодушие, уже смекнула, о чем речь.
Взгляды всех мужчин, словно притянутые магнитом, покинули беседующих и приросли к юной деве.
Катерина Сантини была легендой, мифом, нежным итальянским цветком, невинно распустившимся на зловредной американской почве. Услада родителей, она в столь юном возрасте познала все тайны кулинарии и по воскресеньям готовила горячо любимому папочке домашние макароны; она не прибегала к косметике и пренебрегала высокими каблуками, чтобы не ослаблять тазовые кости.
Но вот наступил ее день — а это, как известно, случается даже со святыми. На ее лице отпечаталось греховное вожделение. Краска залила ее лицо, бюст поднимался и опадал от прерывистого дыхания, она была готова выскочить из кожи вон. На расстоянии чувствовалось, как она распалена, и ее скромный, потупленный взор был не в силах никого обмануть.
Какой шанс для Лючии Санты и для ее сына, урода из уродов, — впрочем, он и впрямь великолепное юное животное, чего и следовало ожидать, раз он только и знает, что резвиться на солнышке, вместо того чтобы вкалывать после школы! Благословенное продолжение свадебного торжества! Лючия Санта, прыткая, как волчица, почуявшая кровь, подалась вперед, чтобы расслышать, что там шепчет хитрец Сантини ее сыну, но проклятая музыка, ворвавшаяся в дверь, заглушила слова, которые ей так хотелось услыхать.
Тем временем угрюмый Пьеро спрашивал на своем сладчайшем итальянском:
— Итак, молодой человек, что вы поделываете, как представляете себе дальнейшую жизнь — будете заканчивать школу?
Однако, как ни странно, юноша смотрел на него серьезными глазами, словно не понимал подлинного итальянского. Потом он слегка улыбнулся, и Пьеро сообразил: парень ошеломлен вниманием, Проявленным к нему такой недосягаемой персоной, как он, Пьеро, и смущается отвечать. Желая придать ему смелости, он хлопнул Джино по плечу и сказал:
— Моя дочь умирает от жажды. Принеси-ка ей стакан содовой, будь умником. Катерина, ведь ты и впрямь умираешь от жажды?
Катерина не посмела поднять глаз. Происходящее с ней повергало ее в смятение. Она чуть заметно кивнула.
Джино уловил слово «содовая» и увидел кивок девушки. Он встал и направился к ней. Он совершенно не понимал, что творится вокруг, да и не мог понять, потому что всех этих людей для него попросту не существовало. Подав девушке стакан, он тотчас отвернулся и не увидел, что Пьеро Сантини снова хлопает ладонью по стулу. Пьеро, удивленный таким оскорблением, скорчил рожу и театрально пожал плечами, словно спрашивая: «Какой смысл проявлять вежливость с такими невоспитанными мерзавцами?» Все захихикали, радуясь унижению гордеца и скряги Сантини, и жалостливо вздохнули, глядя на его бедную дочку, погрузившую ненапудренный красный носик в стакан и полумертвую от страха. Что за наслаждение — наблюдать, как разъярило Лючию Санту поведение ее сына Джино, такого же безумца, как и его отец, — это каждому известно, который наверняка кончит так же, как и он, — вот вам новое тому доказательство!
Именно под конец этой комедии в кухню впорхнула красотка Анжелина, чтобы попрощаться с гостями; здесь, ко всеобщему удивлению, Джино одержал вторую по счету победу. Правда, вторая была более предсказуема, чем первая. Во-первых, Джино был единственным из всех мужчин, который, глядя на Анжелину, на самом деле не замечал ее, что не могло не возбудить у нее интереса; во-вторых, чувствуя, как не одобряют все присутствующие роль, которую она взялась играть, она наперекор всем решила доиграть ее до конца. Она метнулась к Джино и, не сводя с него глаз, обратилась к Лючии Санте:
— До чего красивый у вас сынок!
Тут Джино очнулся: он учуял аромат ее духов, почувствовал тепло ее руки, увидел ее огромные, мастерски подведенные губы, так и тянущиеся к нему.
Еще не зная, что происходит, он все же испытал желание дождаться разъяснений. Стоило Анжелине попросить пальто, как все мужчины бросились исполнять ее просьбу и, более того, будучи галантными кавалерами, хором изъявили желание проводить ее до метро.
— Меня проводит Джино, — проворковала она, — он слишком юн, чтобы вынашивать черные замыслы.
Все кровати в квартире были заставлены едой, ожидающей своей очереди появиться на столе, поэтому квартира Ларри и Луизы этажом ниже использовалась как гардеробная.
— Я спущусь с ним, — сказала Анжелина, взяла Джино под руку, и оба удалились. Празднество продолжалось. Лючия Санта хотела было под каким-нибудь предлогом послать Винченцо в квартиру Ларри, чтобы удостовериться, не происходит ли там чего-нибудь неподобающего, но потом передумала. Ее сын уже достаточно вырос, чтобы попробовать женщину, а тут подвернулась прекрасная, не чреватая никакими опасностями возможность. Manga franca «Ну и пусть (неап, диал.).».
Ему хотя бы не придется расплачиваться. Будь что будет.
Зашел доктор Барбато — выпить стаканчик вина, попробовать пирожных и потанцевать с невестой.
Он залюбовался Лючией Сантой, окруженной болтушками, как королева — фрейлинами, и подошел к ней с конвертом. Она встретила его с монаршей холодностью. Он рассердился: он-то надеялся, что после всего того, что он сделал для этой убогой семейки, вокруг него поднимется суета. Верно говорил отец: «Никогда не жди благодарности ни от осла, ни от крестьянина». Однако стаканчик доброго вина заставил доктора Барбато смягчиться, а второй и вовсе привел его в отличное настроение. Он не хотел понимать этих людей, не испытывал к ним симпатии — и все же понимал их. Разве может такой человек, как Лючия Санта, благодарить каждого, кто оказал ей помощь? Ей пришлось бы всю жизнь простоять на коленях! Принимать помощь от чужих — ее судьба.
Она не обвиняла в своих бедах никого из живущих, но и не собиралась благодарить их за проблески удачи, к каким относилось и нечаянное великодушие доктора Барбато.
Доктор пригладил усы и одернул пиджак. Он лечил многих из набившихся в эту квартиру итальянцев, некоторые из них даже были товарищами детства его отца, однако все они относились к нему холодно, словно он — ростовщик, padrone, а то и владелец похоронной конторы. О, ему доподлинно известно, что за чувства кроются за всеми этими учтивыми речами! Signore Dottore, Signore Dottore «Синьор врач (ит).». Он кормится их невзгодами; их боль — его прямой доход; он появляется тогда, когда без него не обойтись, когда их охватывает страх смерти, и требует денег в обмен на исцеление. Им, неискушенным, его искусство кажется колдовством, небесным даром — а ведь дары небес не продаются и не покупаются. Но кому же тогда расплачиваться за колледж, за долгие годы учебы, за его выматывающий нервы непосильный труд, пока они, невежественные болваны, неотесанная деревенщина, попивают винцо и просаживают в карты заработанные соленым потом гроши? «Пусть они ненавидят меня, — с горечью размышлял он. — Пусть идут в бесплатные больницы, ждут там часами, чтобы неумеха санитар взирал потом на них, как на скот». Пусть мрут, как мухи, в «Белльвю» — он переберется на Лонг-Айленд, где люди станут отпихивать друг дружку, торопясь оплатить счета за его услуги, зная, что получат взамен.
Доктор Брабато, желая показать, что такая нищая мелкота неспособна его огорчить, расплылся в сладчайшей улыбке, попрощался на своем великолепном университетском итальянском, звучащим для них почти как иностранная речь, и, ко всеобщему облегчению, был таков.
Слыша над головой топот танцоров, Анжелина с Джино занимались поисками ее пальто в груде одежды, которой была завалена квартира Ларри. Страхи Лючии Санты оказались беспочвенными: Анжелина была вовсе не такой безрассудной девчонкой, за какую себя выдавала, а Джино оставался невинным дитя, неспособным воспользоваться ее слабостью.