Счастливая
Шрифт:
— Ну пожалуйста, — повторяла я. — Не надо.
— Заткнись.
Во время второго поцелуя он просунул язык мне в рот. Это не составило труда, потому что я не закрывая рта молила о пощаде. Тут он грубо дернул меня за волосы:
— Целуйся, кому сказано!
Выхода не было.
Получив желаемое, он отстранился и нашарил пряжку моего ремня. Но пряжка была с секретом и так просто не поддавалась. Чтобы только он меня отпустил, чтобы ослабил хватку, я вызвалась:
— Я сама.
Он не сводил с меня глаз.
Когда я справилась, он рванул вниз молнию на моих джинсах.
— Кофту
На мне была длинная шерстяная кофта-кардиган. Пришлось ее снять. Грубые пальцы забегали по пуговицам блузки. И опять безуспешно.
— Я сама, — повторила я.
Блузка с воротничком тоже опустилась на землю у меня за спиной. Как будто я сбрасывала перья. Или крылья.
— Лифон снимай.
Я повиновалась.
Он схватил их — мои груди — обеими руками. Тискал. Давил и расплющивал о ребра. Крутил. Думаю, излишне говорить, какая это боль.
— Не надо так, ну пожалуйста, — упрашивала я.
— Кайф: белые сиськи, — промычал он.
После этой фразы они стали мне чужими: каждая часть моего тела, до которой он добирался, переходила в его собственность — губы, язык, грудь.
— Холодно, — простонала я.
— Ложись, бросил он.
Прямо на землю? — Дурацкий вопрос, только лишь от безнадежности.
Среди сухих листьев и бутылочных осколков разверзлась могила. Все мое туловище застыло — увечное, поруганное, неживое.
Вначале я просто осела на землю, но не спешила ложиться. Он без труда стянул с меня расстепгутые джинсы. Я кое-как пыталась прикрыть наготу (по крайней мере, на мне еще оставались трусы), а он придирчиво меня разглядывал. До сих пор помню, как этот взгляд лучом скользил в потемках по моей мертвенно-бледной коже. Под этим лучом оно — мое тело — вдруг сделалось гадким. Уродливым — это еще мягко сказано.
— Ну и мымра — попалась же такая, — фыркнул он.
Это было сказано с отвращением, это было сказано без обиняков. Осмотрев добычу, он остался недоволен.
Но не отпускать же.
Тут у меня лихорадочно заработала мысль: в ход пошла и правда, и ложь — нужно было его разжалобить. Показать, что я по сравнению с ним убогая и никчемная.
— Меня из приюта взяли, — зачастила я. — Даже родителей своих не знаю. Пожалуйста, отпусти. Я еще девушка.
— Ложись давай.
Вся дрожа, я медленно распласталась на холодной земле. Досадливо сдернув с меня трусы, он скомкал их в кулаке и отбросил в сторону, куда попало.
У меня на глазах его расстегнутые штаны сползли до лодыжек.
Он лег сверху и начал совершать толчки. Это было знакомо. В школе мне нравился один парень, Стив, так вот, он проделывал то же самое, зажав мою ногу, потому что большего я не позволяла. Конечно, в таких случаях мне и в голову не приходило оголяться, и Стиву тоже. Он уходил от меня в расстроенных чувствах, зато мне ничто не угрожало. Родители всегда были дома, в другой комнате. Я внушала себе, что это любовь.
Как он ни пыжился, ему пришлось помогать себе рукой.
Я неотрывно смотрела ему в глаза. Боялась отвести взгляд. Думала: стоит только зажмуриться — и провалишься в преисподнюю.
Он обзывал меня гадиной. Ругался, что у меня все сухо.
— Прости, прости, — повторяла я; сама не знаю, почему нужно было все время извиняться. — Я девушка.
— Не фиг пялиться, — буркнул он. — Зенки закрой. Чего трясешься?
— Я не нарочно.
— Вот и не дергайся, а то хуже будет.
Я сумела унять дрожь. Собрала все свою волю. Но мои глаза смотрели еще пристальнее. Его кулак заворочался у меня между ног. Пальцы — не то три, не то четыре — полезли внутрь. Там что-то лопнуло. Потекла кровь. Зато ему больше не было сухо.
Он оживился. Проявил интерес. Теперь во мне ходил, как поршень, целый кулак, а я старалась думать о другом. В мозгу крутились стихотворные строчки, выученные в школе: у Ольги Кабрал есть стихотворение, которое мне больше нигде не встречалось, называется «Кресло Лилианы»; потом вспомнилось еще одно — «Собачий приют» Питера Уайлда. Нижняя часть моего тела будто утратила чувствительность, а я вспоминала стихи. Молча шевеля губами.
— Кому сказано, кончай пялиться, — бросил он.
— Прости, выговорила я. — Ты такой сильный. — Это был очередной заход.
Ему понравилось. Он стал наяривать с удвоенной силой. Мой копчик разбиватся о землю. В спину и ягодицы впивались осколки стекла. Но у насильника что-то не заладилось. Точнее сказать не берусь.
Отстранившись, он теперь стоял на коленях.
— Ноги подними, — велел он.
Не понимая, что ему нужно, — у меня ведь не было ни любовного опыта, ни даже книжных познаний, — я задрала ноги вертикально вверх.
— Раздвинь.
Я и это сделала. Ноги не гнулись, они стали каучуковыми, словно у куклы Барби. Его это взбесило. Ухватив меня за икры, он дернул руками в стороны, едва не разорвав меня пополам.
— Вот так и держи, — распорядился он.
И все сначала. Засунул в меня ручищу. Принялся терзать груди. Рвал соски, лизал их языком.
У меня текли слезы. Я куда-то проваливалась, но вдруг услышала голоса. Шаги по дорожке. Смех парней и девчонок. По дороге из школы я видела в парке отвязную тусовку, которая праздновала конец учебного года. Мой мучитель, похоже, ничего не слышал. Нужно было пользоваться моментом. Я издала резкий вопль — и у меня во рту немедленно оказался его кулак. Неподалеку опять зазвучал смех. Он несся прямо по направлению к тоннелю, в нашу сторону. Улюлюканье, гогот. Разухабистое веселье.
Мы застыли; кулак лез мне в горло, пока гуляки не пошли своей дорогой. Их праздник продолжался. Мой второй шанс на спасение растаял.
Но насильника это сбило с толку. Он не рассчитывал, что дело настолько затянется. И предложил мне надеть штаники. Буквально так и сказал. Мерзкое словцо.
Я прикинула, что будет дальше. Меня трясло, но, по крайней мере, теперь казалось, что он насытился. Судя по количеству крови, его цель была достигнута.
— Ну-ка, отсоси. — Он выпрямился во весь рост, а я ворочалась в грязи, пытаясь собрать одежду.