Счастливчики
Шрифт:
— Ой, только не надо преувеличивать, — сказала Нора. — За Лусио я ни капельки не беспокоюсь, но, согласна, девушка ведет себя…
— Проходимка она, и больше никто, — сказала донья Росита. — Вышла на палубу заполночь, одна, с мужчиной, а супруга, бедный ангел, простите за сравнение, сидит и смотрит…
— Ну, ладно, ладно, — сказала сеньора Трехо. — Не надо преувеличивать, донья Росита. Вы же видите, девочка относится к случившемуся философски, а уж ее-то больше всех это касается.
— А как же еще относиться? — сказала Нора, чувствуя, как маленькая рука начинает сжимать ей горло. — Больше такое не повторится, вот все,
— Да, возможно, — сказала сеньора Трехо. — А я не собираюсь больше позволять ей приставать к мальчику. Я уже сказала мужу, что об этом думаю, и если она еще раз посмеет выйти за рамки, она у меня узнает, эта юная нахалка. Бедный мальчик чувствует себя обязанным, потому что сеньор Коста вчера позаботился о нем, когда ему стало плохо, и даже сделал ему подарок. Представляете, в какое положение он попал. Посмотрите, посмотрите, кто к нам идет…
— Солнце печет, как в аду, — объявил дон Гало, отпуская шофера взмахом руки, похожим на жест фокусника. — Ну и жарища, дорогие мои дамы! Итак, я перед вами, с почти полным списком и готов отдать его на ваше рассмотрение и выслушать ваши любезные и мудрые советы…
— Tiens, tiens [80] , профессор, — сказала Паула.
Лопес сел рядом с ней на край бассейна.
— Дайте мне сигарету, я оставил свои в каюте, — сказал он, почти не глядя на нее.
— Ну вот, только этого не хватало. Проклятая зажигалка, она у меня дождется, лежать ей глубоко на дне океана. Ну, как спалось?
— Более или менее, — сказал Лопес, все еще думая о сне, оставившем во рту привкус горечи. — А вы?
80
Ну-ну (фр.).
— Пинг-понг, — сказала Паула.
— Пинг-понг?
— Да. Я вас спрашиваю, как дела, вы мне отвечаете и тут же спрашиваете меня, как дела. Так вот, я вам отвечаю: очень хорошо, Ямайка Джон, очень хорошо вопреки всему. Пинг-понг нашей жизни, всегда сладенько-идиотский, как концертные «бисы», поздравительные открытки и еще три миллиона подобных вещей. Приятный вазелин, жирно смазывающий колеса машин, которые крутят мир, как говорил Спиноза.
— Из всего сказанного мне нравится только, что вы назвали меня моим настоящим именем, — сказал Лопес. — Сожалею, что ваша длинная речь помешала мне вовремя сказать «большое спасибо».
— Вашим настоящим именем? Но согласитесь, Лопес — чудовищно звучит. Как и Лавалье, хотя последнее… Да, герой находился за дверью, и ему влепили целую обойму; исторический пример всегда впечатляет.
— Коль скоро мы обратились к истории, то Лопес был тоже впечатляющим тираном, дорогая.
— Когда говорят «дорогая» таким тоном, хочется блевать, Ямайка Джон.
— Дорогая, — сказал он совсем тихо.
— Вот так-то лучше. Однако, кавалер, позвольте напомнить вам, что дама…
— Хватит, прошу вас, — сказал Лопес. — Хватит кривляться. Или мы разговариваем нормально, или я сматываю удочки. Что это мы со вчерашнего дня только и делаем, что выпускаем иглы, как ежи? Сегодня я проснулся с намерением больше не смотреть в вашу сторону или сказать вам напрямик, что ваше поведение… — Он расхохотался. — Ваше поведение, — повторил он. — Замечательно: я заговорил о поведении. Идите оденьтесь, я жду вас в баре, здесь я ничего не могу сказать вам.
— Будете читать мне проповедь? — сказала Паула невинным голоском.
— Да. Идите оденьтесь.
— Вы очень сердитесь, очень-очень сердитесь на бедняжку Паулу?
Лопес снова расхохотался. Мгновение они смотрели друг на друга так, словно видели в первый раз. Паула глубоко вдохнула воздух. Уже давно она не испытывала такого желания повиноваться, и оно показалось ей странным, новым, почти приятным. Лопес ждал.
— Хорошо, — сказала Паула. — Пойду оденусь, профессор. Всякий раз, как вы приметесь командовать, я буду называть вас профессором. Но мы могли бы остаться и здесь, молодой Лусио уже вышел из воды, нас никто не слышит, и если вы собираетесь поведать мне что-то важное… Зачем уходить с солнышка, оно такое мягкое.
Какого черта я должна ему подчиняться?
— Бар — всего лишь предлог, — сказал Лопес все так же тихо. — О некоторых вещах, Паула, уже нельзя говорить. Вчера, когда я прикоснулся к вашей руке… Да, вот об этом следует поговорить.
— Вы так хорошо излагаете, Ямайка Джон. Мне нравится, когда вы говорите о таких вещах. Мне нравится, когда вы сердитесь, как медведь, и когда вы смеетесь. Не сердитесь на меня, Ямайка Джон.
— Вчера, — сказал он, глядя на ее рот, — я вас ненавидел. Из-за вас мне снятся тяжелые сны, из-за вас у меня мерзкий привкус во рту и пропало утро. Мне не нужно было в парикмахерскую, но я пошел, потому что необходимо было хоть чем-то заняться.
— Вчера вечером, — сказала Паула, — вы себя глупо вели.
— А вам обязательно нужно было выходить на палубу с Лусио?
— А почему мне не выйти с ним или с кем-нибудь еще?
— Мне бы хотелось, чтобы вы сами догадались почему.
— Лусио — симпатяга, — сказала Паула, расплющивая сигарету. — В конце концов, я хотела всего лишь увидеть звезды, и я их увидела. И он — тоже, уверяю вас.
Лопес ничего не сказал, но посмотрел так, что Паула на мгновение опустила глаза. Она думала (но скорее это было ощущение, а не мысль), каким образом ей придется заплатить за этот взгляд, когда услыхала крик Хорхе, а за ним и Персио.
— Глицид, глицид! Я же говорил, что он там!
Медрано с Раулем, разговаривавшие у навеса, тотчас же подбежали. Лопес спрыгнул с края бассейна и посмотрел. И хотя солнце ослепляло, различил на капитанском мостике тощую фигуру офицера с ежиком пегих волос, который накануне разговаривал с ними. Сложив ладони рупором, Лопес крикнул так громко, что офицеру пришлось посмотреть в его сторону. Лопес выразительным жестом показал тому, чтобы он спустился. Офицер продолжал смотреть на него, и Лопес повторил свой жест, энергично, будто делал отмашку флажками. Офицер исчез.
— Что с вами, Ямайка Джон? — сказала Паула, тоже спрыгивая на палубу. — Зачем вы его позвали?
— Затем, — сказал Лопес коротко, — что мне так захотелось.
И пошел к Медрано с Раулем, которые, судя по всему, одобряли его поведение. Он указывал вверх и был так взволнован, что Рауль посмотрел на него с удивлением и интересом.
— Вы думаете, он спустится?
— Не знаю, — сказал Лопес. — Может, и не спустится, но я хочу вас предупредить: если через десять минут он не явится, я швырну в стекла эту гайку.