Счастливчики
Шрифт:
Паула почти не слушала их, она переводила взгляд с одного на другого и думала, сколько же они будут пережевывать это дело. Настоящими изобретателями прошлого были мужчины, а ее беспокоило то, что ждет впереди, если ее вообще что-то беспокоило. Каким будет Ямайка Джон в Буэнос-Айресе? Не таким, как на пароходе, не таким, как сейчас, город поджидает их, чтобы изменить, чтобы вернуть им все, что они, поднявшись на борт, отбросили от себя вместе с галстуком или телефонной книжкой. Там Лопес всего-навсего преподаватель, обыкновенный учитель, который должен подниматься в половине восьмого, чтобы идти обучать герундию с
Атилио первый различил трубы, башни, небоскребы, и, разволновавшись, пошел по проходу. Всю дорогу он изнывал от скуки между Нелли и доньей Роситой, а кроме того пришлось оказывать внимание и матери Нелли, на которую полет так подействовал, что она то разражалась слезами, то путанными семейными воспоминаниями.
— Глядите, глядите, мы уже над рекой, если приглядеться, виден мост Авельянеда! Вот дела: плыли туда целых три дня, а возвращаемся: два пинка под зад — и мы на месте.
— Такие достижения, — сказала донья Росита, смотревшая на сына с боязливым недоверием. — Как приедем, позвоним отцу, пусть приезжает за нами на пикапчике.
— Но, сеньора, инспектор сказал, что нам подадут такси, — заверила Нелли. — Атилио, пожалуйста, сядь на место, не маячь, не действуй на нервы. По-моему, самолет наклоняется, честное слово, сейчас перевернется.
— Как в той картине, где все погибают, — сказала донья Росита.
Мохнатый презрительно хохотнул, но сел. Ему трудно было сидеть на месте, не оставляло ощущение, что он должен что-то сделать. Он не знал, что именно, но энергия била через край, и он готов был сделать что угодно, если Лопес или Рауль его попросят. Но Лопес и Рауль молчали, курили, и Атилио чувствовал смутное разочарование. В конечном счете старики и фараоны своего добились, срамотища, будь здесь Медрано, уверен, им бы верха не взять.
— Какой ты весь из себя нервный, — сказала донья Росита. — Мало тебе, видать, вчерашних проделок. Погляди на Нелли, погляди. Да тебе бы со стыда сгореть — как она, бедняжка, из-за тебя вчера вся исстрадалась. В жизни не видела, чтобы столько плакали, право же. Ой, донья Пепа, дети — наш крест, уж поверьте. Как мы там хорошо устроились в каюте, и все-то из чистого дерева, и сеньор Порриньо такой забавный, и надо же было этим сорвиголовам впутаться в историю.
— Хватит, мама, — попросил Мохнатый, выдергивая волос, выросший на пальце.
— Мама твоя правильно говорит, — слабым голосом сказала Нелли. — Разве не понимаешь, — они тебя заманили, инспектор сам сказал. Внушили тебе, а ты и рад стараться…
Мохнатый резко выпрямился, как будто ему вонзили булавку.
— Дак ты хочешь со мной под венец или нет? — завопил он. — Сколько раз объяснять тебе, что случилось, балда безмозглая?
Нелли залилась слезами, но хорошо, что шумели моторы и усталым пассажирам было не до нее. Мохнатый пожалел, что вспылил, и сердито отвернулся к окну — смотреть на Буэнос-Айрес. Уже подлетали, самолет немного накренился, стали видны трубы электрической компании, порт, внизу проплывали и исчезали строения, колеблясь и дрожа в дымном, раскаленном воздухе полудня. «А какую мы пиццу закажем с Умберто и Русито, — подумал Мохнатый. — Вот чего не было на судне, того не было, надо сказать правду».
— Будьте добры, сеньора, — сказал лощеный полицейский офицер.
Сеньора Трехо с любезной улыбкой взяла самопишущую ручку и поставила свою подпись внизу листа, на котором уже значились десять или двенадцать подписей.
— Вы, сеньор, — сказал офицер.
— Я это не подпишу, — сказал Лопес.
— Я — тоже, — сказал Рауль.
— Очень хорошо, сеньоры. А вы, сеньора?
— Нет, не подпишу, — сказала Клаудиа.
— И я — тоже, — сказала Паула, улыбаясь офицеру своей особой улыбкой. Офицер повернулся к инспектору и что-то сказал. Инспектор показал ему список с именами, родом занятий и адресами пассажиров. Офицер вынул красный карандаш и подчеркнул несколько фамилий.
— Сеньоры, вы можете покинуть порт, — сказал он, щелкнув каблуками. — Такси и багаж ждут вас у дверей.
Клаудиа и Персио вышли, ведя за руку Хорхе. Густой влажный жар от реки и запахи порта вызвали у Клаудии отвращение; она отерла лоб рукой. Да, Хуан Баутиста Альберди, к семисотым номерам. Она попрощалась с Паулой и Лопесом возле такси, помахала рукой Раулю. Да, ее телефон есть в телефонной книге, на фамилию Леубаум.
Лопес пообещал Хорхе прийти как-нибудь с калейдоскопом, о котором Хорхе давно мечтал. Такси отъехало, увозя и Персио, казалось, полусонного.
— Ну что ж, нас, как видите, выпустили, — сказал Рауль. — Какое-то время, наверное, последят за нами, а потом… Они свое дело знают. Нас им опасаться нечего. Я, например, первый начну задавать себе вопрос, что я должен делать и когда это делать. И столько раз себе его задам, что в конце концов… Ну что, едем в одном такси, прелестная парочка?
— Конечно, — сказала Паула. — Я уже велела погрузить в него твои вещи.
Подбежал Атилио, лицо в поту. Крепко смял в ладони руку Паулы, звучно хлопнул по спине Лопеса, шлепнул пятерней о ладонь Рауля. Пиджак кирпичного цвета надежно возвращал Мохнатого ко всему, что поджидало его в городе.
— Обязательно надо увидеться, — сказал Мохнатый в веселом возбуждении. — Дайте самописку, черкну вам адресок. Как-нибудь в воскресенье придете, такое мясо зажарим. Старик счастлив будет с вами познакомиться.
— Обязательно, — сказал Рауль, твердо зная, что они никогда больше не увидятся.
Мохнатый, сияя и волнуясь, смотрел на них. Еще раз хлопнул по спине Лопеса, записал их адреса и телефоны. Нелли громко позвала его, и он, сникнув, пошел прочь, возможно, поняв или почувствовав то, чего не понял.
Уже сидя в такси, они видели, как партия мира разбредалась, как шофер засовывал дона Гало в большой синий автомобиль. Несколько зевак остановились посмотреть, но все равно полицейских было больше, чем штатских.
Зажатая между Лопесом и Раулем, Паула спросила, куда они едут. Лопес молчал, выжидая, но Рауль тоже ничего не говорил и глядел на них чуть насмешливо, словно ситуация забавляла его.
— Для начала можно поехать хлопнуть по рюмашке, — сказал наконец Лопес.
— Здравая мысль, — поддержала Паула, которую мучила жажда.