Счастливое безвременье
Шрифт:
Слева от них через три шезлонга сидела блеклая полноватая девчонка примерно Алиного возраста с большим альбомом для рисования на коленях. Девочка поглядывала на Алю и быстро рисовала что-то карандашом. Аля встала, подошла к девчонке и увидела вокруг пустого, не прорисованного лица свои кудри. Девчонка явно пыталась нарисовать ее.
– Ты меня рисуешь?
– спросила напрямик Аля.
– Тебя. А что, нельзя?
– ответила вопросом на вопрос девочка и, не услышав отказа, представилась: - Меня зовут Катя. А тебя?
– Аля. Меня зовут Аля, - повторила для верности юная поэтесса.
– Ты ведь разрешишь мне нарисовать тебя?
– переспросила Катя.
– Рисуй,
– Меня уже рисовали однажды, вернее, писали мой портрет маслом. Настоящая художница, наша соседка. У нее даже была своя выставка в Киеве, - похвасталась Аля, умолчав при этом, что сам портрет ей жутко не понравился, потому что на портрете она была изображена в пол-оборота с абсолютно гладкими, без локонов, волосами, совсем без тени косметики, в белом гладком платье, сделавшем ее настоящим большим альбиносом с головы до ног. Хороша была лишь трава с синими васильками вокруг, но их живость делала Алю и вовсе неживой. Тем не менее, Алин папа повесил этот жуткий портрет над Алиным письменным столом и при каждом удобном случае хвастался перед немногочисленными гостями тем, что Алю писала настоящая профессиональная художница.
Аля села на стул напротив Кати, чтобы ей удобнее было делать набросок, который должен был быть впоследствии раскрашен цветными мелками.
Пока Катя рисовала набросок, девочки познакомились поближе, выяснили, что Катя всего на год моложе Али, что ей сейчас двенадцать лет и она учится в двух школах - обычной и художественной.
На следующий день шел дождь, поэтому болтаться на палубе было невозможно, и девчонки пошли в комнату отдыха, где Катя положила на стол рабочий блокнот и прежде чем начать рисовать, потянула Алю к себе на диван. Девочки сели рядом, и Катя, погладив Алю по руке и заглянув ей в глаза, проникновенно сказала:
– Ты такая красивая, Аля! Мне так приятно тебя рисовать! У тебя нежные руки и прозрачная кожа... Ты совсем ни на кого не похожа... И ты мне так нравишься... Я бы очень хотела с тобой дружить...
– и Катя, вынув из кармана бесформенной юбки листок бумаги, подвинулась к Але еще ближе.
– Послушай, что я вчера написала, - с придыханием произнесла она.
Пока Катя разворачивала листок, сложенный вчетверо, Аля постаралась отодвинуться от назойливой девчонки. Все, что ей говорила Катя, было и приятно, и неприятно одновременно. Казалось бы, хорошие слова, которые наверняка придется Але слышать не раз от будущих поклонников... Но было в поведении девочки что-то назойливо-липучее и нечистое. Неприятны были прикосновения посторонней девицы, неприятны были лезущие в душу взгляды... Але хотелось немедленно встать и уйти подальше от Кати, но та стала читать сочиненное ею вчера вечером стихотворение, от которого Алю бросило в жар.
"Чуть увидела тебя вчера,
Кругом завертелась голова.
Ты понравилась мне с первого мгновения,
Целовать готова я твои колени.
Буду радоваться я всегда,
Что послала мне тебя судьба.
Чудный миг записан в голове,
Пусть завидуют мне звезды в вышине.
Спасибо, мой прекрасный собеседник
За разрешение писать твой светлый лик.
Нам миг отпущен в этой жизни бренной
Запечатлеть тебя - и любоваться век".
Аля покраснела, что с ней происходило нечасто. Ей стало стыдно за эти глупые стихи, за то, что Катя такая дура, что не понимает, как они ужасны. В них вместо нормальных человеческих слов и чувств сплошь какие-то... поганки. Другого, более подходящего слова, Аля найти не смогла, но ей, как поганки, захотелось раздавить эти скользкие и ...пошлые - нашла наконец Аля слово - строчки.
Взглянув на лист блокнота, она спросила:
– Катя, зачем ты так вытянула мое лицо? Мое лицо овальное, правильной формы, а ты его вытянула и сделала длинным. Пожалуй, не стоит меня рисовать. Честно говоря, и профессиональной художнице не удалось написать меня правильно. Видно, такое у меня лицо - не поддается карандашу или кисти. Ты лучше подари мне этот листок, и больше не мучай меня.
Катя огорчилась, даже обиделась, но листок с незавершенным портретом оторвала и подарила Але, приложив к нему листок со стихотворением.
– Спасибо, - вежливо поблагодарила Аля.
– Я сохраню на память о тебе.
Катя улыбнулась, прощая Але резкий выпад, и спросила:
– А что мы теперь делать будем?
Аля, которой крайне неприятно было Катино присутствие, с вежливой улыбкой ответила:
– Ох, у меня же сейчас с мамой урок английского языка! Я уже опаздываю! Пока! Еще увидимся, - и с этими словами быстро вышла из комнаты отдыха.
Английским Аля и впрямь с мамой занималась, но на отдыхе они обе решили отдохнуть, хотя общению с Катей Аля безусловно предпочла бы урок английского, который непременно пригодится ей в будущем, когда она будет ездить на гастроли за рубеж... как ей тогда казалось. Никаким английским она, разумеется, и не думала заниматься. Просто решила зайти в библиотеку, расположенную на прогулочной палубе, двумя пролетами выше, и что-нибудь взять почитать.
Погода в следующие дни не стала лучше. Мелкий дождик сменялся сильным или переходил в моросящий; прекратился он только перед самым приходом "Нахимова" в порт Сухуми, откуда до дома творческих работников Аля с мамой добирались на такси. Такси ехало по трассе Сухуми - Гагры, Аля смотрела в окно и любовалась зелеными горами, необычными стройными деревьями, кажется, кипарисами, мандариновыми рощами, красивыми трехэтажными домами отдыха и санаториями, богатенькими двухэтажными жилыми домиками и, конечно же, морем! Сказочным, сверкающим солнечными бликами, то густо зеленым, то темно-синим прекрасным Черным морем!
Дом отдыха отделяла от моря автомобильная трасса и железная дорога, под которой в сторону моря вела каменная арка.
Номер Ольги Петрусевны и Али был самым обыкновенным чистеньким двухместным номером в скромненькой четырехэтажной гостинице, вдоль фасада которой тянулся один длинный балкон, разделенный легкими фанерными перегородками, образующими ячейки для каждой комнаты. На территории были и другие здания с шикарными номерами для VIP персон и даже отдельные коттеджи. Но Але очень понравился и их простой номер с видом на море. Днем море дразнило и манило своим солнечным блеском с пасущимися на нем белыми барашками, а ночью тревожило серебристой лунной дорожкой.
Аля сразу хотела переодеться и пойти на пляж, но мама начала разбирать чемодан, попросила у дежурной утюг, чтобы погладить одежду. Аля помогала. Так они провозились до ужина.
Столик, за который их посадили, был пока пустым. Заезды шли каждую неделю, и те, кто сидели раньше, уехали, а новых пока не подсадили.
Через столик от них за четырехместным столиком сидела семья: папа, мама, сын и дочка. Судя по одежде мамы и дочки, а также по ярко выраженному разрезу глаз девочки, семья была восточной, из Средней Азии. Правда, у папы и сына черты лица все же были скорее европейскими, и только привычные к загару тела выдавали в них южан. Девочка была года на два младше Али; ее тонкие, правильные черты лица сразу Але понравились, правда, острые, как ножи, брови вразлет, недовольно поджатые губы и явные капризы за столом Алю насторожили. Впрочем, Аля надеялась со временем с ней подружиться.