Счастливые, как боги...

Росляков Василий Петрович

— Доктор! Мне нужно доктора!

— В чем дело? — отзывается Аля.

— Мне перевязать срочно.

— Кого перевязать?

— Меня.

— Что с тобой?

— Упал с мотоцикла.

— Когда?

— Только что, к вам ехал.

— Зачем ехал?

— На перевязку.

— А упал когда?

— Только что.

— Знаешь, что? Я сейчас дядю Мишу позову. — Отходит Аля. Молчание.

— Ну, Аля, ну честно, перевяжи. Аль! Аль!

Никакого ответа. Почесал голову, сел на свой мотоцикл, загудел. Две-три минуты — новый под окном. Каждому кажется,

что именно он нужен Але, именно ему повезет. Стучит. Аля не отвечает.

— Але! Але! Слышите там? Мне врача надо. Тут врач живет?

— Ну что там еще?

— Врача нужно, дедушке плохо.

— Откуда вы?

— В Мызине живем, дедушке плохо.

— Что с ним?

— Плохо.

— Как фамилия?

— Козловы мы, дедушке плохо.

— У Козловых нету дедушки.

Легла Аля. Поканючил еще немного, уехал последний жених. Тихо над деревней. Красная луна взошла из-за леса. От пруда доносится грустное пиликанье Алексея Ликинского.

Утро. Аля принимает больных. Дверь приоткрывается, заглядывает старушка.

— Входите, бабушка, — говорит Аля, встает, встречает старушку. — Скажите вашу фамилию, бабушка, — спрашивает Аля, собираясь записать.

— Фамилия Сталоверова.

Бабушка все время улыбается или щурится так, словно улыбается.

— Сталоверова? Может, Староверова?

— Может, и так.

— А правильно как?

— Так-то. Как напишешь. Больно уж бабы наши хвалют тебя. Пойду, думаю, пожалюсь, больно уж бабы хвалют.

— Да что вы говорите, бабушка, — Аля краснеет. — Как зовут-то вас, бабушка?

— А так-то и зовут, бабушкой. А то еще бабкой.

— Ну а дедушка как зовет вас?

— Дедушко? И он так-то звал. Ты, говорит, бабка, помоги подняться, чтой-то хорошо мне стало, на солнышко хочу поглядеть. Одела его, помогла на свет выйти, сидим на скамеечке, а он все глядит, глядит, больно рад, что легче ему стало. Ну вот, говорит, поглядел, а теперь отдохнуть маненько хочу. Отвела назад, уложила, шубой накрыла. Хорошо, спрашиваю? Хорошо. К соседке пошла. Дедушко, говорю, мой встал, хорошо ему. Посидела там, прихожу, спит он. Хорошо, говорю, тебе? Не отвечает. Рука висит. Дедушко, говорю, ты чего, помер, что ли? А он не отвечает, холодный уже. А звал меня так-то, бабкой, а то еще бабушкой.

— Но имя-то есть у вас?

— Имя есть. Аня. Да ведь это давно было, — хихикнула старушка, и плачет, и смеется, веселая.

— Так вы одна живете? Смотреть за вами некому?

— Чтой-то? Есть. Дочка или сноха с мужем из Владимира приезжают, дров наколют, травы накосют, у меня коза есть. Летом приезжают.

— А зимой?

— Зимой одна. Дрова есть, коза есть, мне ничего не надо.

— А чем же вы зимой занимаетесь? Все сидите?

— Зимой читаю.

— Читаете? А что же вы читаете?

— Книжку. У меня, Аля, книжка есть, как Он выдворял их из рая, Адама и Еву. Взял господь за руки их и вывел из рая, идите, говорит, на землю, недостойные…

— Интересно. — Аля во все глаза смотрит. Ей действительно интересно, она только

знакомится с людьми, не всех еще знает и поэтому разговаривает с ними подолгу, интересуется не только недугами и болезнями.

— Вот и познакомились, — говорит она. — А отчества не записала. Как ваше отчество?

— Гавриловна.

— Анна Гавриловна, теперь скажите, на что вы хотели пожаловаться? Что болит у вас?

— Болеть пока ничего не болит, а больно скучно мне, Аля. Одной скучно.

— Я к вам заходить буду, Анна Гавриловна. Вот прибор обещали починить, я вам тогда давление померяю.

— Ну спасибо, Аля, а то бабы наши больно хвалют тебя. — Старушка поднимается, собираясь уходить, и говорит: — И мне ты больно понравилась, Аля, спасибо тебе.

Аля что-то записывает. Входит худенькая женщина с крупными руками, натруженными. Такие женщины работают у нас на колхозно-совхозных фермах. Заметно, что старалась надеть на себя лучшее, что есть, косыночка газовая.

— Здравствуй, Аля.

— Здравствуйте. Садитесь. Что, Анна Ивановна, не проходит голова?

— Не проходит, Аля, и таблетки не помогают, и жить нельзя — разламывается.

— Вы давление измеряли когда-нибудь?

— Давление нормальное, даже пониже, врачиха говорила.

— У меня сейчас аппарата нет, на ремонте, надо посмотреть ваше давление. А вообще, Анна Ивановна, вам надо отдохнуть, обстановку поменять, я похлопочу, чтобы в дом отдыха…

— В дом отдыха не пойду я.

— Думаете, плохо там?

— Нет, зачем плохо? Хорошо. Я на пятидневке была в запрошлом году, три раза питают, суп каждый день мясной, котлетки мясные каждый день, только не набалованные мы отдыхать. На третий день я уехала. Так-то хорошо, только не набалованные мы.

— Что-то не пойму я вас, Анна Ивановна.

— Чего тут, Аля, понимать? На кого я дом оставлю? Корову? Витьку? Бычков?

— Бычков? Да подменят вас.

— Знаю я эти подменки. Да и что там делать, в доме отдыха? Спят да едят по три раза в день. Нет, не набалованные мы, Аля. Я вот поговорю с тобой, и то мне легче, ведь пожалиться некому, нужна кому моя больная голова, а ты вот послушаешь, и легче мне. — За голову берется. — И правда, Аля. легче.

— Пока вот анальгинчик попринимайте, а привезу аппарат, тогда посмотрим.

Деревня наша стоит так: холм среди лесов, а на этом холме она стоит. Повозка выезжает из деревни, спускается по мягкой песчаной дороге. Лошадь шагает заученно, каждый день она делает два рейса от нашей почты до автобуса, который проходит через Лухтоново, соседнюю деревню, в двух километрах от нашей. На повозке сидит Аля с большой сумкой. Лошадью правит женщина из Лухтонова, Антонина. По деревенской дороге ездят не часто, и поэтому колея чуть прибита, как будто песочком посыпана, а посередине, под колесами, растет мелкая травка, горец птичий, а по бокам и тем более трава, зеленая земля. На этой дороге, на зеленой земле, на этой повозке, рядом с Антониной и лошадью, Аля выглядит как редкий полевой цветок.