Счастливый конец
Шрифт:
– Опала наречённой инородности молью въелась в утробу будничного ороговения ироничной постности беспримерности!
– вторил ему поставленным лаковым голосом Аквадей, спрятав косу частично в рытвине, а частично в полотнах одежды.
– Рупь в сапоге Куприяном смотрит, голому только тьма и марево руку подадут, олово беспричинности изучает косматость полунакормленности, как гурьбы варёную плеть, - Симон грозно повышал интонацию, следуя сюжетной схеме.
Христов залюбовался было происходящим, но мысль о Шишкине буравила и не позволяла окунуться в процесс всецело. Едва дождавшись финального жеста Акадея,
– Снято! Перерыв пятнадцать минут!
И, вскочив с кресла, побежал вних в подвалы. В этот раз идти было страшней, так как тьма сгущалась. Сутки внутри здания были плотней, и смеркаться начинало на четыре часа раньше. Это было запланировано архитекторами, чтобы не тратить деньги на дорогостоящие шторы, ими приходилось бы завешивать широкие стены-окна павильона, нанимать людей, чтобы следили за состоянием штор и своевременным закрытием. Но, к счастью, остановились на этой идее. Только не к счастью Христова, который шёл практически на ощупь, пока во тьме коридора не забелелась фигура. Он подошёл ближе. Состояние Шишкина было плачевным. Уже до пояса ушёл он во всё разрастающуюся трещину.
– Где ты там ходишь!
– закричал он, пробудившись от дрёмы, в которую, вероятно, впал от скуки.
– Помощь где твоя?
– Я на работе, у меня график, сами твердите, скорость, скорость.
– Да я тебя засужу! За неоказание помощи и оставление в беде, гад! Не видишь, меня засасывает! Чьи деньги прожирать будешь?
– Напрасно вы ругаетесь, я только о вас думал, не мог нормально работать. Вот, пришёл проведать!
Шишки рванулся, чтоб схватить Христова за ногу, но тот отпрыгнул.
– Чего пугаете!
– Я тебя сейчас так напугаю! Давай руку!
– Одного тут недостаточно, а я квёлый по состоянию организма, спасателей надо звать.
– Да где они, спасатели твои! Ты пошевелил рукой, чтоб вызвать хоть кого!?
Эхо прокатилось по коридору, вернувшись гулом, ещё хранящим схожесть с голосом разъярённого Шишкина.
Христов молча отступал во тьму.
– С вами всё в порядке, значит можно снимать дальше. Беспокоился я. А помощь скоро приедет.
Шишкин схватился руками в выступ гранитной плиты, желая отломить кусок и запустить им в Христова, но плита держала крепко. Режиссёр ушёл, разлилась тишина. Лишь тихонько потрескивали ломаные хвосты трещин, разрастаясь во все стороны - по стенам, по потолку, по коридору в обе стороны. Кроме того, пахло жжёной смолой.
Христов выбрался на свет, к людям, в залитый уютным светом павильон. Моржёнок подрос и, на руках у Симона, пытался произнести первые слова. Тот, нежно улыбаясь, смотрел на его усатую мордочку. Аквадей починял косу. Филипп дремал на горе реквизита для съёмок свадьбы.
– Не сидим, продолжаем, продолжаем!
– деловито прищёлкнул пальцами режиссёр.
– Что у нас там дальше на очереди?
– Свадьба, наверное!
– обрадовался Павел.
– Погоди, - нахмурился Христов.
– А как же изгнание Агафокла?
– Дурацкая сцена, - помрачнел Павел.
– Дурацкая не дурацкая, а концептуально важная. Филип, сыграешь Агафокла?
– Ай, - повернулся на другой бок Филип.
– Беда с вами, - вздохнул Христов и повернулся к осветителю, который ещё недавно был всего лишь помощником.
– Хм-м... Тебя
Осветитель растерялся и открыл рот, но не нашёлся с ответом. Он работал помощником осветителя уже долгие годы, и за всё это время никто не называл его иначе как "эй, ты". Он успел забыть своё имя, и память о прошлом была столь же тусклой, как и вся его жизнь. Иногда он пытался вспомнить родителей, но в памяти запечатлелся только мамин голос, когда она шептала ему перед сном: "Ты рождён для великих дел, сынок... Ты - избранный... Однажды твой час придёт". Осветитель испуганно глядел на Христова, пока тот терял терпение и наконец не выдержал:
– Плевать! Подойди сюда, будешь играть Агафокла. Возьми вот этот плащ и накинь капюшон. Только не надо излишне драматизировать, понял?
– Осветитель глядел на него, открыв рот. Аквадей любовался блеском косы в свете прожекторов, на губах у него застыла жестокая улыбка. Христов хлопнул в ладоши: - По местам! Снимаем изгнание! Аквадей изгоняет Агафокла, пока Симон искусительно несуразничает на заднем плане.
– А я не умею, - скромно сказал Симон.
– Нам в актёрском училище искусительную несуразность не преподавали. Но если хотите, я могу понапрасну бухтеть, у меня всегда отлично было по бухтению...
– Ладно, тогда будешь распылять суетные намёки, - пошёл Христов на компромисс. Он глянул на осветителя, который уже успел надеть плащ и спрятать лицо под складчатым капюшоном.
– Приготовился? Давайте, ребята, на счёт три: один... два...
– Это что здесь происходит?!
– раздался визгливый голос.
– Вы что, снимать начали? Без меня? Да как вы посмели?
Христов утёр пот со лба и медленно повернулся к двери, у которой, злобно глядя на него, стояла Бефани.
– Э... здравствуй, дорогая, - Христов мигом потерял уверенность в себе и снова начал мямлить.
– А ты... э... ты разве не заболела?
– Да как ты смеешь!
– Бефани двинулась от порога к режиссёру.
– Конечно же, я не заболела! Я соврала, чтоб посмотреть, будешь ли ты снимать без меня! Совесть у тебя есть? Стыд есть? Ты мне всё время говорил, что я - твоя муза, а я тебе верила, верила! Ну не дура ли я?
Филипп мерзко захихикал, но осёкся, когда Христов бросил на него гневный взгляд. Однако стоило режиссёру повернуться к Бефани, как взгляд его опять стал беспомощным.
– Дорогая, ты всё не так поняла...
– залепетал он.
– Ты самая настоящая муза, и даже твоё отсутствие вдохновляет меня не меньше, чем... ох, ну не злись, не злись. Смотри, мы вон и гроб приготовили, на случай, если ты придёшь...
– Ты жалок!
– прошипела Бефани, подходя к Христову вплотную.
– И я хочу тебе сказать, что, во-первых, я больше не хочу сниматься в гробу, а во-вторых... во-вторых, я беременна!
По съёмочной площадке прокатился ропот. Христов облизал губы и глянул на банку скипидара, прикидывая, каким образом можно его использовать, чтобы избавить себя от неловкого положения.
– Но, послушай...
– он прочистил горло.
– Пускай ты беременна, но... я-то при чём?
– При чём тут ты?!
– Бефани вдруг расхохоталась, запрокинув голову, но смех её прервался столь же внезапно. Глаза актрисы горели ненавистью.
– А то ты не знаешь! Не строй из себя дурачка!