Щелкни пальцем только раз
Шрифт:
Но на следующий день не было ни письма, ни телефонного звонка, ни телеграммы.
Альберт во все глаза смотрел на Томми, несколько раз открывал рот и снова его закрывал, совершенно верно рассуждая, что мрачные прогнозы неуместны.
Наконец Томми сжалился над ним. Он проглотил последний кусок тоста с мармеладом, запил его кофе и заговорил:
— Ну что ж, Альберт, первым это скажу я: «Где она»? Что с ней случилось? И что мы собираемся предпринять?
— Обратитесь в полицию, сэр.
— Не уверен. Видите ли… — Томми
— Если она попала в аварию…
— При ней водительские права… и много других идентифицирующих ее бумаг. Из больниц сразу же сообщают о таких вещах — связываются с родственниками, ну и все такое. Я не хочу показаться безрассудным… ей… ей это может не понравиться. Вы совершенно… совершенно не догадываетесь, Альберт, куда бы она могла отправиться? Она ничего не говорила? Не называла никакого определенного места — или графства? Не упоминала никакого имени?
Альберт покачал головой.
— А в каком она была состоянии? Казалась довольной? Возбужденной? Несчастной? Встревоженной?
Ответ последовал незамедлительно:
— Она была довольна, как слон… Ее прямо распирало от радости.
— Как терьер, которого пустили по следу, — заметил Томми.
— Совершенно верно, сэр… вы же знаете, какая она становится.
— Она что-то задумала… Ну интересно… — Томми в задумчивости замолчал.
Подвернулось какое-то дело, и Таппенс, как только что выразился Томми, сорвалась и помчалась, как терьер на запах. Позавчера она позвонила, сообщила о своем возвращении. Почему же, в таком случае, она не вернулась? Вероятно, в этот самый момент, подумал Томми, она сидит где-нибудь и так заливает другим людям, что совершенно позабыла обо всем на свете!
Если она идет по следу, она бы ужасно огорчилась, если бы он, Томми, побежал в полицию и заблеял, как барашек, будто у него пропала жена… Он прямо услышал, как Таппенс говорит: «Это ж какие мозги надо иметь, чтобы утворить такое! Я сама в состоянии о себе позаботиться! Пора бы тебе уже это знать!» (Но в состоянии ли она позаботиться о себе?).
Ни за что на свете нельзя было с полной определенностью сказать, куда могло завести Таппенс ее воображение.
Ей грозит опасность? Но ведь до сих пор никаких признаков опасности в этом деле не было — разве что, как уже говорилось, в воображении самой Таппенс.
Пойти в полицию и заявить, что его жена не вернулась домой, как обещала… Полицейские будут сидеть с тактичным видом, посмеиваясь про себя, а затем, не менее тактично спросят, какие у его жены были дружки!
— Я найду ее сам, — заявил Томми. — Где-то же она находится? Я не имею представления, на севере ли, на юге, на востоке или на западе… и она поступила, как глупая кукушка, когда позвонила и даже не сообщила, откуда звонит.
— Вероятно, ее захватила какая-то банда… — предположил Альберт.
— Ах, Альберт, да повзрослейте вы, наконец, вы же давно выросли из этого!
— И что же вы собираетесь предпринять,
— Поеду в Лондон, — сказал Томми, бросая взгляд на часы. — Прежде всего у меня ланч с доктором Марри в моем клубе. Он звонил вчера вечером и хочет что-то рассказать о делах моей покойной тетушки… Как знать, а вдруг он натолкнет меня на какую-нибудь идею?.. В конце концов все это дело началось в «Солнечном кряже». Я также прихвачу с собой картину, которая висит у нас в спальне над каминной доской…
— Вы хотите сказать, везете ее в Скотленд-Ярд?
— Нет, — ответил Томми, — я везу ее на Бонд-стрит.
11. Бонд-стрит и доктор Марри
Томми выскочил из такси, расплатился с водителем и тут же снова нырнул в машину, чтобы вытащить грубо упакованный сверток, в котором четко угадывалась картина. Сунув ее, насколько возможно, под мышку, он вошел в «Нью Атаниэн гэллери», одну из самых старых и известных галерей в Лондоне.
Томми не был особым почитателем искусств, но пришел туда потому, что у него там священнодействовал один друг.
«Священнодействовал» — единственно подходящее здесь слово: смысл его, в котором выражался сочувственный интерес, приглушенный голос, приятная, располагающая улыбка — все казалось в высшей степени священническим.
Светловолосый молодой человек двинулся навстречу Томми, его лицо озарилось улыбкой узнавания.
— Хелло, Томми, — сказал он. — Давненько уж вас не видел. Только не рассказывайте мне, будто вы на старости лет стали писать картины. Многие берутся за это — результаты, как правило, плачевные.
— Сомневаюсь, чтобы творчество когда-либо было мне в масть, — ответил Томми. — Хотя, должен признаться, на днях меня страшно увлекла одна книжица, в которой весьма непритязательно рассказывалось, как пятилетний малыш может научиться рисовать акварели.
— Боже, помоги нам.
— По правде говоря, Роберт, я лишь хочу обратиться к вам, как к специалисту. Мне нужно ваше мнение вот об этом.
Роберт взял картину у Томми и с опытностью человека, привыкшего заворачивать и разворачивать произведения искусства разных размеров, ловко снял обертку. Он поставил картину на стул, всмотрелся в нее, затем отступил на пять-шесть шагов и перевел взгляд на Томми.
— Ну и что? — спросил он. — Что именно вас интересует? Хотите продать ее, нет?
— Нет, продавать ее я не собираюсь, Роберт. Я хочу кое-что узнать о ней. Прежде всего, кто ее написал.
— Собственно, если вы все же хотите ее продать, сейчас это ходкий товар. Чего не было бы лет десять назад. Но Боскоуэн снова входит в моду.
— Боскоуэн? — Томми вопрошающе на него посмотрел. — Это фамилия художника? Я видел, что картина подписана каким-то именем, начинающимся с буквы «Б», но я не смог его разобрать.