Щит Королевы
Шрифт:
Добравшись до дому, я сразу завалился в кровать, а Лимбит…
Еще раз подпрыгнув, я кинулся к двери в спальню и тихонько задвинул засов. А то с Лимбита станется заглянуть ко мне рано утром с какой-нибудь очередной гениальной идеей…
– Мэтти!
Эх! Все-таки я ее разбудил!
– Моя королева?
Я обернулся и увидел, что Фиона изо всех сил сдерживается, чтобы не расхохотаться.
Да, хорош придворный! Босиком и в панталонах. С королевой в собственной кровати!
– Иди ко мне! Холодно же…
Оставалось только сделать вид, будто так
– Ты правда можешь это сделать? – вдруг прошептала Фиона.
– Ну… – неопределенно пробормотал я. Похоже, перед сном мы о чем-то разговаривали. Но вот о чем?
– Передумал, – презрительно бросила Фиона.
Подняв голову, она посмотрела мне в глаза. Какая же она все-таки… Красивая? Эх, не в том дело! И красивая, конечно, тоже. Но – главное – удивительно близкая, почти родная.
Мы вместе. Так и должно быть. Так правильно. Я не знаю, не помню, что было вчера, но важно ли это? И насколько важно?
Вот, скажем, вывихнутая рука. Пока она болтается вдоль тела, а ты не можешь ею пошевелить, она и не рука словно. Орудие пытки, комок боли, но не рука. Рука – это когда не успел подумать, а пальцы уже подхватывают падающую с каминной полки статуэтку. Когда подходишь к двери, а рука сама ее открывает. Не дожидаясь приказа.
Но зато потом, когда травник кладет тебя на пол, упирается пяткой в сустав, тянет и – щелк, рука встает на свое место, ты понимаешь, что это правильно. Что теперь это снова часть тебя. Что так и должно быть.
Нет, не мастак я описывать свои мысли.
– Шутишь? – Я постарался придать своему голосу побольше уверенности. – Я тебя хоть раз обманывал?
Фиона молча покачала головой и снова положила ее мне на грудь. Прямо напротив сердца. И оно, выдавая меня, стучало ей в ухо: «Люб-лю! Люб-лю! Люб-лю! Те-бя! Те-бя! Те-бя!»
Бывают такие события, которых ждешь. Предвкушаешь, мечтаешь, настраиваешься. Посещение Храма Дара, День терпения (ну, это лет до семидесяти), первая поездка вовне.
А бывает наоборот: мечтаешь о том, что будет после. После того, как выдерут больной зуб, после первого боя…
Не знаю, сказал бы я когда-нибудь Фионе то, что чувствовал. Не уверен. Скорее всего, нет. И не из трусости – просто бывают слова, которые лучше не произносить. Даже наедине с самим собой. И предложи мне какой-нибудь колдун узнать, как на самом деле, в глубине души относится ко мне Фиона, – отказался бы. Потому как и этим словам лучше было бы не рождаться на свет.
И не потому, что Вьорк – мой король. Я привык относиться к нему как к деду – порой не в меру ворчливому, порой наивному. Другое поколение – мы уже не такие. Но быть соперником деда?..
Пойти с Фионой на откровенный разговор о любви – это начать
Не удивлюсь, если Фиона решила, что я из тех, у кого колокол по сорок раз на дню звонит. Ну не получается у меня быть с ней отстраненным, равнодушным. Да и не по-гномьи это как-то – служить тому, кого терпеть не можешь. Никто ж не неволит…
И тут меня как обожгло! А не радуюсь ли я, в глубине души, тому, что все само собой вышло? Вроде как и без меня. Будто в сказке: моргнул Крондорн глазом, и возникли в толще скал палаты роскошные. Ковры по полу стелются, гобелены по стенам струятся. Моргнул другим, и сидит за свадебным столом гномиха-красивица, глаза умом лучатся, пальцы проворством славятся, мастерица в десятом поколении…
– Пора! – опередила меня Фиона. Скользнув рукой под кровать, она вытянула на свет короткий, не длиннее двух ладоней, стилет в замшевых темно-коричневых ножнах.
Так вот что я ей пообещал…
Фиона знала, что слово не было для меня пустым звуком. И не для меня одного – для большинства из нас. За клятвопреступника отвечает весь клан; не перед королем, король может ничего и не знать, – перед Крондорном. Так повелось испокон веков, и не в наших силах изменить это.
Но есть вещи, на которые я физически не способен. Дамерт рассказывал как-то нам с Чинтах про Паомха, знаменитого антронского героя. Когда имперцы повели его на допрос, Паомх, не желая выдать тайное убежище халифа, взял и откусил себе язык. Так вот, мне этого не дано. Не знаю, выдал бы я халифа (а почему бы и нет: что мне, в самом деле, до этого халифа), но язык себе я бы точно не откусил.
Я знал, что Фиона не простит мне предательства. Всего одно слово «нет» – и больше я ее не увижу. И сам не смогу, и она не захочет видеться с тем, ради кого изменила мужу. И все же согласиться было не в моих силах.
И тут я почувствовал на себе чей-то взгляд. Поднял глаза – и снова, как в детском сне, увидел огромные глаза, внимательно изучающие меня из-за стекла. Только на этот раз глаза были не эльфийскими, а гномьими…
Проснувшись, я долго лежал, не в силах пошевелиться. Сон ушел, оставив меня опустошенным.
Первая моя мысль, конечно же, была о Лимбите. О Толкователе Снов. Теперь я понимаю, что ему дано. Какой дар и какое проклятие. Дар, обернувшийся проклятием.
Прошло много лет с тех пор, как отец обмолвился – мимоходом, будто случайно, – что истинная мудрость не в том, чтобы знать все, а в том, чтобы уметь почувствовать, чего знать не стоит. Тогда я не понял его: мне казалось, что чего-то не знать не стыдно, но осознанно бежать знания – глупость и трусость. А я не считал себя ни дураком, ни трусом.