Щит земли русской
Шрифт:
Михайло, не глядя в искаженное смертью лицо черниговца, выдернул из сильных, стиснутых пальцев меч, подобрал алое корзно, кунью шапку, пояс с ножнами. С пояса Глеба снял тяжелую объемистую кису с золотом и серебром, подошел к Самчуге, рядом с которым остановился и посланный каганом нукер.
– Убит мой кровник, черниговец Глеб, – пояснил Михайло: знал, что его слова непременно дойдут до Тимаря. – Много раз люди моего и его родов сходились на судное поле решать спор единоборством. Но у этого человека сердце не барса, а змеи. Он выследил меня, безоружного посланца, и пришел убить. Спаси бог тебя, добрый печенег, и прими в награду пожитки врага моего – таков старый обычай: пожитки убитого
– Золото передай твоему повелителю! Проси от меня принять этот дар за то, что дал свершиться русскому обычаю и не помешал нам довести единоборство.
Самчуга, не скрывая радости, принял от важного уруса такое щедрое подношение и поспешил на холм. Упал перед каганом ниц и что-то долго говорил, указывая рукой себе за спину. Михайло терпеливо стоял над поверженным предателем, выказывая тем самым кагану, что ждет его воли отойти к своим посланцам. Саднили побитые места на груди и плече, вновь к ногам подступила неприятная слабость, тяже стью и туманом заволакивало голову – хотелось скорее присесть на прохладную траву, унять кровь и лежать недвижно, сил набираясь.
Самчуга оставил кису черниговца у ног кагана и бегом спу стился с холма. Заговорил торопливо, не опасаясь, что кто-то из нукеров поймет их разговор:
– Великий каган дозволил мне снять с твоего врага прочие пожитки и похоронить его. Он сказал: «Пусть урусы перебьют друг друга, наши стрелы целее будут! Нет многотысячного полона – и один купец не полон!»
Михайло еще раз поклонился толмачу Самчуге за выручку.
– Копье это возьму себе на добрую память. Когда будет мир между нашими городами, Самчуга, с великой радостью приму тебя в своем доме, – и пошел неспешно к посланцам. Ярый не выдержал, ступил ему навстречу.
Зажимая ладонью раненое плечо, Михайло посмотрел на Белгород – ворота по-прежнему закрыты. Что делалось в родном городе в этот час, он не знал, и тревога, будто холодным льдом, наполнила его душу.
Хитрость старейшины Воика
Разве диво это, братья, старому помолодети?
Когда сокол в линьке бывает, высоко птиц побивает, не даст гнезда своего в обиду.
Вольга проснулся от чьего-то прикосновения, а ему казалось, что он вовсе и не засыпал, что все так же слышал негромкий шепот старейшины Воика. Он открыл глаза и увидел над собой лицо матери Висты с заплаканными глазами.
– Что случилось, мати? – Вольга будто и не спал, взметнулся с ложа. – Отчего лицо твое серо так? С Янком плохо? – Вольга тут же оказался у лавки, на которой лежал Янко, но старший брат растревожил еще больше. Не поднимая головы от ложа, он сказал тихо:
– Отец Михайло ушел к печенегам старшим среди посланцев.
Там, в непролазных дебрях Перунова оврага перед ликом страшного истукана, Вольга испугался не так, как теперь, в собственной избе! Какое-то время он молча, раскрыв рот, смотрел в глаза Янку, потом пересилил оцепенение и резко поднялся с колен.
– Мати-и-и! – простонал он и обернулся к ней. – Почему не разбудила меня проводить? – и выскочил в раскрытую дверь. По привычке глянул за угол – не сидит ли там старейшина Воик у стены, греясь на солнце? Но его там не было. Вольга упал на колени перед телегой – ноговицы тут же промокли от росы – и потянул Василька за босые ступни.
– Ох, спать мы горазды! Вставай. Наши посланцы у печенежского кагана!
Василько проснулся сразу же, едва услышал про печенегов. Следом за ним показался чернявый Милята,
Только из калитки вышли, а навстречу спешит Боян – худощавое лицо после смерти его отца бондаря Сайги и вовсе стало узким и зелено-белым, только русые волосы все так же кудрявились.
– Что вы тут мешкаете? – торопил Боян. – Ваш отец Антип и старейшина Воик у ворот, а посланцы уже стоят перед шатром кагана!
Вольга с удивлением посмотрел на расчищенный против их подворья пустырь. Вчера еще здесь были груды белесой глины, мусора, пепла от очагов, а теперь вокруг чисто. Посредине стоял невысокий сруб из старых посеревших бревен, а над срубом колодезный журавель поднял высокую шею. От края шеи вниз свисала тонкая жердь. У сруба стояли молча четыре дружинника с копьями.
«Проспал-таки, – укорил себя Вольга. – Проспал, пока в ночь старейшина прятал в колодцы свою тайну!»
– Спешим к воротам! – повернулся он к товарищам. Пыльной улицей они побежали к торгу, мимо пустых дворов, мимо пустых телег у плетней и придорожных канав с зарослями полыни и лебеды – отросла трава, как не стало в крепости коней. Осторожно – не заругал бы воевода Радко – Вольга с товарищами протиснулись к воротам и устроились кто где мог. Вольга взобрался на откос вала и через головы дружинников увидел в раскрытые ворота излучину реки за крутым уклоном и дальше, за ничейной поймой, – серое печенежское войско. Над войском, словно речной туман над камышом, клубилась легкая пыль. «Должно, кони землю рыхлят копытами», – подумал Вольга. Вдруг над головой раздался крик дозорного из рубленой башни:
– Иду-у-т! – а потом чуть тише: – Печенежские посланцы идут!
Дружинники у выхода из крепости заволновались, особенно те, кто стоял дальше от ворот. Им тоже хотелось получше разглядеть едущих через пойму, по дороге на кручу, печенегов.
– Спокойно, други, – проговорил воевода Радко, оглаживая бороду и приосаниваясь. – Если каган послал своих людей, половину дела мы уже сделали.
Вольга, упираясь пятками в неровности, чтобы не съехать с вала, вжался спиной в крутой откос. В спину что-то больно давило: или сухой ком земли, или старое корневище, но до того ли было? Он неотрывно смотрел, как печенеги проехали через пойму, как стали пропадать, скрываясь под кручей: сначала ноги коней, потом конские животы и колени всадников, потом конские головы, а туловища людей едва заметно качались над срезом земли. Потом словно неведомая сила, чуть-чуть раскачивая с бока на бок, стала вдавливать эти обрубки печенегов в твердую землю. Вот уже над травой видны лишь несуразно длинные головы в высоких меховых шапках, но скоро и они пропали, а над урезом кручи лишь копья раскачивались. Где-то далеко, возле торга, вскрикнуло грудное дитя, а из-за крутого спуска к реке доносился слабый стук копыт вражеских коней.
Но вот печенеги появились снова. Молча въехали в крепость – дружинники тут же закрыли за ними ворота, – сошли с коней. Двое приняли на руки богато одетого князя, сняли с седла. Выпячивая молодецкую грудь, князь шагнул навстречу воеводе, резко спросил на своем языке:
– Зачем позвал нас в Белый город и что показать хочешь, воевода урусов? Может, дань приготовил кагану?
Печенежский князь говорил, а сам зорко осматривал крепость – крепки ли дружинники, много ли их, есть ли запас бревен и каменьев на помосте для метания, готов ли Белгород и дальше держать осаду? Взгляд его задержался на подворье князя Владимира, где в раскрытые ворота видны были дружинники, пришедшие после стояния на стене. Одни сидели за длинным столом и принимали пищу, другие стояли пообок, о чем-то переговаривались, и смех доносился оттуда.