Щит земли русской
Шрифт:
– Прискорбно все это, – отозвался русич в голубом корзне. Загорелое лицо его было Торнику незнакомо, а старый дружинник, выходит, из той заставы, что провожала его за кон земли Русской. – Положись на силу своего разума и уходи от печенегов, пока они по Руси бродят, а не у себя в степи. Там не уйдешь от них.
– Они и здесь стерегут меня крепко. На золото теперь у меня вся надежда. Только оно может сохранить жизнь, – продолжал сетовать Торник и, будто сокрушаясь, развел руками в стороны. – До слез жаль мне храбрых белгородцев. Вас
Сказал и спохватился: поспешность и легкость, с которой он проговорил страшный по своей сути вопрос: «Разве не так?» – могли насторожить русичей. Но они если и уловили неискренность в его словах, виду, однако, не подали ни взглядом, ни жестом. И никто из них не сделал попытки успокоить его, утешить, чем же именно будут питаться жители Белгорода десять лет, о которых они известили печенегов.
– Сам же сказал, что все мы под богом пребываем, – с легкой усмешкой отозвался пожилой дружинник, тут же повел светлыми глазами в сторону Белого Шатра. – Нет ли какой усобицы среди степняков? И почему послали юного князя? Не прослышал ли об этом, бродя среди ворогов беспрепятственно? Знать бы, какие вести привез гонец?
При слове «беспрепятственно» бородатый русич в голубом корзне чуть заметно улыбнулся в усы, с любопытством поднял глаза на Торника, будто спросил: «Что скажешь на это, грек?»
Если бы Торник знал, о чем успел шепнуть русичу толмач Самчуга за несколько серебряных монет!
– Гонец прискакал из Саркела, от жен кагана. И усобиц давно нет между князьями и великим каганом, – врал Иоанн, лишь бы напугать упрямых русичей. – Правда, прознал я об одном случае, когда сотник обесчестил дочь одного князя и сам за это лишился головы…
– Что же, случается такое и у нас на Руси, – отозвался старый дружинник с ежиным носом, добавил: – Стражники беспокоятся, добрый василик. Не велено к нам никого пускать для разговора. Как бы худа тебе не сделали, если каган прознает.
Нукеры стояли, как замершие истуканы. Торник понял, что он для русичей стал неинтересен. И ему тут больше делать нечего, не доверились они ему. Что скажет он теперь кагану? Опять неудача!
Вновь и вновь озирался Торник на закрытые ворота крепости – не идет ли назад князь Анбал?
Тимарь, кривя толстые губы, выслушал слова Торника о беседе с посланцами, с напускной лаской утешил его:
– Иди, мой добрый гость, к своим людям и не страшись ничего. Наши дела вас не коснутся. Чтобы другие князья случайно не обидели, велю нынче же крепкую стражу у возов поставить.
Торник молча сглотнул еще одну обиду, но изобразил на лице вымученную улыбку и, кланяясь, покинул ненавистный Белый Шатер.
С такой же ненавистью оглядывался, направляясь к своим возам, Иоанн Торник и на упорный Белгород с его нераскрытой тайной.
«Сидеть бы мне теперь вместе с Парфеном Стрифной в Киеве, за
Печенежские посланцы с князем Анбалом все не возвращались.
Черниговского торгового мужа Глеба первым заметил Вершко – тот спешным шагом шел от зарослей Ирпень-реки, а пообок с ним два верховых печенега. Шел в добротном корзне алого цвета, в куньей шапке, под распахнутым корзном на дорогом поясе покачивался меч в черных ножнах.
– Смотрите, други, еще один посланец к печенежскому кагану, – прошептал изумленно Вершко и тронул Михайлу за плечо. – Должно, воевода послал к нам нечто важное сказать…
До черниговца было уже полсотни шагов, он видел посланцев, но шел мимо, не делая попытки свернуть в их сторону. Михайло вскочил с примятой травы.
– Зачем он здесь?
– При оружии и не бьется с находниками! – подал голос Ярый и тоже встал на ноги. – Не похоже, что к нам послан…
И тут Михайло вспомнил недавнее вече, крики черниговского мужа открыть ворота перед печенегами, за пожитки спасти свою жизнь.
– Неужто измену затеял черниговец? Неужто хитростью из крепости ушел, теперь спешит тайну нашего города ворогам выдать?
– Изловить надо! – Згар сделал попытку кинуться наперехват черниговцу, с ним же и остальные пять дружинников, но Михайло остановил их.
– Того делать нельзя, Згар. Печенеги догадаются, что пришел черниговец с важной вестью, не дадут подступить к Глебу. – Михайло повернулся к Ярому – сотенный нервно теребил руками пояс, но ни меча при нем, ни тугого лука нет сразить продавшего своих единоверцев.
– Стойте здесь, как и подобает стоять посланцам, будто вам до черниговца нет никакого дела. Он – мой кровник!
Михайло перекрестился и решительно направился к Глебу.
Глеб чуть замедлил шаг, на продолговатом загорелом лице только на миг легла печать озабоченности, которая тут же сменилась вызывающей дерзостью – что же предпримет доверенный воеводы Радка? Не на вече они теперь, а в поле. Да и без меча идет к нему кузнец! Сопровождавшие его печенеги остановились, не осмеливаясь копьем в спину подтолкнуть, чтобы шел далее: видели, не простой урус вышел из города и торопится к кагану.
– Зачем ты здесь, черниговский гость? И что задумал, оставя город и направляясь к Тимарю? – Михайло заступил дорогу, встал крепко, не обойти, силу не применив.
Глеб вызывающе усмехнулся, помедлил, раздумывая, говорить ли с кузнецом, но не совладел с нервами и вспылил:
– Не твое дело мои поступки судить, простолюдин! Иду к кагану выкупить свободный путь до своего Чернигова. До вашего города мне дела боле нет!
– Отсчитай нужное число гривен, и я сам войду в шатер кагана с твоей просьбой. Воевода Радко только мне дал слово говорить с печенежским князем.