Щит земли русской
Шрифт:
– Знать, справим сегодня сытую тризну по себе же! – выкрикнул чей-то недовольный голос за спиной воеводы.
– Тризну надо готовить ворогу, а не о своей смерти помышлять! – снова озлясь, не обернувшись даже, ответил воевода Радко. – Если сил нет больше с мечом выйти в поле – знать, нужна хитрость! Об этом думать надо, а не умирать раньше своего часа! – вновь повторил Радко.
Белгородцы заговорили, расходясь с веча, но теперь уже спокойно и рассудительно, без криков и кулаков над головами. Недовольный посадник смирился – за воеводой была
После веча воевода Радко пришел навестить Янка, а заодно со старейшиной Воиком поделиться тревогой. Старейшина сидел на колоде во дворе, грелся на солнце, закрыв веками воспаленные от постоянной пыли глаза – какое еще дело могло быть в такие годы? Закряхтел было, поднимаясь, но воевода положил на плечо ему тяжелую ладонь, сказал негромко:
– Сиди, старейшина Воик, не утруждай себя лишний раз, – и сам присел рядом на теплую колоду, вытянув ноги по высох шей траве, рассказал, что и как было на торге.
– Что же ты хотел, воевода? – ответил старейшина. – Сыздавна ведется так: муж, видя смерть рядом, прежде всего о детях думает, о продолжении своего рода… Выходит, что пришел крайний день, коли заговорили люди о том, чтоб своею гибелью детей спасти. Только главное забыли в печали – эти дети уже не продлят рода свободных русичей, но станут рабами в чужих краях.
Старейшина умолк, опустил глаза под ноги, потом внимательно посмотрел на Вольгу, будто тот мог что-то подсказать в такую минуту. «Должно, страшится старейшина, чтобы и мы с Вавилой не попали в печенежский полон», – догадался Вольга. Он сидел рядом с Васильком на пустой телеге, не спуская глаз со старейшины и воеводы. Сидели и слушали, как же порешат быть дальше главные мужи Белгорода?
– Что же нам делать? Ты старший среди нас, присоветуй! – воевода склонился вперед, заглянул старейшине Воику в лицо.
– Что я могу присоветовать сразу? Ты ступай, а я похожу по городу, подумаю – может, что-нито да высветится в старой голове, людям пригодное.
Воевода Радко, с сомнением покачав головой, ушел в избу с Янком повидаться, а старейшина подозвал к себе Вольгу.
– Подойди ко мне, внуче. Дай опереться о плечо твое. Ноги ослабли, не держат, ох-ох… Помнишь, по весне у восточной стены колодец начали рыть, а воду так и не нашли?
– Помню, дедушка Воик, – ответил Вольга, удивленно глядя на старейшину: зачем тот о пустом колодце теперь вспо мнил? – В том колодце теперь мусор да темень страшная.
– Веди меня к тому колодцу. Самому не дойти.
Они неспешно ступали по высохшей и выбитой конскими копытами травной ветоши. Старейшина покряхтывал, а Вольга жалостливым голосом спрашивал:
– Тяжко тебе, дедко Воик? Страшно тебе, да?
– Мне, внуче, страшиться уже нечего по древности лет моих… Тяжко дереву умирать, когда еще при жизни у него корни пропали. Тогда другое дерево на его месте не взойдет к небесам. У меня же длинные корни остаются на земле, крепкие.
– О чем ты, старейшина? – Вольга не понял стариковских
– О людях, Вольга. Люди на земле как деревья в лесу. Тысячи их, и каждому падать придется. Но мудрость жизни в том, что каждому дереву – свой час и свой порыв ветра… Мой час близок, тебе же еще расти да мужать. Вот этому я радуюсь и грущу в один час сразу.
Говоря так, они вышли к восточной стене и остановились у недорытого колодца, прикрытого жердями, чтобы не попадала туда несмышленая детвора и скотина. Старейшина постучал посохом по комьям белесой глины, подтолкнул Вольгу к краю ямы.
– Посмотри, внуче, глубоко ли?
Вольга растащил сухостой в стороны, заглянул.
– Глубоко, старейшина. Дна не видно от тьмы в земле.
Старейшина и сам опустился на колени, заглянул в темную глубь колодца.
– Пожалуй, впору будет нам, – проговорил он, вставая и отряхиваясь. Но зачем он понадобился, безводный колодец, Вольга так и не узнал: на все его расспросы старейшина отмалчивался.
– Проводи меня в избу, Вольга. Прилягу. Уходился за день, и в голове будто кузнечики степные в знойный полдень стрекочут.
Вольга, поддерживая под руку, вел старейшину к дому и косился на закат солнца. «Скоро Сварожий лик опустится ниже частокола и тень покроет наше дворище. Что надумал дедко Воик? Прознать бы как?»
Над зубчатой стеной города показалась краем темная туча и замерла, словно хвостом зацепилась за лесистые холмы у края левобережного займища Ирпень-реки.
Вольга, озираясь на тучу – не грянет ли в ночь ливень? – провел старейшину в избу, уложил за очагом на ложе, близ слюдяного оконца – из него видна закопченная дверь их кузницы и поросшая бурьяном земляная крыша – и присел у Янова изголовья. Рядом на стульчике сидела Ждана. Мать Виста и Павлина хлопотали по дому, детей меньших спать уже укладывали.
– Ты не спишь, Янко? Молчи, молчи, – зашептал Вольга в теплое ухо старшего брата. – Я ходил только что со старейшиной Воиком по городу. Он да воевода Радко какую-то хитрость замышляют. А мне так думается, что старейшина хочет печенежского кагана в Белгород заманить да и кинуть в колодец. Тако же и княгиня Ольга с древлянскими мужами поступила. Помнишь, нам старейшина рассказывал? Не веришь? Зачем же он тогда в колодец безводный заглядывал и спрашивал меня – глубоко ли? Только старейшина в тайне держит свой умысел, не сказывает. Спать не буду, непременно высмотрю. И тебе скажу потом.
Янко улыбнулся и подмигнул младшему брату. Перед лицом Вольги промелькнула загорелая рука Жданы. Ждана осторожно коснулась щеки Янка, провела пальцами по затылку снизу вверх, взъерошила волосы, а потом сверху вниз, приглаживая их.
Вольга заглянул брату в лицо – Янко улыбался, похож был на разомлевшего на солнце кота, довольного теплом и сытой жизнью. В избе сумрачно от слабого света лучин на светильнике, но Вольга видел, как лукаво сбежались морщинки у левого глаза – Янко вновь озорно подмигнул брату.