Щит земли русской
Шрифт:
А на помосте рядом с посадником появился вертлявый черниговец Глеб, торговый муж, прихваченный в Белгороде печенежской осадой. Закричал во всю мощь горла, перекрывая гвалт и свару просторного торга:
– Люди! Чего ждем мы, изнывая от голода? Князь Владимир дитю малому уподобился в немощи! Дружина его до сей поры неведомо где бродит! А Киев за нами укрылся, туги не ведает и на помощь нам не идет! Так порадеем о себе сами! Впустим печенежских мужей, пусть возьмут наши подношения, но сохранят жизни!
Как пламя костра с шипением гаснет под струями проливного дождя, так и гомон над торгом затих, придавленный страшными словами черниговского гостя.
Белгородцы
Кузнец Михайло опомнился первым. Отстранив Вольгу, он ринулся к помосту, взбежал по ступенькам и со стиснутыми кулаками подступил к черниговцу.
– Во здравом ли ты уме, торговый муж? И как посмел ты при нас хулить срамными словами князя Владимира? Устро ителя земли Русской? Как набрался черной неблагодарности почитать его за дитя неразумное? – И к тор гу: – Братья, в словах черниговца – измена! Нет ему отныне крова под крышами нашего Белгорода! Супостат он, печенегу подобен!
– А долго ли вам видеть небо под крышами этого города? – ярился за спиной Михайлы черниговец. – Подохнете с голоду, а кто жив останется – печенег дорежет! И детей не помилуют, за неразумное упрямство ваше наказывая.
– Нам ли слушать этого пса, разум потерявшего? – выкрикнул кузнец Михайло, но в тот миг, когда он хотел повернутьс я к торговому гостю лицом, тот ударил его в спину.
Вольга вскрикнул испуганно – не видел, чем ударил черниговец, вдруг ножом! Михайло рухнул с помоста на людские головы, но тут же вскочил на ноги, взлетел вновь на помост и мимо отпрянувшего в сторону посадника Самсона медведем навалился на черниговца. Глеб изловчился и ударил кузнеца Михайлу в грудь, но более сделать ничего не успел. Торг замер, увидев вскинутого над головой кузнеца горла стого иногородца. Ближние попятились, и Михайло швырнул торгового мужа на землю.
– Смерть псу печенежскому! – гремел кузнец Михайло. – Он тяжкую осраму нанес не только мне, ударив в спину, подобно гадкому трусу. Он осквернил всех нас, русичи, посчитав за побитых собак, прихваченных на чужом подворье! Вставай, ворог, и готовься к судному полю! Черную осраму смою твоей кровью, как велит старый закон!
Вольга замер от услышанного: судное поле – это бой при всем вече, когда обида смывается кровью обидчика. Если падет в сече отец Михайло, то кому выйти против черниговца? Янко печенежской стрелой поранен. «Мне же меча не поднять! – Вольга почувствовал истому в ослабших ногах. – Изведут наш род черниговец и его родичи, которыми не раз похвалялся всенародно Глеб».
Торговый гость вскочил на ноги. По испачканному пылью лицу прошла бледность, застыла в уголках рта недоброй складкой затаенная усмешка. Судорожно сжатые тонкие губы покривились.
– Хорошо, простолюдин, быть судному полю! Но не здесь, а перед лицом князя Владимира, когда встанут за моей спиной родные братья, отважные витязи черниговской земли. И если уцелеешь ты, не сдохнув от голода, либо не уведут тебя печенеги на аркане, как безмозглую говяду водят на торг.
Белгородцы вновь взъярились. Вновь послышались крики, угрозы посаднику, торговым мужам и волостелину с его доможиричем, не забывали помянуть недобрым словом и обступивших крепость печенегов.
Под эти разноголосые крики на помост поднялся воевода Радко. Кузнец Михайло спрыгнул на землю, и Вольга протиснулся к нему, уцепился за руку.
Следом за воеводой с превеликим трудом осилил несколько ступенек крутого всхода сотенный Ярый – из последних сил шел, видели это белгородцы: скуластое лицо сотенного за дни осады словно совсем высохло, нос заострился и пошел желтизной.
Вольга и отец Михайло
«На чью голову падет удар?» – подумал Вольга и посунулся за отца Михайлу. Ему показалось, что воевода сделал шаг на край помоста и глазами кого-то отыскивает. Ближние подались назад, вжимаясь в толпу сгорбленными спинами, – всяк в эту минуту почувствовал вину перед воеводой и перед крепостью: зачем собрались, старшими мужами не званные на вече? Озноб в теле Вольги сменился жаром, когда воевода, не опуская меча, закричал, не в силах скрыть горечь:
– Кто здесь? Храбрые ли русичи собрались или стая голодных псов сгрудилась над трупом сдохшего коня? Иль разум ваш совсем замутился от страха? Так страх выбивают из тела железом, о том хочу напомнить слабым! – воевода резко опустил руку, и меч глубоко вошел в бревно помоста. Помост гудел еще от этого удара, а воевода Радко вновь кричал в гневе: – Коли надумали судьбу свою решать, так решайте ее с твердым сердцем и ясным умом, а не с заячьим страхом в ногах! За стыд почитаю даже говорить с вами после того, что увидел и услышал здесь непотребного делам и помыслам русичей! Вас спасая, погибли Славич, Тур и Микула и многие дружинники. О чем же кричите вы теперь? И вы ли это совсем еще недавно так крепко поучали печенегов под стенами города? А теперь такие есть среди вас, кто готов открыть ворота и подставить горло под нож печенега, вымаливая глазами легкую смерть или позорное рабство! Осрамы такой не ждал я от вас!
Гнев воеводы Радка остудил многих.
– И то верно, – смягчая резкость воеводы, заговорил Ярый, в кулак негромко покашливая. – Почто кричать так? Еще всполошатся печенеги. Видели находники, как Янко возвращался в город, вот и догадаются, что принес он недобрую весть, если мы, пуще грачей весенних, крик подняли. – Ярый сказал негромко, но услышали все. На помост тут же вновь поднялся неугомонный в своем упрямстве черниговец. Заговорил, к вече одним боком и к воеводе другим встав:
– Мне так думается: помощи ждать нам нет расчета! Князь укрылся за Белгородом, как за надежным щитом, нас же бросил на волю бога и печенегов. Стало быть, и думать о себе надо нам! Пошлем к Тимарю посланцев и скажем, что впустим в крепость его немногим числом мужей. Пусть возьмут пожитки, но даруют жизнь нам и детям. Взяв пожитки, пусть уходят в свои степи. Не этого ли и просил каган с первого дня прихода?
За спиной Вольги кто-то подхватил с радостью:
– Славно молвил!
И еще голоса послышались:
– Слать к Тимарю мужей добрых с посадником в главе! Пусть печенеги возьмут все, но пусть уходят прочь из Руси!
Отец Михайло вытянул шею, будто выше всех быть захотел, и громко крикнул черниговцу в ответ:
– Откройте черниговскому псу ворота! Пусть идет! И пусть несет Тимарю кошель с золотом. Ему есть чем откупиться от неволи. А чем откупятся ратаи да холопы? Что их ждет? Непотребное молвил Глеб!
Вокруг закричали, поддерживая кузнеца Михайлу:
– Секи мечом черниговца, воевода! Секи, пока не сбежал к печенегам и не выдал нашей горькой нужды ворогам!
– На корм его псам голодным! Не сородич он нам теперь!
Но были и другие крики:
– Верно молвил Глеб! Помрем вместе с псами от голода!
– Забыл нас князь Владимир! Одним не устоять против находников. Их тьма, у нас же корма нет совсем!
Крики вихрились над торгом, как вихрится под крышей дым, сбившись у открытого дымника.