Щит
Шрифт:
Услышав слово «преступление», Неддар подобрался, как тигр, готовящийся к броску:
— Вы можете их озвучить?
— Конечно, сир! С первого дня моего пребывания во дворце мэтр Регмар поил меня отваром алотты, между прочим, вызывающим очень быстрое привыкание. Как оказалось, мысль о том, что я нуждаюсь именно в этом успокоительном, ему подсказал мэтр Коллир, лекарь графа Грасса. Этого самого Коллира я не видела ни разу. Он меня, соответственно, тоже. Не знаю, как вам, а мне такая трогательная забота о моем здоровье нравится как-то не очень.
— Мне — тоже.
— Вчера
— Странно.
— Странно? Даже я, воспитывавшаяся в родовом замке, знаю, что Грасс крайне добросовестен. И ничего не делает просто так!
— Угу.
— Кроме того, я точно знаю, что до суда осталось то ли три, то ли четыре дня. Значит, Кром уже выбрал себе защитника, королевский судья доложил об этом графу Грассу, а он… мне солгал! Позволю себе уточнить, сир, что солгало мне не частное лицо, а должностное — член Внутреннего Круга, контролирующий законность ведения дела в отношении Бездушного. Или, говоря другими словами, один из пяти человек, с которыми у ваших подданных ассоциируется слово Правосудие.
Король гневно раздул ноздри, подхватил со стола пустой кубок и с силой вбил его в столешницу:
— Я с ним разберусь.
Потом заставил себя успокоиться и добавил:
— У вас будет вся интересующая вас информация. Сегодня же вечером. Даю слово.
Глава 27
Кром Меченый
… — Не-е-ет! Только не меня-а-а!! Умоляя-а-а-ю-у-у!!! — истошный крик, разорвавший царящую на этаже тишину, заставил меня упереться руками в нары и прислушаться.
— Я все рассказал, все-о-о! Отпустите-е-е!! А-а-а, рука-а-а!!!
— Что, тварь, страшно? — скользнув вплотную к решетке, злорадно поинтересовался Желудь.
Я равнодушно оглядел стражника с головы до ног и продолжил прерванное упражнение: объяснять ему, что голос кричавшего показался мне знакомым, я не собирался.
Не дождавшись ответа, воин смачно харкнул на пол, растер плевок сапогом и повернулся к напарнику:
— Слышь, Ослоп, он перешел все границы! Я с ним говорю — а он… он мне угрожает!!!
— Охолони, дурень! Ты что, совсем тупой? Тебе же сказали, что за него мы отвечаем ГОЛОВОЙ!!!
— Да ты посмотри — он же готовится к побегу!
— Желудь, ты тупой, как чурбак из дуба, с которого ты упал! Я понимаю, что тебе невмоготу, но, если на нем появится хотя бы один синяк, нас поставят на уши.
— Он никому не скажет. — Воин повернулся ко мне и ласково улыбнулся: — Ведь не скажешь, правда?
— Еще одно слово — и я позову начальника караула, — предупредил Ослоп. — И скажу, что ты собираешься нарушить приказ его светлости.
— Сольешь [138] ? Меня? Из-за какого-то там Нелюдя?
138
Слить кого-либо — аналог нашего «настучать» (жарг.).
— Желудь! Его дело — на контроле у графа Грасса!
— Ну, ты и мра-а-азь…
— Думай, что хочешь. Но ключа от камеры я тебе не дам.
Желудь презрительно оскалился, потом рубанул левым предплечьем по сгибу локтя правой руки и повернулся ко мне:
— Радуйся — сегодня тебе повезло.
Я равнодушно скользнул взглядом по его искаженному бешенством лицу, добил третью сотню скручиваний, закинул руки за голову, чуть не разбив себе цепью лицо, и начал «складываться».
Воин побагровел, вцепился в прутья решетки, набрал в грудь воздуха, чтобы разразиться каким-нибудь проклятием, и услышал очередной вопль несчастного, которого, как я понял, волокли в пыточную:
— Слышишь, как он орет? Так вот, на эшафоте ты будешь орать в два раза громче! Потом сорвешь голос и начнешь молить о смерти хриплым шепотом!
«Десять и один… Десять и два… Десять и три…» — мысленно считал я.
— Но она придет к тебе далеко не сразу — сначала палач перебьет тебе руки. Потом — ноги. Потом — позвоночник. Потом отрубит конечности, оскопит, прижжет раны факелом и забросит обрубок, в который ты превратишься, на насест [139] .
«Два десятка и пять… Два десятка и шесть… Два десятка и семь…»
139
Здесь «насест» — телега, в которой преступника возят по городу.
— Ты будешь умирать о-о-очень долго. И успеешь проклясть каждый день своей никчемной жизни. Каждый удар клюва воронов, пирующих на твоем еще живом теле, будет приближать тебя к смерти.
«Три десятка и восемь… Три десятка и девять…»
— Ты меня вообще слышишь, животное? Я сказал, «к смерти», а не к «Темному Посмертию»!
— Зря стараешься… — глухо буркнул Ослоп. — Он не ответит.
«Точно… — мысленно поддакнул я. — А Темное Посмертие у меня будет».
Потом подумал и добавил:
«Наверное…»
Следующие минут тридцать Желудь метался по коридору, как лев по клетке, что-то неразборчиво бормотал себе под нос и изредка останавливался напротив моей камеры, чтобы сказать мне что-нибудь «приятное». Я, естественно, не реагировал, и мое молчание постепенно доводило его до белого каления.
Попытки Ослопа его успокоить только подливали масла в огонь — к моменту, когда со стороны лестницы послышался голос начальника караула, воин окончательно перестал себя контролировать — вытащил засапожный нож и принялся с упоением ковыряться в замке.