Щит
Шрифт:
Взгляд леди Этерии, полный сочувствия и боли, сыграл со мной злую шутку — не удержавшись на краю очередного воспоминания, я ухнула в то злосчастное утро, когда в избушку постучались лесовики, заново пережила почти состоявшееся насилие и дала почувствовать свои ощущения баронессе Кейвази.
Выбраться из жутких образов вернувшегося кошмара оказалось до безумия сложно. И если бы не мысль об утекающем времени, крайне вовремя посланная мне Богом-Воином, я бы, наверное, тронулась рассудком. А так, прервавшись на полуслове, виновато
— Кром их убил. Всех. Потом привез меня в Аверон, поселил на постоялом дворе и сделал все, чтобы я смогла найти графа Рендалла.
— А его светлость?
— А его светлость заставил Крома оговорить себя.
Часа через полтора я сидела в карете леди Этерии и удивленно смотрела на десятника гвардии его величества, пялящегося в безумное декольте баронессы Кейвази.
— Э-э-э… ваша милость… вы эта-а-а…
— Еду в город… — облизнув и без того влажные губы, томно выдохнула моя спутница. — В сопровождении служанки…
— Ага, — сглотнул воин и несколько раз кивнул.
— Вернусь до заката, — взмахнув веером так, что одна из прядей, подхваченная порывом воздуха, скользнула по наполовину обнаженной груди, добавила баронесса. — Если вы, конечно, выпустите меня из дворца.
Десятник снова кивнул, потом, наконец, сообразил, что ее милость ждет разрешения на выезд, и покраснел до корней волос:
— Выпустим, ваша милость! Уже выпустили!
— Спасибо, — «искренне» поблагодарила леди Этерия, дождалась, пока абсолютно деморализованный ее внешним видом стражник закроет дверь кареты, и с улыбкой посмотрела на меня.
Я развела руки, мол, нет слов. И, задвинув занавеску, невесть в который раз за последние полчаса посмотрела на себя в зеркальце.
Женщина, которая в нем отражалась, не вызывала вообще никаких чувств. Ни у кого: глухое серое платье с высоким воротником и тряпки, подложенные там, где не надо, убивали интерес у самых невзыскательных мужчин, а некоторые особенности туалета, прически и макияжа — то есть вид деревенской «красавицы», невесть каким образом оказавшейся в столице, — у женщин. Конечно же, последнее могло привлечь внимание любительниц самоутвердиться за чужой счет, но только в том случае, если бы рядом не было баронессы Кейвази, всем своим видом выражающей абсолютно наплевательское отношение как к моде, так и к нормам приличия.
«Меня увидят даже слепые… — вспомнила я слова леди Этерии, сказанные ею перед тем, как мы вышли из ее покоев. — А тебя не заметят даже твои телохранители…»
Дождавшись, пока я закончу разглядывать себя любимую, баронесса продолжила разговор с того места, на котором он прервался:
— Как я и говорила, при большом желании из дворца можно вывезти хоть самого Неддара Латирдана.
— Я его вывозить не собираюсь, — в унисон хмыкнула я. Потом подумала и добавила: — Знаете, а ведь этим способом можем пользоваться не только мы, но и враги его величества.
— Знаю, — кивнула моя спутница. — Поэтому через пару-тройку дней я продемонстрирую его Арзаю Белой Смерти.
Эти ее «пара-тройка дней» прозвучали явно не просто так, поэтому я благодарно склонила голову и улыбнулась:
— Спасибо, леди Этерия. Кстати, мне было бы очень приятно, если бы вы называли меня на «ты»…
Оказавшись в гостиной особняка Кейвази и увидев главу рода, восседающего на странном кресле с колесами, я с огромным трудом удержала на лице подобающее моменту выражение — барон Дамир выглядел, как неупокоенный мертвец!
Смотреть на его сухое, землистого цвета лицо, испещренное глубокими морщинами, и редкие седые волосенки, покрывающие череп, было жутко. Не смотреть — невежливо. Поэтому я присела в реверансе и, опустив ресницы, уткнулась взглядом в камзол хозяина особняка.
Лучше бы я этого не делала — при виде широких, но болезненно тощих плечей, выглядящих, как вешалка для одежды, мне стало не по себе. А когда я увидела все остальное — сухие предплечья, теряющиеся в слишком широких рукавах камзола, костистые ладони, перевитые сеточкой иссиня-черных жил, и ссохшиеся ноги, недостаточно аккуратно прикрытые одеялом, — мне захотелось как можно быстрее покинуть этот зал.
В этот момент «мертвец» заговорил — и его глухой, но полный неподдельного сочувствия голос в считаные мгновения развеял мои страхи и заодно снес все те щиты, которыми я закрывалась от прошлого:
— Доброго дня, леди Мэйнария! Рад видеть у себя в доме дочь одного из самых достойных дворян Вейнара! Искренне скорблю вместе с вами — с гибелью вашего отца, являвшегося воплощением понятий «долг», «честь» и «верность», королевство понесло невосполнимую утрату.
— Спасибо, ваша милость, — выдохнула я и поняла, что плачу.
— За что, леди? — с сочувствием глядя на меня, спросил он. — Барон Корделл был настоящим воином — бесстрашным, беззаветно преданным Вейнару, своему сюзерену и своим друзьям. И каждый из тех, кто имел счастье знать его лично, скажет вам то же самое.
Я вспомнила все слышанные соболезнования, кое-как вытерла глаза и щеки, скомкала платок, засунула его за обшлаг рукава и криво усмехнулась:
— Слова без чувств — пусты. А соболезнования, высказанные просто так, суть сотрясение воздуха.
— Вы правы, — горько вздохнул он. — Как ни обидно это сознавать, дружить легче, чем помнить.
Почувствовав, что мои слова невольно заставили барона подумать о тех, кто забыл его самого, я покраснела. Но извиниться не успела — Дамир Кейвази вскинул голову и крайне серьезно сказал:
— Леди Мэйнария! Я не имел чести быть другом вашего отца и вряд ли стану вашим. Но буду счастлив, если умру, зная, что моя дочь и вы стали настоящими подругами.
— Вы же меня совсем не знаете…