Щорс
Шрифт:
В конце июля восстание охватывает все южные уезды Черниговщины. Центр восстания — лесисто-болотистый район села Веркеевки, Нежинского уезда. Здесь находится штаб повстанческих отрядов Черниговщины. Он рассылает по всем селам Нежинского, Козелецкого, Остерского, Черниговского, Конотопского, Борзенского уездов приказ:
«Каждый уезд губернии должен иметь свою военно-революционную организацию… Каждая организация волости, мобилизовав свои силы, должна дать роту военного времени, а уезд — полк. Название — по месту существования».
Помещики, гетманские и немецкие власти бегут из сел в города, под защиту оккупационных гарнизонов. Крестьяне
Большая часть повстанцев не имеет винтовок, патронов — ничтожное число. Многие повстанцы вооружены только самодельными пиками.
Восстание подавлено. Расстреляно около трех тысяч повстанцев. Некоторые четвертованы. Те, кому удалось пробиться сквозь окружение, уходят в леса северной Черниговщины. Оккупанты жестоко расправляются с мирными жителями.
«29 августа по распоряжению немецких военных властей сожжено в с. Пятовске, Стародубского уезда, 94 двора и д. Янькове — 63 двора местных жителей за то, что в с. Пятовске и д. Янькове имеется более 30 человек, которые находятся в большевистских отрядах… Кроме того, немцами в виде контрибуции забран скот, хлеб и разное имущество, расстреляны брат большевика Савелий Суслов и житель с. Осколкова Мендель Рыклин, у коего имели приют большевики» [2] .
2
Из донесения черниговского губернского старосты.
По лесным дорогам северной Черниговщины, пересеченной рекой Десной и ее притоками Сновью и Судостью, день и ночь двигались пешие и конные патрули оккупантов. Стоило ветру или пробежавшему зайцу шевельнуть придорожный куст, как его сейчас же осыпал град пуль из автоматических ружей и револьверов. За каждым кустом оккупантам чудился большевик, а большевиками они называли весь трудовой украинский народ, поднявшийся на борьбу с поработителями.
Съезжать с дороги, углубляться в лес боялись даже сильные немецкие разъезды. Лес кишел повстанцами.
Глухими лесными тропами, ярами и болотами, заросшими кустарником, к повстанцам одиночками и группами пробирались люди, одетые в крестьянские свитки, шинели, пиджаки. Многие бережно несли под полами свиток и шинелей оружие.
Люди шли молча, вспугивая только птиц. Неожиданно из зарослей кустарника высовывалось сразу несколько охотничьих двустволок или берданок, и тихий голос спрашивал:
— Кто идет?
Люди называли села и деревни ближайших уездов Черниговщины — Новгород-Северского, Стародубского. Новозыбковского, Клинцовского. Большинство партизан было из этих же мест. Они узнавали своих товарищей, родных, нередко — братьев и отцов. Но иногда, отвечая на оклик заставы, люди называли незнакомые села. К повстанцам приходили издалека, из южных уездов Черниговщины, нежинские, конотопские, с Полтавщины, даже с правого берега Днепра — таращанцы, звенигородцы, киевские рабочие. Все они пробирались в нейтральную зону, которая отделяла оккупированную немцами Украину от Советской России. В нейтральной зоне формировались первые красные повстанческие полки украинской советской армии. Приближался день общего восстания.
Каждую
— Не слыхали, где дядько Мыкола?
Дядькой Мыколой они называли Николая Щорса. Это имя уже было известно по всей северной Черниговщине. Одни говорили, что Щорс был у Ленина и Владимир Ильич поручил ему объединить украинских партизан для освобождения своей родины. Другие утверждали, что недавно он был у себя на родине, в Сновске, скрываясь там у друзей-железнодорожников, а потом, когда немцы пронюхали о нем, куда-то исчез. Некоторые уверяли, что на днях видели его в одном из ближайших сел, одетого по-крестьянски. Он будто бы раздавал листовки и звал всех способных носить оружие в нейтральную полосу, где формируется повстанческий полк.
По селам было расклеено объявление немецкого командования. обещавшего сто тысяч марок награды тому, кто доставит Щорса или его голову.
Читая это объявление, крестьяне смеялись:
— Повремените маленько. Дядька Мыкола и сам придет.
И они рассказывали о человеке в рваном крестьянском зипуне и лаптях, который ходит по всем городам и селам, занятым германскими войсками или гетманскими гайдамаками.
— Это сам дядько Мыкола, — говорили они шепотом. — Вот он, значит, все высмотрит: какие где штабы стоят, сколько войск и генералов при них, а потом нет его — исчез. А ночью, смотришь, в городе уже наша братва — партизаны. Впереди на белом коне сам дядько Мыкола. Весь бомбами увешан.
Подобных легенд о Щорсе ходило много.
Темной августовской ночью к станции Сновск медленно подходил товарный поезд. Когда он поравнялся с семафором, с паровоза спрыгнул крестьянин в лаптях, с мешком за плечами. Машинист, высунувшись из окошечка, кивнул ему головой и посмотрел в сторону станции, по платформе которой расхаживал немецкий часовой. Оглянувшись по сторонам, крестьянин скрылся в одной из темных, узких улиц поселка.
На рассвете Дмитрий Хвощ увидел в своей садовой беседке незнакомого человека в крестьянской одежде, крепко спавшего, подложив под голову мешок. Скрипач только что вернулся домой с позеленевшим от водки лицом. Пошатываясь, он подошел к спавшему и потянул его за лапти.
— Эй, любезный! Ты что, с неба свалился? Откуда тебя бог послал?
Крестьянин спал, как убитый. Хвощ посмотрел на него осоловелыми глазами, присел рядом, вынул из футляра скрипку и заиграл. Крестьянин поднял голову. Несколько минут он молча слушал скрипача, лотом ударил его по плечу.
— Брось, Митька, надоело.
Хвощ встал. Покачиваясь, он смотрел на Щорса, но не узнавал его. Щорс отрастил бороду, и теперь на вид ему можно было дать лет тридцать.
— Что, не узнаешь? — спросил он, усмехнувшись. — Посмотри в глаза.
Глаза Щорса можно было узнать из тысячи.
— Колька-атаман! — радостно закричал Хвощ. Он распахнул для объятий руки и бросился к другу, но Щорс резко оттолкнул его.
— Пьянствуешь, гад? Уйди с моих глаз. Видеть тебя тошно…
Хвощ пожал плечами и отошел в сторону.
— Слушай, гад, — сказал Щорс, подойдя к нему, — за тобой немцы следить не станут. Потому только я и пришел к тебе. Понял?
Хвощ утвердительно кивнул головой.
— А сейчас — шагом марш! Позови сюда Казимира и Ваню. Но смотри, если немцы узнают, что я здесь, — убью!