Сципион. Социально-исторический роман. Том 1

Тубольцев Юрий Иванович

Вечером римляне произвели захоронение останков Софонисбы при стечении довольно большого количества народа из близлежащих поселений. Все было выдержано в торжественных тонах. Покойная удостоилась и похвальных речей, произнесенных как римлянами, так и пунийцами, и щедрого жертвоприношения. К ночи дело было кончено, и вечно спешащая, неугомонная действительность сдала все бурные страсти, клокотавшие несколько дней вокруг карфагенянки, в архив прошлого, а сама нетерпеливо устремила взор в будущее.

9

Утром, сразу после завтрака, в лагере заиграли рожки, призывая воинов на главную площадь. Вскоре вокруг трибунала зазвучал гомон тысяч голосов. Тогда на возвышение поднялся проконсул и сообщил, что нынешнее собрание будет посвящено подведению итогов военной кампании в Нумидии. Подождав, пока в толпе не улеглось возбуждение, Сципион начал речь. Он рассказал о боевых действиях под началом Гая Лелия и Масиниссы и, признав их вполне успешными, поблагодарил всех участников этого похода. Затем проконсул

обрисовал новую политическую ситуацию в Африке, сложившуюся после покорения главного союзника карфагенян, и изложил свои взгляды на последующее устройство дел в Ливии. Тут он вывел перед войском Масиниссу, объявил его царем обеих Нумидий и другом римского народа. По знаку полководца, ликторы внесли на трибунал сундук и, извлекая из него одну за другой дорогие вещи, стали подавать их Сципиону, а тот торжественно вручал эти дары несчастному и счастливому одновременно нумидийцу: курульное кресло, жезл из слоновой кости, золотой венок и пурпурные тунику с тогой, расшитые узорами из пальмовых ветвей. Проконсул объяснил Масиниссе, что все эти предметы, кроме немалой материальной стоимости, имеют гораздо большую ценность как символы славы, ибо являются атрибутами триумфатора, и как знаки расположения и признания их обладателя Римской республикой. Показывая солдатам завернутого в роскошные ткани и разукрашенного золотом Масиниссу, Сципион облачил его еще и в узорчатую мантию риторических красот и похвал в посвященной ему речи. При этом он подчеркнул, что подобного внимания и доверия римского народа прежде не удостаивался никто из иноземцев. «Причем, это — завидная честь не только для иностранцев, — с улыбкой, негромко, обращаясь непосредственно к Масиниссе, сказал Публий, — я и сам еще ничего такого не имею». Закончив фейерверк комплиментов, Сципион отошел несколько назад и демонстративно воззрился на только что возведенного в высокий сан царя, выразительно указуя на него толпе. По людскому морю пошли шумные волны восторга, разбиваясь бисером у ног героя дня. Этот громогласный оглушающий крик ласкал уши воина нежнее чувственного шепота красавицы, и Масинисса, вначале лишь волевым усилием, стыдясь своей тоски пред тысячами глаз, сохранявший солидность, теперь, вобрав в себя ликованье этих самых глаз, напитал им иссушенную душу и в самом деле воспрял духом. Эмоциональное единенье с искрящимися жизненной силой людьми вдохнуло жизнь и в его изможденную оболочку, бушующая энергия масс и его зарядила жаждой деятельности.

Когда войско устало радоваться и начало стихать, Сципион снова выступил на передний план и преподнес Масиниссе золотую чашу, пояснив, что этот дар должен иногда отвлекать царя от важных дел, дабы он уделял внимание веселому застолью в кругу друзей. «Помни, золотой блеск пуст, если в отполированной поверхности не отражаются улыбающиеся дружеские лица. Не черствей в пресыщенности собственным величием и изредка, глядя на эту чашу, вспоминай о нас!» — напутствовал его Публий под одобрительный хохот солдат. Масинисса поднял чашу так, чтобы на ее гладких боках замельтешили образы окружающих, перемигивающиеся с солнечными бликами, и заявил, что он всегда будет видеть в этом волшебном зеркале ту же картину, которую оно являет взору сейчас.

Затем Сципион вручил золотой венок Гаю Лелию, раздал награды военным трибунам, центурионам и наконец простым легионерам согласно списку, загодя составленному Лелием. Чествование героев нумидийской кампании длилось почти до самого вечера. И еще долго после этого солдаты бряцали браслетами, фалерами, разглядывали наградные ожерелья, спорили и похвалялись друг перед другом полученными знаками отличия.

За всей этой суетой Публий не забывал смотреть за Масиниссой. Как и следовало ожидать, приступы скороспелого вдохновения у нумидийца еще не раз в течение дня сменялись упадком настроения и пессимизмом. В такие периоды Сципион спешил к нему на выручку и всячески стремился развеять его уныние.

10

В последующие дни главным событием стала подготовка экспедиции в Италию. Надлежало отправить в Рим пленных, нумидийскую добычу и представить сенату послов Масиниссы, лишь теперь начинающего карьеру в качестве полномочного царя и союзника римского народа. Поскольку в боевых действиях наступил спад, Сципион рискнул расстаться на некоторое время со своим лучшим легатом и первым помощником во всех делах Гаем Лелием, которому он и поручил возглавить это предприятие. Конечно, официальную часть италийского визита мог выполнить любой офицер из свиты Сципиона, но, посылая в столицу выдающегося человека, проконсул преследовал более важные цели, чем объявленные прилюдно. Тут он действовал в полном соответствии с законами политики, каковая с виду похожа на аккуратное деревце с остриженной кроной и набеленным стволом, корни которого, однако, будучи скрытыми от глаз, пронизывают и опутывают землю на огромном пространстве, проникая дальше, чем падает тень от вершины ствола.

Сципион получал многообразную информацию из Италии по различным каналам, но увидеть Рим глазами Лелия было для него почти равносильно тому, как если бы он побывал в нем сам. За два с половиной года его отсутствия в столице там, естественно, произошли немалые перемены. Многие политические противники за такой, весьма ощутимый срок прозрели и стали союзниками, другие лишь притворно приняли сторону господствующей партии, некоторые его прежние друзья породнились с недругами и отдалились от него, а иные охладели к нему по каким-либо иным причинам. На словах же, в письмах, все изъявляли Сципиону добрые чувства, преклоняясь перед его успехами, и тем самым вводили его в заблуждение, искажали картину расстановки политических сил. А сейчас, накануне последнего этапа войны, Публий должен был досконально знать положение в Риме, чтобы безошибочно предсказывать реакцию столицы на те или иные перипетии боевых действий. Лелию как раз и вменялось в обязанность на месте разобраться, кто есть кто в данный момент. Однако и разведывательная часть миссии легата не являлась основной в его программе. Сципион всегда на любом фронте стремился занимать активную позицию. Вот и в этом случае Гай Лелий вез с собою секретные циркуляры проконсула, с помощью которых он мог влиять на настроения в столице и привести в действие, так сказать, интеллектуальные легионы Сципиона, ибо тем в ближайшее время предстояло сразиться с фабианцами на избирательных комициях. Ну и, конечно, Лелий был обязан поддержать в сенате посланцев Масиниссы, чтобы добиться от отцов Города утверждения всех распоряжений Сципиона относительно Нумидии. Формальным же поводом для поездки Лелия служила необходимость узаконить за ним звание квестора, которое проконсул присвоил ему без согласования с властями. Так что назначение Гая Лелия главою италийской экспедиции вполне оправдывалось обилием, разнообразием и особой значимостью поставленных перед ним задач. Кроме того, у Лелия были еще и частные поручения от многих офицеров.

Среди пленных, отсылаемых в Италию, находился и Сифакс. С ним Публий попрощался персонально. Он просил его не склоняться перед неудачами, мужественно смотреть в будущее и надеяться на лучшую участь, уповая хотя бы на чудо.

Отправив экспедицию, Сципион поторопился в Тунет, желая ускорить развернутые там фортификационные работы. Благодаря своему местоположению этот город мог стать отличным плацдармом для ведения враждебных действий против Карфагена. Не случайно во все времена его охотно использовали противники пунийцев. В Тунете некогда обосновался сиракузский тиран Агафокл, здесь же устроили резиденцию ливийские вожди освободительного движения в недавней Африканской войне. А теперь и Сципион избрал его главным опорным пунктом, намереваясь запереть карфагенян в небольшой области, непосредственно прилегающей к их столице, отделив ее от остальной части страны цепью укрепленных пунктов, группирующихся вокруг Тунета. В замыслы Сципиона не входила правильная осада могучего Карфагена с семисоттысячным населением. Для такого дела у него недоставало ни времени, ни сухопутных, ни, тем более, морских сил. Он намеревался лишь частично блокировать город, нарушить его экономическое функционирование, создать социальную напряженность и тем самым вынудить врага предпринимать решительные шаги. А выбор образа действий у карфагенян, по мнению Сципиона, был невелик. Они могли либо признать поражение и пойти на тяжелый мир, либо срочно вызвать на помощь свои последние войска, находящиеся в Италии, ибо их собственная страна им уже не принадлежала, и новую армию собрать было негде. И то, и другое приближало развязку, а значит, играло на руку Сципиону.

В скором времени расчеты проконсула оправдались. Едва римляне закончили строительные работы, как в Тунет явились карфагеняне, причем в качестве послов прибыли члены высшего совета в количестве тридцати человек, то есть в полном составе.

«Вот они, пунийцы, во всей красе! — злорадно восклицали легионеры, указывая друг другу на неуклюже семенящих, подметающих уличную пыль длинными полами невообразимо пестрых, расшитых разноцветными узорами одеяний карфагенских патриархов, потеющих от усилий малознакомого им, ввиду привычки к носилкам, труда пешего перемещения. — Когда их войска стояли у стен Рима, сенаторы даже не впустили Ганнибаловых послов в город, а стоило нашему императору занести меч над их пиратским притоном, и они уже бегут, отдуваясь и пыхтя, к нам на поклон!»

Сципион велел задержать делегацию в приемном покое своего дворца и разослал гонцов к легатам, союзникам и к старейшинам местных пунийцев, приглашая их к себе. Он желал придать предстоящему событию максимальную огласку как, для того чтобы всем миром уличить карфагенян в бесчестии, если они попытаются хитрить, так и просто в агитационных целях, дабы окрестные жители лучше усвоили, кто сегодня хозяин в Африке.

Когда необходимая аудитория оказалась в сборе, первые богачи Карфагена, а значит, и всей ойкумены, за исключением разве что царей Египта и Азии, измученные пешим путешествием на жарком солнце, явили окружению Сципиона лоснящиеся жирным потом лица. Привыкшие по своей купеческой натуре пускаться на любые уловки и унижения ради достижения цели, они, желая как можно больше угодить проконсулу, покорно согнулись, вопреки грузным комплекциям вообще и необъятным животам в частности, и простерлись пред ним ниц.

Сципион дал возможность друзьям и гостям несколько мгновений полюбоваться на опущенные головы и вздыбленные зады пришельцев, а затем холодно и с умыслом по-латински, хотя мог бы объясняться с карфагенянами и без переводчика по-гречески, осведомился о причинах, повергших послов в позы, более приличествующие бессловесным обитателям дремучих лесов, чем разумным существам. Сделав паузу, он разъяснил свой вопрос, сказав:

— Если вы — рабы, то я отведу вас к своим слугам. Столковывайтесь с ними. А если вы пришли к гражданам Рима, то встаньте и ведите себя как подобает людям.