Седьмая встреча
Шрифт:
— Пожалуйста, подойдите сюда и встаньте рядом с картиной, — скомандовала Илсе.
Он неуверенно рассмеялся.
— Зачем?
— Идите сюда!
Он неохотно подошел к ней и позволил поставить себя рядом с картиной.
— Мне бы следовало работать в уголовной полиции, — сказала она.
— Может быть. Ну, а дальше?
— Вы знаете, что у далматинца ваши глаза?
Горм повернулся к картине и встретился с зелеными глазами.
— Я согласен, что у собаки человеческие глаза, но мои?.. — пробормотал он.
— То же самое выражение.
—
— Спасибо. Дело не в собачьем выражении. Я не хотела вас обидеть.
— Ну и прекрасно! — сказал он и невольно взглянул на картину.
Потом подумал, что, наверное, нужно посвятить ее в некоторые практические вещи, с которыми она столкнется в Индрефьорде. Например, что насос качает воду медленнее, чем хочется, и что растапливать камин надо осторожно, иначе он начнет дымить.
— Вы бывали там раньше? — спросил он по наитию.
— Да, несколько раз. Он давал мне ключи. Он был такой великодушный!
Заметив, что она задержала дыхание, прежде чем ответить ему, он сразу все понял. Отец и Илсе Берг! А не подумал ли он об этом еще в тот раз, когда она давным-давно подавала им кофе в конторе? Но тогда он отбросил эту мысль как недостойную.
— Вы хорошо его знали? — спросил он, не глядя на нее.
— Нет! — быстро ответила она, даже слишком быстро.
Если б она сказала, что его вопрос неуместен или еще что-нибудь в этом роде, это прозвучало бы более убедительно, чем ее короткое «нет». Горм безуспешно пытался поймать ее взгляд.
— Однажды я видела вас там, — медленно сказала она и посмотрела на него.
— Правда?
— Я бросила якорь в бухте за вашим домом, конечно, нарушив право частного владения.
— Велика важность! Почему же вы не вошли в дом?
— Потому что вы сидели на скале перед домом и, по-моему, плакали.
Он с удивлением поднял на нее глаза.
— Вы смотрели в бинокль? — Он хотел пошутить.
— Да, я смотрела в бинокль.
Между ними возникло странное напряжение. Стало покалывать кожу.
— В какое время года это было?
— Весной.
Он покачал головой.
— Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть.
— Что опровергнуть? Что вы сидели и плакали?
— Я этого не помню. У вас есть лодка? — вдруг сообразил он.
— Да, новая мощная моторка, двадцать пять футов. Когда я одна, мне надо быть уверенной, что я смогу быстро добраться до берега.
Он помог ей надеть пальто, она взяла папку с документами и пошла к двери.
— В понедельник мы обсудим детали договора с коммуной, — сказал он.
Она кивнула и скрылась.
Горм дошел до того, что спустился в магазин, взял там зеркало и после работы долго изучал свое отражение рядом с картиной.
Он ощущал присутствие Руфи. Видел, как она стоит с кистью в руке и пишет далматинца. От непривычного чувства гордости он стоял один в своем кабинете и смеялся. Потом он спрятал зеркало в ящик и некоторое время
Только вечером Горм вспомнил об интересе, проявленном Илсе к Индрефьорду. Отец и она. Может, она знает, о чем отец думал в последние дни перед смертью?
Обычно Горм несколько раз в году провожал мать на кладбище к могиле отца. В день Всех святых. В сочельник. В Новый год. Летом. Ее всегда интересовало, как выглядит могила, сухая земля или влажная. Она просила его позаботиться, чтобы там посадили что-нибудь красивое, чтобы, как она выражалась, у могилы был ухоженный вид.
С отсутствующим видом она проводила на кладбище всего несколько минут, не проявляя ни горя, ни сожаления. Об отце и об их общей жизни она говорила крайне редко. Очевидно, «сухая или влажная земля» или «посади там что-нибудь красивое, но не слишком яркое» было для нее гораздо важнее.
А он сам, как он вел себя, стоя у могилы отца? Поддакивал матери, подавал ей руку. Но никогда ни о чем не спрашивал, ни об отце, ни о сестрах. Не вспоминал прошлого, но и не досаждал ей разговорами о будущем.
По возвращении домой мать часто была взволнована и плакала. Уйти от нее, когда она была в таком состоянии, он не мог. Но плакала ли она по отцу? Или по своей собственной жизни? Неужели мать действительно вздохнула с облегчением, когда отца не стало?
Неужели жизнь отца и матери была обоюдной игрой, в которой чувства были закамуфлированы, как того требовали приличия и необходимость?
Горм попытался вспомнить, что произошло, когда Илсе видела его перед домом в Индрефьорде. Он никогда не плакал там на скале. Разве что в детстве.
А может, она хотела этим оправдать то, что тайком подглядывала за ним? Тогда зачем было рассказывать ему об этом?
Вечером в субботу Горм все еще не мог отделаться от этой мысли. Почему она рассказала ему заведомую ложь? Потому ли, что хотела рассказать что-то другое?
Он мысленно представил себе такую сцену: отец и Илсе Берг стоят на носу их старой моторной лодки в Индрефьорде. Камень лежит в мешке, завязанном веревкой. Она помогает отцу обвязаться этой веревкой. А потом сталкивает его с лодки в том месте, где нет поручней. Еще до этого они вместе привязали конец этой длинной веревки к якорной цепи, чтобы легче было найти труп.
Горм поднял трубку и позвонил домой. Ответила Ольга. Он попросил передать матери, что поедет в Индрефьорд и вернется домой только в понедельник после работы. Потом поднялся в квартиру, переоделся в джинсы, фланелевую рубашку, джемпер и ветровку.
Перед уходом он оглядел комнату и решил, что ему надо в конце концов переехать сюда. Придется матери пережить и это.
Пока Горм ехал вдоль фьорда, он убеждал себя, что ехать за Илсе было чистым безумием. Однако мысль о ней и об отце вкупе с историей о том, что он якобы сидел на скале и плакал, уже не отпускала его. Он должен был увидеть ее в тех условиях, в каких они с отцом, вероятно, встречались.