Седьмая встреча
Шрифт:
Некоторые из самых заметных, чтобы не сказать услышанных, безусловно, верили, что, произнося без конца слово «искусство», они его создают.
У нее было подозрение, что все не так просто, не так чисто и не так правильно. Сама она с трудом отрывалась от своих картин или от той крохотной искры, которая должна была зажечься на холсте.
Ее «Я» было чем-то эфемерным, летучим, не имеющим реальной субстанции. Но картины были реальны. Определить «Я» через произведение было невозможно. Это было бы смешно и фальшиво.
Руфи было нетрудно принять
Все это Руфь, разумеется, держала при себе. Она не спорила, она слушала и работала. И была полна благодарности, что другие, даже те, кому не нравились ее работы, признали ее полноправной студенткой Академии. Это было так удивительно, что она начала верить, будто это как-то связано с тем, что она перестала работать в школе, переместилась в другую географическую точку и рассталась с Уве.
Натура стоила двадцать крон в час, и можно было выбрать любую. Все вместе они представляли собой море складок на коже и глубоких впадин. Руфи нравились запах и атмосфера класса. Чувство единства, рожденного общей целью: выразить то, что видят твои глаза. Каждая работа была неповторима, как чудо.
Раз или два в неделю в класс приходил профессор и поправлял их работы. Приветливый человек в сером твидовом пиджаке, пестрой рубашке и шерстяном галстуке. Руфь не была уверена, но у нее было чувство, что она может писать как хочет, лишь бы она делала это хорошо.
Медведеподобный парень, стоявший со своим мольбертом перед Руфью, сказал, что здесь все безнадежно консервативно и должно быть похоронено. Когда Руфь спросила, что именно он хочет похоронить, он рассердился и произнес длинную речь о том, что искусство должно вести за собой общество. Руфь не возражала.
Он рисовал эскизы так же быстро, как Руфь съедала половинку хрустящего хлебца. Его готовые эскизы были поразительно похожи на вороньи гнезда. Невозможно было узнать ни одну складку кожи.
Руфи это нравилось, и у нее поднималось настроение. Парня звали Бальдр, у него была рыжая борода, висевший мешком свитер и сверкающие, навыкате, глаза.
Когда она с ним познакомилась, у нее возникло чувство, что таких, как она, он ест на завтрак. И она устыдилась, что не знает, кто он, потому что вел он себя как признанный гений. Но со временем она поняла: он имеет в виду, что признать его гениальность должны в будущем.
Однажды в пятницу, когда Бальдр в кафе особенно разбушевался, Руфь предложила ему выпить вина где-нибудь в другом месте. Он мигом переменился.
— Идем! — сказал он и сгреб в охапку свое барахло.
В «Казино» они выпили вина, а Бальдр еще и не одну порцию пива. Он совсем опьянел, и Руфь оказала ему дружескую услугу, проводив до его берлоги в ветхом доме на Акерсгата. Там он потребовал, чтобы она подалась к нему, — ему хотелось получить еще одно удовольствие.
Руфь не подняла его на смех, только
В понедельник Бальдр выглядел немного смущенным и спросил, заплатил ли он за себя.
— За вино ты заплатил, — ответила она.
— А больше ничего и не было, — засмеялся он.
— Об этом тебе ничего неизвестно, — насмешливо сказала она.
С тех пор он вел себя как ее телохранитель и в Академии, и в городе. Если, конечно, не был пьян. И больше никогда не упоминал об «еще одном удовольствии», когда они оставались одни.
Руфь узнала, что Тур подолгу гостит на Острове. Теперь у матери с Эмиссаром появился телефон, поэтому она позвонила и поблагодарила мать. Когда она поняла, что мать надеется, что они вместе встретят Рождество, ей пришлось осторожно отклонить это предложение.
— Мне хочется провести его вдвоем с Туром, — объяснила она.
— В нашем роду еще никто не бросал своих детей, как это сделала ты, — резко сказала мать.
— Мама, пожалуйста, пойми.
— Я и понимаю, что, раз ты живешь так далеко, у вас с Уве уже никогда не будет по-старому.
Каким-то образом Руфи удалось перевести разговор на другую тему прежде, чем они попрощались.
Как только Тур подбежал к ней на автобусной остановке, у Руфи заныло сердце. И продолжало ныть все время, пока она была дома. Особенно, когда она смотрела, как он спит. Она никуда не ходила без него. Поэтому большую часть времени они были вместе, она и Тур.
Однажды вечером она вдруг заплакала, читая ему «Шляпу волшебника» [33] . Тур заметил, что эта книга не грустная, грустная совсем другая.
Как-то раз Уве пришел домой с вечеринки раньше, чем собирался. Видно было, что он крепко выпил. Не очень уверенно, но с видом собственника он окликнул Руфь. Она стояла в ванной в нижнем белье, Уве обнял ее. Она не противилась, но с удивлением отметила, что ее тело не откликнулось на его призыв. Поэтому, когда он захотел уложить ее на кровать в комнате для гостей, где спал сам, пока она жила дома, она воспротивилась.
33
«Шляпа волшебника» — одна из книг о Мумми-тролле финской писательницы Туве Янссон (1914–2001).
— Но ведь мы женаты! — зло и угрюмо буркнул он.
— Это не мешало тебе спать с другими! — бросила она в ответ.
Уве отпустил ее и ушел. После этого лед между ними уже не таял.
В тот день, когда Тур понял, что мама снова уедет, он вцепился ей в волосы и долго не отпускал, но не плакал. Плакала она.
Уве смотрел на них, однако не пытался помочь ей. Они почти не разговаривали друг с другом, и Руфь не жалела об этом. До той минуты не жалела.