Седьмая встреча
Шрифт:
— Ты можешь с папой приехать в Осло ко мне в гости, — сказала Руфь первое, что пришло ей на ум.
— Когда? — подозрительно спросил Тур.
— На Пасху.
— На Пасху я еду в горы, — донеслось с дивана, где лежал Уве.
— Ну тогда, может быть, раньше?
— Только у таких, как ты, каникулы длятся целый год, — буркнул Уве и вышел.
— Тогда я приеду к тебе. Уже скоро, — прошептала Руфь, пытаясь разжать кулачок Тура и освободить свои волосы. Кулачок был влажный и дрожал.
Последние полчаса Тур бранил ее за то, что она плохо погрузила кубики на
В январе снег начал заносить окна, выходящие на крышу. Январское солнце превращало снег в капли воды на светло-серой поверхности стекла.
Уве написал короткое письмо и сообщил, что Тур отказывается есть. Он тоскует по маме.
Каждую ночь Руфь неизменно просыпалась в три часа и придумывала, каким образом можно заставить Тура есть. И просила Эмиссарова Бога о помощи.
Первые дни все ее мысли были заняты Академией, и это мешало ей думать о чем-либо другом. Радость, что в Осло не бывает полярной ночи, давно прошла. Все равно январь есть январь.
От городской пыли, шума и серого снега глаза у Руфи всегда были красные. Стоило ей остаться одной в любом месте, как у нее начинали течь слезы. Ее это мучило.
Однажды профессор дал ей почитать книгу о Фриде Кало [34] , художнице, о которой Руфь никогда раньше не слышала. Как ни странно, но вид ее картин немного утешил Руфь.
Она решила, что в Норвегии так писать нельзя. Здесь боль должна быть более интеллектуальной и призрачной. Только для посвященных. Ей не следует быть слишком явной или преувеличенной. Ее нужно прятать. В Норвегии нельзя выставлять свою боль напоказ.
Почему-то ей казалось, что Тур похож на автопортрет Фриды Кало. Она видела сходство в бровях. Во взгляде. В скулах. Хотя, вообще, Тур был похож на Йоргена. По крайней мере, внешне. И это уже не имело отношения к Фриде Кало.
34
Кало Фрида (1907–1954) — мексиканская художница.
Иногда Руфи казалось, что Тур похож на нее. Но утверждать этого она не могла, ведь она сама все время менялась. И была уже совсем не той, что когда-то летом работала на озеленении городского парка.
Она достала альбом для набросков и нарисовала карикатуру на родителей, дав волю своей неприязни. Вырисовывая зубы Эмиссара и каплю, висящую на носу у матери, она поняла, что ведет себя по-детски. Она была своим собственным ребенком, мстившим родителям за то, что сама не сумела быть хорошей матерью.
Руфь разорвала рисунок, скомкала его и бросила в огонь. Он мгновенно сгорел.
Ее боль не была похожа на ножи и гвозди Кало, она напоминала призрачное свечение, идущее из глубины существа. Поэтому единственное, что она могла противопоставить искусству Фриды Кало, была жалость к себе.
Портрет
Как-то вечером, вернувшись из Академии, она начала писать женщину на мостках над пустым бассейном. Или в свободном падении на зеленые плитки и плоских мертвых рыб.
Сперва она сделала множество набросков, потом несколько эскизов. И наконец начала писать маслом. Как ни странно, но эта женщина немного освободила ее от чувства собственной неполноценности.
Приехав домой на пасхальные каникулы, Руфь не забыла похвалить Уве за то, что Тур хорошо выглядит. В ответ на это Уве только пожал плечами. При каждом удобном случае он демонстрировал ей, что у нее нет права на любое мнение о Туре или о нем. Понять его было нетрудно.
Он никогда не спрашивал, что она делает в Осло, с кем бывает. Она ни разу не слышала, чтобы он произнес слово «Академия». Но понимала, что все это ревность к ее жизни, которую он не мог контролировать.
Он перестал сдерживать раздражение, когда понял, что ее это не задевает. Например, то, что Тур рассказал ей, как однажды утром, проснувшись, он обнаружил у них тетю по имени Мерете. К счастью, Уве вскоре уехал в горы и пробыл там почти всю Пасху.
После возвращения в Осло Руфь не раз была близка к тому, чтобы все бросить и уехать домой. Тур, как и в Рождество, болезненно отнесся к ее отъезду.
Ей удалось уговорить Уве поставить телефон, чтобы она могла звонить домой несколько раз в неделю. Сначала от этого стало только хуже. Но вскоре Тур понял, что слышать голос мамы тоже важно. Для них обоих. Через месяц-полтора он уже как будто смирился с тем, что мама живет в Осло, потому что она должна стать художником.
Он доверял ей свои тайны, которые как бусинки перекатывались у него в голове. Вроде того, что он хочет купить самолет и летать в воздухе. Или что его пожарная машина хорошо ездит и на трех колесах.
На летние каникулы Руфь сняла домик на берегу в Хельгеланде и уехала туда с Туром. Она уже давно искала новых мотивов. Но женщина на мостках напомнила о себе. Теперь она начала ходить по воде. И всегда была опасность, что она утонет.
Однажды вечером, уложив Тура спать, Руфь увидела ее на скале над их домом. Женщина была в красном купальнике и с резиновым спасательным кругом, с какими плавают дети.
Руфь начала делать наброски, и тогда женщина предстала перед ней обнаженной с широким поясом на талии. Намыленные волосы торчали дыбом, как иголки на еже. Обычно она являлась Руфи поздно вечером или рано утром. А иногда и во сне. Это было как наваждение.
Но то лето выдалось дождливое, и у Тура здесь не было товарищей для игр. Руфь решила попросить у Уве разрешения пожить вместе с Туром дома. Уве был в добром расположении духа и сказал, что ему это подходит — он как раз собирается надолго уйти в горы.