Седьмое знамение
Шрифт:
– Ты согласился?
– Разумеется. Пообещал, что к лету перешлю, или привезу материал сам. У них есть свое издательство, и они уже завтра вышлют мне щедрый аванс.
– А что тебя удивляет? У тебя же – имя! Поэтому мне странно, что они высылают тебе только аванс, а не весь гонорар целиком.
Юрий Павлович засмеялся:
– Было бы неплохо! Знаешь, я люблю сочинять вещицы для таких глупцов. Причем чем запутанней ты выражаешься, чем больше напускаешь туману, тем выше ценится этот бред, и все скачут вокруг него в восторге – ах, какой шедевр, какая тонкость восприятия, какая глубина мысли. Наследник Платона, не иначе. O tempora, o mores!
Денис Павлович изумленно округлил глаза:
– Чего, чего?
– Неважно. Люди измельчали, Денис. Иногда мне хочется уехать в Индию навсегда,
– Ты ведь уже все изучил.
Юрий Павлович покачал головой:
– Нет, Денис, все изучить… возможно, наверное, но не в моем случае. Ты не поверишь, иногда я погружался в такие знания, что мне становилось страшно – казалось, я действительно вот-вот перейду в другое измерение, как Будда.
Денис Павлович перестал что-либо понимать в разговоре и поднял насущную тему:
– Я слышал, о тебе снова спрашивал Тимофеев.
Юрий Павлович пренебрежительно манул рукой:
– Брось, Денис. Что может сделать мне Тимофеев? Он не из самых властных наших чиновников, скорее из слабых звеньев горьковской администрации, потому что не способен пройтись по трупам. Он спрашивает обо мне, потому что ко мне ушел его сын. Единственный, заметь, сын. Парень этот – чрезвычайно ценный для меня кадр. Отец в панике, боится лишний раз дохнуть, чтобы чадо окончательно не ушло из дома. Потому и собак на меня он спускать не будет, иначе сынишку загребут вместе со всеми нами, а кому хочется своего ребенка приносить в жертву идее? Нет, Денис, пока тимофеевский отпрыск у меня, я в полной безопасности, Тимофеев еще и сам же позаботится, чтобы нас не побеспокоили. У меня развязаны руки.
– Значит, он у тебя что-то вроде заложника?
– Совершенно верно.
Они внимательно посмотрели друг другу в глаза, убедились, что правильно понимают друг друга, и засмеялись.
– Ну ладно, Денис, спокойной ночи. Пойду к себе, прикину план брошюры, которую мне заказали. До завтра.
– Спокойной ночи, Юра.
Они разошлись по комнатам. Юрий Павлович сначала зажег палочку вербены и воткнул ее в стаканчик. Затем опустился на специальный коврик и принялся медитировать, очень медленно произнося какие-то слова. Он знал свою силу и берег ее. Занятиям йогой он посвящал значительную часть своего времени, и не потому, что это было его хобби или придавало колорит, а потому, что в Индии собственными глазами видел, каких результатов может достичь мастер.
После этого он сел за стол и набросал на листе бумаги план заказанного произведения. На книжных полках порылся немного, подобрал подходящую литературу, сложил аккуратной стопкой на углу стола. Завтра можно будет приступить к работе. И лег спать, поскольку было уже поздно.
Ему не было знакомо это чудесное юношеское состояние мечтательности, когда, ложась в постель, на несколько минут перед сном человек попадает в сладкий розовый мир своих фантазий. Юрий Павлович засыпал почти мгновенно, просыпался минута в минуту когда надо – выдрессированный организм слушался команд своего хозяина, как заведенные часы. И снов он никогда не видел. Несчастный человек, так как сны его боялись. Только зеркального блеска полоски под потолком мирно перезванивали между собой, изредка отражая лунный свет.
Что же касается Дениса Павловича, то он посмотрел на ночь американский боевик про подпольных боксеров и тоже уснул, правда, не так быстро, а с часик еще ворочался с боку на бок в своей перине, похожей на гнездо. Он иногда видел сны, но также был начисто лишен способности мечтать. В тот вечер, например, лишь воспоминание о попавшей в его паутину Раечке Беловой было ему в высшей степени приятно.
Криминал
С самого начала жизнь у Сени Шевченко не заладилась. Он являлся примером типичного неудачника. Казалось даже, что это у него наследственное. Его мать не сумела выйти замуж в городе, чего, прямо скажем, ожидали от нее родители, живущие в деревне, и от мужчин получила только двух детей, сына и дочку, которые родились лишними, никому в их семье не нужными. Они мешали матери найти нормальное место работы и – чем черт не шутит – нормального мужа. Но со временем эти надежды рассеялись, как дым. Она навечно осела в гардеробе театра
Он рос обычным мальчиком. По сравнению с крепышом Игорем Белояром он, конечно, выглядел несколько хило, но не болезненно. Здоровье его не беспокоило, только весной он частенько промачивал ноги и после этого шмыгал носом и кашлял, и неизбежно быстро выздоравливал. Особых способностей у него не было, и в учебе он не блистал, хотя и не отставал явно, получал в основном твердые «тройки» и на большее не рассчитывал. Как ни странно, он не имел никаких ярко выраженных интересов, ничем не увлекался, относился ко всему достаточно ровно. К ударам судьбы он уже привык и не реагировал на них так, чтобы это, с его точки зрения, было замечено другими людьми. От матери он «унаследовал» полнейшее равнодушие со стороны лиц противоположного пола, несмотря на то, что он обладал отнюдь не отталкивающей внешностью. Психологи назвали бы причиной этого низкую самооценку. Игорь Белояр считал, что просто ему еще не попалась та девушка, которая ему суждена, иными словами, та единственная, которая оценит его по достоинству. А если это сделает только одна-единственная, то зачем, спрашивается, ему все остальные? Незачем, а все равно обидно. Вот вокруг длинноносого и лупоглазого Вити Мартынюка девочки вьются, как ночные мотыльки возле фонаря, хотя он всего лишь бахвал, насквозь прокуренный и желтый…
Каждый день Сени Шевченко начинался и кончался борьбой с окружающим миром за существование. Мир неизменно одерживал победу, а Сеня под его могучим воздействием постепенно мутировал и терял черты индивидуальной личности, превращаясь в амёбообразное существо, страдающее от малейшей попытки сблизиться. Возникло и укрепилось его враждебное отношение к этому неблагожелательному миру, когда ничто на свете не приносит радости, а лишь доставляет одни неприятности. Не хотелось просыпаться по утрам, не хотелось открывать глаза, не хотелось видеть и слышать, и осязать, и даже нюхать. Все равно он увидит вокруг себя опостылевшую грязную, запущенную квартиру, равнодушный к его проблемам город, школу, требующую от него абсолютно не нужных ему знаний, ребят, считающих его половой тряпкой, и смеющихся над ним девушек, а смех девушек был еще оскорбительней, чем их жалость. Девушки все одинаковы – как нарядные, яркие игрушки, а поди заговори с ними, фыркнут разгневанными кошками, взмахнут стрекозьими крылышками и упорхнут туда, где им интереснее, где играет веселая музыка и где народ танцует. А уж среди ребят и подавно надо быть бойцом, чтобы самоутвердиться и получить заслуженное уважение. Сеня бойцом не был, поэтому его клевали все, кому не лень.
Понимала брата одна только Людмилка, она ведь тоже выросла в этой самой обстановке. Но она не опускала головы от проигранных миру сражений, а копила силы и готовилась к реваншу. Сеня относился кней тепло, однако не имел возможности защитить ее от опасностей – сам был слишком слаб для этого. Между ними была определенная близость, не заходящая за пределы обычной привязанности, посторонним это казалось излишней холодностью. По крайней мере, бросаться друг за друга в костер они не собирались, и у каждого была соя жизнь. Зато они могли смело рассчитывать на искреннее сочувствие.
Наибольшую зависть у Сени вызывал Игорь Белояр. Изначально у него было всё вроде бы то же самое – мать-одиночка и никаких родственников, ни помощи, ни поддержки. А какой разный результат: Сеня чахнет изо дня в день, а Игорь развивается и крепнет, как юное, ровное деревце, живет полноценно и радуется жизни.
Сеня смотрел на него и завидовал, но ничего не делал, чтобы последовать его примеру. Сеня всегда шел путем наименьшего сопротивления.
Мертвая мелкая рыбешка, которую течение реки несет, куда кривая выведет, в зависимости от законов физики и соизволения высших сил.