Седьмой ключ
Шрифт:
— Так о том-то и речь! Эти несчастные еще при жизни в провалы адовы заглянули, не уберегли свой свет, не сдюжили с даром своим. Потому что самым яростным нападкам подвергается сознанье художника.
— Прошла писать губерния! Ладно… Твою песенку про темные силы я вроде бы изучил. Хохочу-заливаюсь! Ты давай ближе к телу. Вот говоришь, этот дом поселил в тебе жуткий страх и ты страх этот изжить хочешь. И чтоб девицы тоже бороться с ним научились. Сама подумай: разве не бред? Не лучше девок в охапку — и ходу отсюда?
— Тогда этот страх на всю жизнь в нас останется. Если при первом же столкновении со злом отвести взгляд,
— Положим, призраков видела ты одна. Не хотел говорить, но ты меня все-таки вынудила. Верка, по-моему, с тобой не совсем все в порядке. Психотерапевту хорошему показаться бы не мешало. Шурка ведь мне писала, как ты тяжело переживала развод. Этот лох твой, чтобы ему пусто было! А, хрен с ним, найдем покудрявее! У меня в Нью-Йорке, знаешь, ребята какие?! И русские, и американские… на любой вкус. А мозгляк твой этот гребаный по сравнению с ними — тьфу! Плюнуть и растереть. Ладно, про это поговорим еще… а сейчас давай-ка я тебе хорошего дохтура подыщу. За любые деньги!
— Юра, оставь это, Богом прошу!
— Ладно… Оставим. И все-таки я спалю этот чертов дом!
— Юрасик, миленький, ну как ты не понимаешь? Если уничтожить его, на всю жизнь горечь останется. Не могу объяснить, только чувствую. Без него местность была бы иной. Простой дачной местностью. Если хочешь, мне иногда кажется, что тяга к творчеству… она возникает здесь как противостояние злу.
— По-твоему, не будь этого дома, душа бы не пела? И не тянуло бы так к этому творчеству хренову, чтоб его…
— Может быть… Не знаю, может, это вообще в природе нашей души? Когда замерцает угольками в ночи что-то жуткое, так хочется эти угли разворошить, чтоб огнем полыхнули! Знаешь, этот пустой дом для меня как заслонка в печи. Он усиливает тягу, горение… Приоткроешь заслонку, приблизишься к тайне, и в душе возникает тяга гореть. Творить свою собственную реальность. И знать, что каждое слово воздействует на ту явь, которая его породила. Вот это и есть мое действие. Моя битва. И если когда-нибудь и решусь сжечь этот дом, я сделаю это в своем романе.
— И тогда он исчезнет? Обрушится, сгинет? Сам уйдет, да? Твое слово вызовет какие-то там вибрации, и реальность на них отзовется?
— Может быть… В жизни есть чудеса, но это не чудо. Вернее, чудо в самой реальности скрыто, растворено в ней, в самой плоти жизни! Только происходит оно совсем не с каждым, а только с тем, чья душа навстречу раскрыта. Готова вместить его. Ждет!
— Ну вот, теперь-то я понял! Ты и ждешь… Она чудес ждет, сестрица моя. Ну, порадовала! Нет, вы тут все сумасшедшие, все! Маниловы хреновы. И это никогда не изжить, никогда! Это в крови. Болезнь такая — русский характер. Загадочная русская душа, мать ее растак! Вместо того, чтобы действовать, они, понимаешь ли, ждут чудес… Да-а-а-а… Что ж мне делать с тобой, бедная моя? Как мне тебе втолковать, что за тебя никто ничего не сделает и жизнь никто за тебя не проживет. Учиться надо быть победителем, а иначе… тихое прозябание в придорожной канавке.
— Это твоя правда. Ты нашел
— Да ты просто жизни боишься! Если хочешь, воображение — это болезнь! Удел тех, кто не способен добиться успеха и попросту сворачивает с дороги в туман. Сбегает и блуждает там, путаясь в соплях и ожидая, что вот сейчас явится принц из сказки, расстелет на столе свои алые паруса и выложит на них нечто… чего нет у других. А сказать тебе, что такое реальность, которую ты презираешь, сказать? Может, проймет! Так вот, реальность — это двое солдат, которых нашли мертвыми в твоей излюбленной придорожной канавке! Два трупа, Вера! И не где-нибудь, а в километре отсюда. И нашли их с неделю назад. Шурка в газете прочла и в набат забила — меня сюда погнала…
— Неужели это те самые, которых я в грузовике видела?
— Те или не те — не суть! Ты тут разводишь турусы на колесах: ах, мой роман! Ах, нужно победить в себе страх! А страх — он не ждет. Вот ты живой, а через миг тебя нет. Труп. И все! И никаких борений. Просто не успеешь, понятно? Так вот, из всего, что ты мне наговорила, я понял одно. Все эти призраки, удары по голове ниоткуда и прочая дребедень — плод твоего больного воображения. Никто ничего подобного тут не приметил, ни дети, ни взрослые…
— Но Ветка тоже видела призрак в колодце!
Ветка еле сдержалась, чтобы не завопить: «Видела, видела!» Ей ужасно хотелось защитить мать, в этом споре она была целиком на ее стороне. Сердце ее расширилось от ужаса и восторга: было страшно, что где-то рядом произошло убийство, но эта жестокая и жуткая правда меркла по сравнению с теми словами о жизни, о чуде, которые она впервые услыхала от мамы, подслушивая здесь, под окном…
— Вера, очнись! Пойми, что опасность реальна. Она не призрак и не фантом! Ты поселилась с девчонкой одна в лесу и этого не побоялась. А от собственных выдуманных страхов шарахаешься! Так вот, бояться надо самого простого повседневного зла, которое ездит по дорогам, бродит по улицам, забирается в дом… Имя ему — насилие, и больше никакого зла в этом мире нету.
— Что ты предлагаешь? То, что узнала Манюня и в самом деле ужасно…
— Наконец-то соизволила снизойти до моих предложений. Так вот, я предлагаю вещи очень простые: собирайся и завтра утром мы втроем едем в Москву.
— А Манюня с Алешей? А Ксения? Предлагаешь их бросить? Или твое милосердие простирается только на своих…
— Сейчас я тебе так съязвлю, что вверх тормашками полетишь! Достала меня, мать, честное слово!
— Ладно, Юрка, не кипятись! Слушай, давай перенесем все это на завтра, а? Я устала дико, а надо бы еще сесть поработать.
— На ночь глядя?
— Так ночью лучше всего работается.
— Н-да! Все не как у людей. Только учти: еще на один такой разговорчик я попросту не способен — отвык языком молоть. Так что решай сейчас…
— Юрка, не приставай. Такое за пять минут не решишь…
— Тебе для ТАКОГО еще пять лет надо? Хрена с два! Кончай валять дурака, не на такого напала! Во мне где твои штучки… Даю пять минут — пойду прогуляюсь. А, кстати, вещицу одну тебе покажу.
— Какую вещицу?