Седьмой ключ
Шрифт:
Но он не хотел думать об этом — он наслаждался мерным течением времени, покоем, теплом… Он вдруг почувствовал, что все это — все, что существует вокруг, может стать плотью его поэзии. И почему-то ясно, как никогда, осознал, что мама скоро поправится — и без всяких последствий, увидел себя вместе с ней сидящим в лодке на подернутой ранним туманом реке, понял, что Машка добьется чего-то очень большого и важного в жизни и что он любит Ветку…
Он застыл с чуть глуповатой блаженной улыбкой, прижимая к вспухавшему синяку прохладный пятак и прослушиваясь к оживавшей в груди незнакомой и смелой пульсации. Этот женский
И тогда все его существо пронзила сладкая щемящая боль — отзвук чудесного, к которому душа еще была не готова… В нем поднялась волна чувств такого накала, что разом сработали защитные механизмы: Алеша словно бы полетел куда-то, его подхватили… теплота, темнота… Он спал.
— Смотри-ка, — шепнула Ксении Вера. — Он плачет во сне.
— Это не слезы, — вздохнула та с облегчением, поглядев на него. — Это освобождение.
Спал Алеша недолго. Юрасик, шевельнувшись неловко, смахнул со стола тарелку с очищенной кожурой апельсинов. Чертыхнулся, вскочил, принялся собирать осколки и разлетевшиеся по всей кухонке оранжевые лепестки.
— На счастье! — тихонько рассмеялась Ксения.
— Попробуй сейчас, — шепнула она Вере тихонько. — Сейчас — самое время.
— Ты думаешь? — та с сомнением оглянулась на приоткрытую дверь.
— Ну конечно, потом будет поздно. Пока он наш, пока рядом Машка… Нет, только сейчас!
Вера кивнула и осторожно, чтобы не разбудить Алешу, на цыпочках прошла мимо него в комнату, где сидели Сережа с Манюней.
Она не заметила, что Алеша больше не спит, а он длил блаженное пребывание на границе яви и сна и невольно старался расслышать, о чем пойдет разговор… Но дверь Вера плотно прикрыла, и через минуту парень услышал сквозь дрему, что дверь снова хлопнула — на кухню скользнула Машка, кинулась к Ксении и спрятала у ней на груди свое счастливое пылающее лицо.
— Вот видишь? Все хорошо, — Ксения почесала Машку за ухом, словно кошечку. — Ну, киска, видишь?
Та с облегчением вздохнула, подняла сияющие глаза.
— Мы никогда так откровенно не разговаривали. Папа говорил со мной совсем как с взрослой. О маме, о доме… Почему мама ушла. И что ему без меня очень плохо. Вот! Как же быть-то, теть Ксень?
— Ты погоди об этом — сначала нужно, чтобы папа твой выздоровел.
— Тетя Ксенечка, а что с ним, а? Вы думаете, это болезнь? А она заразная? Но ведь сейчас он такой, каким был, и абсолютно здоровый, честное слово! Может, это само пройдет, а? Может, уже прошло?
— Не прошло и само не пройдет… Ты не думай сейчас об этом. Мы с тетей Верой обо всем позаботимся, хорошо?
Машка задумчиво кивнула, лицо ее помрачнело.
— Ну вот, вы со мной — как с маленькой! А ведь решили — со всеми во всем откровенными быть. Не помните? На военном совете?
—
— Все поняла: молчу, молчу! — с готовностью замахала руками Манюня.
— Ну вот и умница! Твоя задача — Ветку подстраховать. Ей теперь будет трудно общаться с твоим папой…
— Ну да, после такого… — покачала головой Машка. — Как она вообще это пережила! Я бы кажется сразу с ума сошла, ей богу!
— Я думаю, когда она все поймет, не будет зла держать на твоего отца. Это ведь был не он…
— А кто? Ой, молчу! — спохватилась Манюня, встретив Ксенин укоризненный взгляд.
— Ты к Ветке иди, побудь с ней.
— Всю ночь?
— Да, хорошо бы до утра. И когда она очнется — сразу нас зови, поняла?
— А папа? Он с нами останется? — с надеждой спросила Манюня.
— Н-не знаю. Не уверена, — протянула Ксения и отвела взгляд. — Ну, иди, иди!
Выходящая Машка столкнулась в дверях с Верой.
— Ну что? — нетерпеливо спросила Ксения.
— Согласен! — с радостью кивнула Вера.
— Слава Богу! — Ксения глубоко вздохнула. — Но ты понимаешь… это же чудо! Самое настоящее! Мы все погибли бы… по логике-то. Ведь какая силища?! А Машка? Он ее бы забрал и такой же бы сделал… Он бы ее туда потащил — я думаю, она ИМ тоже нужна…
— Да, похоже… — Вера налила себе в чашку крепкой заварки. — И это действительно чудо.
— Но что подействовало? Картина?
— Да, она. Наверное, и святая вода, и дом твой… Он же освящен — вот его бесу это и не понравилось — спрятался, в угол забился.
— А Сергей понимает, что с ним?
— Кажется, начинает догадываться. Ему сейчас очень плохо: больно, стыдно… Как я его ни уговаривала — хочет уйти. Может, и правда ему лучше побыть одному…
— Да, но пока мы все не устроим, пока над ним не совершен обряд, все может опять повториться! И в любой момент — днем ли, ночью — ты понимаешь?
— Я понимаю.
— А он?
— Он тоже.
— Что же делать?
— Нам — поскорей с священником договориться. Не знаю — всякий ли на это пойдет… Это ведь уметь надо.
— А я думаю — не в одном этом дело… Тут большая духовная сила нужна. И смелость. Ладно, я думаю, священника мы найдем. Но как он сам-то, Сережа? Справится ли? Ведь, мало ли что прикажут ему… В реку с обрыва кинуться, под поезд прыгнуть — да, все, что угодно!
— Он просит отдать ему на время картину. До тех пор, пока душа его чужой воле подвластна, он считает, что картина может помочь ему. Говорит, она будет как щит! И я думаю — если он так чувствует…
— Пусть забирает. Знаешь, я даже боялась, что ты предложишь ему остаться, а он согласится. Сама понимаю, не предложить — нельзя. Дать ему уйти в такой ситуации — все равно, что выгнать голого на мороз… Но раз он уверен в картине и на свои силы как-то еще полагается… Знаешь, я как об этом подумаю — сама себе делаюсь противна… Нельзя его сейчас одного отпускать, нельзя! Слабый он. Сгубить его могут. Да и нас всех — через него… Ведь сегодня это уже чуть-чуть не случилось…