Седьмой круг
Шрифт:
– ААА.
– закричала Элизабет, хватаясь руками за раскалывающуюся на части голову. Она лежала на чем-то холодном, вокруг царил сумрак. Звон в ушах достиг наивысшей точки. Лиз не услышала даже своего крика. Зажав ладонями уши, она тяжело и шумно дышала, чувствуя каждый болезненный удар сердца. Невидимый мучитель отступил, и она открыла глаза, облегченно выдохнув воздух. Струйка пара развеялась в полутьме. И в то же время другая боль ударила в тело девушки. Занемевшие мышцы пронзили сотни игл, и она застонала. Перед глазами все поплыло. Розовый туман и размытые лица людей, не глядящих на страдающую Элизабет. Справившись с болезненными спазмами, девушка обнаружила, что находиться в большой каменной коробке. Четыре стены, низкий потолок и тяжелая дубовая дверь с маленьким окошком. Ей не нужно было гадать, она уже знала, что это
– Лиз.
– кто-то тронул ее за плечо, прежде, чем Элизабет узнала голос Мэдж Чейн. Испуганно дернувшись, девушка обернулась, и увидев верную соратницу Джона Булмера, бросилась ей на шею. Не сдержавшись, она отчаянно, совершенно по-женски разрыдалась. В голове царила сумятица, одна мысль наскакивала на другую, и ей все еще казалось, что она находиться во власти страшного сна. Мэдж мягко обняла дрожащее тело девушки и стала баюкать ее на своих руках, словно любимое дитя.
– Тихо, моя девочка, тихо.
– шептала она незнакомы грудным голосом, потерявшим прежние властные и шутливые нотки.
– Нам всем нужно быть сильными. Сейчас особенно. Прости нас, милая. Мне так жаль.
– Мэдж неожиданно всхлипнула, уткнувшись лицом в плечо Элизабет. Девушка потрясенно замерла, забыв о собственном отчаянии.
– Что происходит, Мэдж?
– отстранившись, она посмотрела в заплаканное обреченное лицо мисс Чейн.
– Где мы? Кто эти люди? Где Джон и папа?
– Они схватили их, и допрашивают. А мы в подвале Карлайла вместе с такими же обреченными и приговоренными на смерть. Ты была без сознания, когда нас тащили через ворота замка, ты не видела.... Десятки трупов свисают прямо со стен Карлайла. Они нас всех повесят, Элизабет. Я не хочу лгать, не хочу внушать надежду, потому что ее нет. Потому что мы должны быть сильными в этот последний момент. Нас было не меньше пятидесяти человек в этой камере, и я знаю, что есть другие. Люди Норфолка постоянно возвращаются, чтобы забрать следующую партию людей для казни. К полудню мы все будем болтаться в петле на стенах замка в урок другим, тем, кто смог убежать.
Элизабет в ужасе отшатнулась, закрыв губы ладонью и до крови прокусывая ее, чтобы сдержать крик отчаянья. Она обвела полубезумным взглядом остальных пленников, еле живых от страха, растерявших отвагу и уверенность, скорбно готовящихся к смерти, и умоляющих об освобождении от неминуемых мучений.
– Но зачем? Разве мы похожи сейчас на грозную армию? Кто из этих несчастных может противостоять королевским стражникам?
– Мы - залог монаршей уверенности в завтрашнем дне. Казнь всех пленников остудит пыл тех, кто смог уйти. Королю не нужны слова, он правит мечом. И его сила абсолютна. Мы проиграли, Элизабет.
– Но я не играла.
– закричала девушка, из глаз ее потекли горькие слезы.
– Мне плевать на короля и вашего бога. Ни тот ни другой не сделали для меня ничего хорошего. Мою жизнь разрушили не они, а мужские игры. И я не хочу умирать. Я так долго шла к свободе! За что, Мэдж? За что я должна умереть? Цель? Смысл? Ты говоришь, что мы должны быть сильными! Я была сильной, я так долго была сильной, но я знала правила игры, я знала своего врага, и я.... Я готова была умереть, но у моей жертвы была четкая цель и осознание смыла. Я защищала свою честь, свое достоинство и доброе имя. Что я защищаю теперь? Католическую церковь? Священников? Будущее страны? Кто мы такие, что бы решать столь глобальные вопросы? Генрих Тюдор - король, и пусть правит так, как считает нужным.
– Опомнись, Элизабет! Ты же видела, что происходит! Страной правит не Тюдор, а Кромвель и его сатанинская вера. У нас отобрали все, во что мы верили, разрушили наши святыни, прогнали из домов, принадлежащих нам поколениями, запретили отмечать католические праздники и раздали наши земли лизоблюдам короля, который занят только поиском новых жен для рождения сына, чтобы потом казнить. На просторах сожженных и разграбленных монастырей теперь гуляет скот вчерашних ремесленников и мясников,
– И мы умираем не просто так, а за правду, за свободу и веру.
– О да, Мэдж. Скоро мы все будем свободны.
– криво усмехнулась Элизабет, отталкивая руки женщины. - Но мне не нужно верить, чтобы знать, что за чертой безумной жизни, меня вовсе не ждет архангел в белых одеждах, чтобы проводить в рай. К черту, Мэдж, у меня своя правда. Лучше бы я умерла в Мельбурне. Я жалею, что слуга Ричарда не забил меня тогда насмерть на площади. И, быть может, тогда я бы увидела и свет и белые крылья. Но не сейчас.... Прости, если я не оправдала твоих ожиданий. То, что случилось со мной за годы плена, сильно изменило мой внутренний и духовный мир. Я переродилась и на многие вещи взглянула другими глазами. Жизнь человека, Мэдж, каждого человека стоит дорого. Очень дорого, чтобы отдать за мифическое представление о свободе, которой нет и никогда не будет. Короли меняются, но прежний уклад жизни остается. Всегда будут казни, убийства, воровство и предательство. И всегда будут угнетатели человеческой воли, и алчущие абсолютной власти. Мы не Боги, мы не рождены, чтобы решать и править. И быть может, не достаточно образованы и умны, чтобы понять истинную причину происходящих событий. Откуда в вас такая уверенность, что вы решили, будто имеете право говорить от всей страны, от лица каждого из живущих, каждого, кто поверил вам и пошел за вами. Ваша правда принесла им смерть и мучения. Вряд ли все эти люди мечтали о такой свободе.
– Элизабет...
– одними губами произнесла Мэдж, ошарашено глядя на девушку со сверкающими неистовыми глазами.
– Моя спина покрыта шрамами, душа неизлечимо больна, а разум все еще стремится к тому, кто бросил меня в самое пекло ада. Но именно в аду я осознала, что у каждого самого дикого поступка есть причины. Даже у безумия, и тем более у смерти. И бессмысленная смерть пугает меня. Я не собираюсь утешать себя надуманными оправданиями и закрываться исполнением великой миссии, когда палач затянет на моей шее петлю. Я попрошу прощения у тех людей, что пошли за моим отцом, бросив своих детей и жен на произвол судьбы и отдав жизни ради будущего страны, которая через неделю и не вспомнит о них.
– Ты не права, Элизабет Невилл. Никто из них не винит твоего отца, ни остальных предводителей восстания. Люди взбунтовались, потому что больше не могли молчать. Да и что им жизнь? Согнанные с насиженных мест, лишенные крова и возможности прокормить своих детей, они все равно обречены на смерть. Ты говоришь только за себя, но есть и другие люди - голодающие, обездоленные, павшие от монаршей "милости". Вот о них нужно подумать.
– Иногда нужно чем-то пожертвовать, чтобы сделать шаг вперед.
Размахнувшись Мэдж ударила Элизабет по щеке, но та лишь криво улыбнулась.
– Я безумна. Да. Но посмотри на них...
– Лиз обвела взглядом стенающих узников.
– Кто из них нормален?
У Мэдж наверняка был приготовлен ответ на новый выпад Элизабет Невилл, но она не успела произнести ни слова. Тяжелая дверь темницы со скрипом отворилась, и в камере повисла гнетущая тишина. Слышен был только грохот сапог стражников и лязг доспехов, да приглушенное дыхание затаившихся пленников. Элизабет посмотрела на высокого человека, уверенно шествующего впереди своих грозных соратников. Лицо мужчины было скрыто забралом, и он зорко выглядывал в разбежавшихся по углам дрожащих узниках очередную жертву. Девушка откинула голову, с губ ее сорвался нервный смех. И огромный, закованный в броню палач заметил Элизабет. Ее светлые волосы послужили ему факелом, и она в отчаянной смелости тряхнула ими, рассыпав по плечам. Мужчина замер, но лишь на мгновение, уверенно двинулся к ней. Она не знала, какой жалкой выглядит со стороны. Спутанные грязные волосы, вызов в глазах, смешанные с диким страхом, струйка крови стекающая с губы, разбитой хлесткой пощечиной Мэдж. В то время, как соратники верзилы в латах, хватали любого, кто попадался под руку, он сам целенаправленно шел к Элизабет. Люди, оказавшиеся в грубых тисках рук палачей, отчаянно молили о пощаде или просто глухо завывали. Элизабет встала на ноги, глядя в глаза надвигающей опасности. О нет, она не была настолько храброй, как хотела казаться, и все ее внутренности сжимал стальной липкий ужас. И она меньше всех хотела умереть здесь и сейчас.