Сегодня и вчера. Книга стихов

Слуцкий Борис Абрамович

Счастье

Л. Мартынову

Словно луг запах В самом центре городского быта: Человек прошел, а на зубах Песенка забыта. Гляньте-ка ему вослед: Может, пьяный, а скорее нет. Все решили вдруг: Так поют после большой удачи, — Скажем, выздоровел друг, А не просто выстроилась дача. Так поют, когда вернулся брат, В плен попавший десять лет назад. Так поют, Разойдясь с женою нелюбимой, Ненавидимой, невыносимой, И, сойдясь с любимой, так поют, Со свиданья торопясь домой, Думая: «Хоть час, да мой!» Так поют, Если с плеч твоих беда свалилась, — Целый год с тобой пить-есть садилась, А свалилась в пять минут. Если эта самая беда В дверь не постучится никогда. Шел и пел Человек. Совсем не торопился. Не

расхвастался и не напился! Удержался все же, утерпел. Просто — шел и пел.

Собственный город

Зашитые в мешковину пилы Качаются на плечах на ходу. Идут новоселы и старожилы, И я вместе с ними иду. Хотите, я покажу вам город, Распахнутый, словно ребячий ворот? Хотите, я вам объясню дома, Беленые, словно сама зима? С каким интересом Бежит по откосам Он, бывший лесом И ставший тесом, А после ставший большими домами, Растолкавшими большие леса И перпендикулярнейшими дымами Ввинтившимися в небеса! Собственноручный, самодеятельный, Где все свое — от гвоздей до идей, Вот он, город: добрый и деятельный, Собственный дом советских людей.

Глухой

В моей квартире живет глухой — Четыре процента слуха. Весь шум — и хороший шум и плохой — Не лезет в тугое ухо. Весь шепот мира, весь шорох мира, Весь плеск, и стон, и шелест мира — Все то, что слышит наша квартира, Не слышит глухой из нашей квартиры. Но раз в неделю, в субботний вечер, Сосед включает радиоящик И слушает музыку, слушает речи, Как будто слух у него настоящий. Он так поворачивает регулятор, Что шорох мира становится громом, Понятен и ясен хоть малым ребятам, Как почерк вывесок, прям и огромен. В двенадцать часов, как всегда аккуратны, На Красной площади бьют куранты. Потом тишина прерывается гимном. И гимн громыхает, как в маршевой роте. Как будто нам вновь победить иль погибнуть Под эти же звуки на Западном фронте. …А он к приемнику привалился, И слышно, слышно, слышно соседу То, чего он достиг, добился, — Трубный голос нашей победы. Он слово ее разумеет, слышит, Музыку он, глухой, понимает, И в комнате словно ветром колышет — Родина крылья свои поднимает.

В доме отдыха

Только сдали вы паспорт и отдали вещи вы, Начинается новая, лучшая жизнь. В доме отдыха люди особенно вежливы. И не хочешь, а — нужно, старайся, держись! Вот я лягу на койку, Вот ноги я вытяну, Вот соседа спрошу, не мешает ли радио. Чистотой, Теплотой, Светлотой удивительной Быт меня обстает, потрясая и радуя. Небеса голубые над крышами вывешены. Корпуса разноцветными красками выкрашены. Так легко, что сдается: вопросы все вырешены И ростки коммунизма — теперь уже выращены. Время полдничать. Кофе, наверное, с булочкой. Флаг над вышкой, в пруду отражаясь, рябит: Это, словно заливы ближайшего будущего, Корпуса дома отдыха врезались в быт.

«Я не любил стола и лампы…»

Я не любил стола и лампы В квартире утлой, словно лодка, И тишины, бесшумной лапой Хватающей стихи за глотку. Москва меня не отвлекала — Мне даже нравилось, что гулки Ее кривые, как лекало, Изогнутые переулки. Мне нравилось, что слоем шума Ее покрыло, словно шубой, Многоголосым гамом ГУМа, Трамваев трескотнею грубой. Я привыкал довольно скоро К ушам, немного оглушенным, К повышенному тону спора И глоткам, словно бы луженым. Мне громкость нравилась и резкость — Не ломкость слышалась, а крепость За голосами молодыми, Охрипшими в табачном дыме. Гудков фабричных перегуды, Звонков вокзальных перезвоны, Громов июньских перегромы В начале летнего сезона — Все это надо слушать, слушать, Рассматривать не уставая. И вот развешиваю уши, Глаза пошире раскрываю И, любопытный, словно в детстве, Спешу с горячей головою Наслушаться и наглядеться, Нарадоваться Москвою.

Старый дом

Старый дом, приземистый, деревянный! Ты шатаешься, словно пьяный, И летишь в мировое пространство, За фундамент держась с трудом. Все равно ты хороший. Здравствуй, Старый дом! Я въезжаю в тебя, как в державу, Крепко спящую сотый год. Я замок твой древний и ржавый От годов и от влажных погод Ковыряю ключом тяжелым. И звенит мелодично желоб От вращения того ключа. И распахиваются двери И пускают меня, ворча Про какое-то недоверье И о преданности лепеча. Старый дом, все твои половицы Распевают, как райские птицы. Все твои старожилы — сверчки Позабыли свои шестки И гуляют по горницам душным, Ходят, бродят просто пешком. Я встречался с таким непослушным, Не признавшим меня сверчком. Закопченный и запыленный, Словно адским огнем опаленный, Словно мертвой водой окропленный, От меня своих бед не таи! Потемнели твои картины, Пожелтели твои гардины, Превратились давно в седины Золотистые кудри твои. О ломоть предыдущего века! Благодарствую, старый калека, За вполне откровенный прием — С дребезжащими, сиплыми воплями. Я учусь убираться вовремя На скрипучем примере твоем.

Самострой вселяется

Бензином и соляркою Дыша-сопя, Вся улица вселяется В саму себя. Машины с производства, Такси-грузовики Провозят, привозят Горшки, сундуки, Мебель домодельную, И туфельки модельные, И плахты, и тахты Излишней пестроты. Все двери нынче настежь: Под возгласы «Ура!» Семейные династии Предъявят ордера. А холостежь с гитарой И коечкой складной Нехитрый скарб скидает В углу своей одной- Единственной, но собственной Личной, своей. И с теплотою родственной Идет позвать гостей, Идет позвать товарищей. Куда? К себе домой. И улица гордится Самой собой. Сама бараки выселила. Снесла сама. И строила и выстроила Высокие дома.

«Когда-нибудь Москва достроится…»

Когда-нибудь Москва достроится. Однажды башенные краны Взлетят над крышами, и скроются, И улетят в другие страны. Пойдут на отепленье Арктики, Пустыни орошать умчатся И на преображенье Африки, На все, что будет намечаться. А пыль особая, строительная, С ее круженьем сумасшедшим! Все наше время удивительное Вдруг станет временем прошедшим. Я так хочу дожить до полного Осуществления наших планов, До полного свержения подлого — Балластом с аэропланов. И с этою надеждой вяжется, Что настоящее мне кажется Не временем глагольным пошлым, А схваткой будущего с прошлым.

«На двадцатом этаже живу…»

На двадцатом этаже живу Не без удовольствия и выгоды: Вижу под собою всю Москву, Даже кой-какие пригороды. На двадцатом этаже окно Небом голубым застеклено, Воздух чище, и соседи тише, Больше благости и светлоты, И не смеют заводиться мыши — Мыши не выносят высоты. Обдирая о балкон бока, Мимо пролетают облака. Майский гром и буря вешняя, Лужи блеск далекий на земле. Мой этаж качается скворешнею У нижестоящих на стволе. На полсотни метров ближе к солнцу, На полсотни ближе к небосклону. А луна мимо меня несется Попросту на уровне балкона. Если лифт работает исправно, Мило жить на высоте и славно.

Перерыв

На строительстве был перерыв — Целый час на обед и на роздых. Полземли прокопав и прорыв, Выбегали девчата на воздух. Покупали в киоске батон, Разбивали арбуз непочатый. Это полперерыва. Потом Полчаса танцевали девчата. Патефон захрипел и ослаб, Дребезжа перержавленной жестью, — И за это покрыт был прораб Мелодической руганью женской. Репродуктор эфир начинял Популярнейших песен словами. Если диктор статью начинал, Так они под статью танцевали. Под звонок, под свисток, под гудок — Лишь бы ноги ритмично ходили. А потом отошли в холодок, Посидели, все обсудили И, косынками косы накрыв, На работу — по сходням дощатым! Вот как много успели девчата За обеденный перерыв!