Сегодня и вчера. Книга стихов

Слуцкий Борис Абрамович

Хлеб

Ни тучки. С утра — погода, И, значит, снова тревоги. Октябрь сорок первого года. Неспешно плывем по Волге — Раненые, больные, Едущие на поправку, Кроме того, запасные, Едущие на формировку. Я вместе с ними еду, Имею рану и справку. Талоны на три обеда, Мешок, а в мешке литровку. Радио, черное блюдце, Тоскливо рычит несчастья: Опять города сдаются, Опять отступают части. Кровью бинты промокли, Глотку сжимает ворот. Все мы стихли, примолкли. Но — подплывает город. Улицы ветром продуты. Рельсы звенят под трамваем. Здесь погрузим продукты. Вот к горе подплываем. Гора печеного хлеба Вздымала рыжие ребра, Тянула вершину к небу, Глядела разумно, добро, Глядела достойно, мудро, Как будто на все отвечала. И хмурое, зябкое утро Тихонько ее освещало. К ней подъезжали танки, К ней подходила пехота. И погружали буханки. Целые пароходы Брали с собой, бывало. Гора же не убывала И снова высила к небу Свои пеклеванные ребра. Без жадности и без гнева. Спокойно. Разумно. Добро. Покуда солдата с тыла Ржаная гора обстала, В нем кровь еще не остыла, Рука его не устала. Не быть стране под врагами, А быть ей доброй и вольной, Покуда пшеница с нами, Покуда хлеба довольно, Пока, от себя отрывая Последние меры хлеба, Бабы пекут караваи И громоздят их — до неба!

Иваны

Рассказывают, что вино развязывает Завязанные насмерть языки, Но вот вам факт, как, виду не показывая, Молчали на допросе «мужики». Им водкой даровою в душу лезут ли, Им пыткою ли пятки горячат, — Стоят они, молчат они, железные! Лежат они, болезные, молчат! Не выдали они того, что ведали, Не продали врагам родной земли Солдатского пайка, военных сведений, Той малости, что выдать бы могли. И, трижды обозвав солдат Иванами, Четырежды им скулы расклевав, Их полумертвыми и полупьяными Поволокли приканчивать в подвал. Зато теперь, героям в награждение, Иных имен отвергнувши права, Иваном называет при рождении Каждого четвертого Москва.

Декабрь 41-го года

Памяти М. Кульчицкого

Та линия, которую мы гнули, Дорога, по которой юность шла, Была прямою от стиха до пули — Кратчайшим расстоянием была. Недаром за полгода до начала Войны мы написали по стиху На смерть друг друга. Это означало, Что знали мы. И вот — земля в пуху, Морозы лужи накрепко стеклят, Трещат, искрятся, как в печи поленья: Настали дни проверки исполненья, Проверки исполненья наших клятв. Не ждите льгот, в спасение не верьте: Стучит судьба, как молотком бочар, И Ленин учит нас презренью к смерти, Как прежде воле к жизни обучал.

Немецкие потери

(Рассказ)

Мне не хватало широты души, Чтоб всех жалеть. Я экономил жалость Для вас, бойцы, Для вас, карандаши; Вы, спички-палочки (так это называлось), Я вас жалел, а немцев не жалел, За них душой нисколько не болел. Я радовался цифрам их потерь: Нулям, раздувшимся немецкой кровью. Работай, смерть! Не уставай! Потей Рабочим потом! Бей их на здоровье! Круши подряд! Но как-то в январе, А может, в феврале, в начале марта Сорок второго, утром на заре Под звуки переливчатого мата Ко мне в блиндаж приводят «языка». Он все сказал: Какого он полка, Фамилию, Расположенье сил, И то, что Гитлер им выходит боком, И то, что жинка у него с ребенком, Сказал, хоть я его и не спросил. Веселый, белобрысый, добродушный, Голубоглаз, и строен, и высок, Похожий на плакат про флот воздушный, Стоял он от меня наискосок. Солдаты говорят ему: «Спляши!» И он сплясал. Без лести. От души. Солдаты говорят ему: «Сыграй!» И вынул он гармошку из кармашка И дунул вальс про голубой Дунай: Такая у него была замашка. Его кормили кашей целый день И целый год бы не жалели каши, Да только ночью отступили наши — Такая получилась дребедень. Мне — что? Детей у немцев я крестил? От их потерь ни холодно, ни жарко! Мне всех — не жалко! Одного мне жалко: Того, что на гармошке вальс крутил.

Солдатам 1941-го

«Вы сделали все, что могли».

(Из песни)

Когда отступает пехота, Сраженья (на время отхода) Ее арьергарды дают. И гибнут хорошие кадры, Зачисленные в арьергарды, И песни при этом поют. Мы пели: «Вы жертвою пали», И с детства нам в душу запали Слова о борьбе роковой. Какая она, роковая? Такая она, таковая, Что вряд ли вернешься живой. Да, сделали все, что могли мы. Кто мог, сколько мог и как мог. И были мы солнцем палимы, И шли мы по сотням дорог. Да, каждый был ранен, контужен, А каждый четвертый — убит. И лично Отечеству нужен, И лично не будет забыт.

Кёльнская яма

Нас было семьдесят тысяч пленных В большом овраге с крутыми краями. Лежим безмолвно и дерзновенно, Мрем с голодухи в Кёльнской яме. Над краем оврага утоптана площадь — До самого края спускается криво. Раз в день на площадь выводят лошадь, Живую сталкивают с обрыва. Пока она свергается в яму, Пока ее делим на доли неравно, Пока по конине молотим зубами, — О бюргеры Кёльна, да будет вам срамно! О граждане Кёльна, как же так? Вы, трезвые, честные, где же вы были, Когда зеленее, чем медный пятак, Мы в Кёльнской яме с голоду выли? Собрав свои последние силы, Мы выскребли надпись на стенке отвесной, Короткую надпись над нашей могилой — Письмо солдату Страны Советской: «Товарищ боец, остановись над нами, Над нами, над нами, над белыми костями. Нас было семьдесят тысяч пленных, Мы пали за Родину в Кёльнской яме!» Когда в подлецы вербовать нас хотели, Когда нам о хлебе кричали с оврага, Когда патефоны о женщинах пели, Партийцы шептали: «Ни шагу, ни шагу…» Читайте надпись над нашей могилой! Да будем достойны посмертной славы! А если кто больше терпеть не в силах, Партком разрешает самоубийство слабым. О вы, кто наши души живые Хотели купить за похлебку с кашей, Смотрите, как, мясо с ладоней выев, Кончают жизнь товарищи наши! Землю роем, скребем ногтями, Стоном стонем в Кёльнской яме. Но все остается как было, как было! Каша с вами, а души с нами.

Итальянец

В конце войны в селе Кулагино Разведчики гвардейской армии Освободили из концлагеря Чернявого больного парня. Была весна и наступление. Израненный и обмороженный, До полного выздоровления В походный госпиталь положенный, Он отлежался, откормился, С врачами за руку простился. И началось его хождение (Как это далее изложено). И началось его скитание В Рим! Из четвертого барака. Гласила «Следует в Италию» Им предъявляемая справка. Через двунадесять язык, Четырнадцать держав Пошел он, эту справку сжав, К своей груди прижав. Из бдительности ежедневно Его подробнейше допрашивали. Из сердобольности душевной Кормили кашею трехразовою. Он шел и шел за наступлением И ждал без всякого волнения Допроса, а затем обеда, Справку загодя показывая. До самой итальянской родины Дорога минами испорчена. За каждый шаг им к дому пройденный, Сполна солдатской кровью плочено. Он шел по танковому следу, Прикрыт броней. Без остановки, Шел от допроса до обеда И от обеда до ночевки. Чернявый, маленький, хорошенький, Приятный, вежливый, старательный, Весь, как воробышек, взъерошенный, В любой работе очень тщательный: Колол дрова для поваров, Толкал машины — будь здоров! — И плакал горькими слезами, Закапывая мертвецов. Ты помнишь их глаза усталые, Пустые, как пустые комнаты? Тех глаз не забывай в Италии! Ту пустоту простую помни ты! Ты, проработавший уставы Сельхозартели и военные, Прослушавший на всех заставах Политбеседы откровенные, Твердивший буквы вечерами, Читавший сводки с шоферами, Ты, овладевший политграмотой Раньше итальянской грамоты! Мы требуем немного — памяти. Пускай запомнят итальянцы И чтоб французы не забыли, Как умирали новобранцы, Как ветеранов хоронили, Пока по танковому следу Они пришли в свою победу.

Крылья

Солдатская гимнастерка зеленовата цветом. В пехоте она буреет, бурее корки на хлебе. Но если ее стирают зимою, весною и летом — После двухсотой стирки она бела как лебедь. Не белые лебеди плещут Студеной метелью крыльев — Девчонки из роты связи Прогнали из замка графа. Они размещают вещи. Они все окна открыли. Они не потерпят грязи. Они метут из-под шкафа. Армейских наших девчонок, В советских школах ученых, Не взять на графский титул. Знакомо им это слово. Они ненавидят графов. Они презирают графов. Не уважают графов, Кроме графа Толстого. Здесь все завоевано нами. За все заплачено кровью. Замки срываются с мясом. Дубовые дверцы — настежь. Тяжелые, словно знамя, Одежды чудного покроя, Шурша старинным атласом, Надела Певцова Настя. Дамы в парадном зале, Мечите с портретов громы. Золушки с боем взяли Ваши дворцы и хоромы. — Если в корсетах ваших На вас мы не очень похожи, Это совсем не важно — Мы лучше вас и моложе! — Скидай барахло, девчонки! — На что мы глаза раскрыли! И снова все в белых, В тонких, Раз двести стиранных крыльях. Замки на петельках шкафа, Темнеют на стенках графы. Девчонки лежат на койках, Шелков им не жаль нисколько.

Пример

Последняя военная весна. Близ пункта «Эн» при штабе партизанском Полсотни наших: четверо в гражданском, Разведчики, саперы, мичмана. С утра мы смотрим, как берут село, Как батальоны бьются в стенку лбами, Сперва их пулеметами секло, Потом бомбардировщики долбали. Желанье есть. Воюют, да не так! Умения, искусства не хватает. И вымирает серия атак, Шинелями все поле устилает. Полковник, старший в группе, словно ротный. Построил нас: здесь, на краю земли. Обучим их освобожденью Родины! Кто, как не мы! Пойдем! И мы пошли. Нас было пятьдесят. Полста. Враги Могли б не принимать нас во вниманье, Мы шли и думали партийный гимн — В атаке лучше сберегать дыханье. Я обернулся на ходу: взглянуть, Как мы идем, какой пример показываем. Шли — правильно. Шли — не в чем упрекнуть, Шли — непреложною волною газовою. Державным шагом шел на бой народ, Свою судьбу избравший — не влачивший, Свои пути на тыщу лет вперед Измеривший, исчисливший, решивший. И сразу, оторвавшись от земли, Подняв над головами автоматы, Пошли вперед, вперед, вперед солдаты, За нами, как за знаменем, пошли.

Когда мы пришли в Европу

1

Когда мы пришли в Европу, Нам были чудны и странны Короткие расстоянья, Уютные малые страны. Державу проедешь за день! Пешком пройдешь за неделю! А мы привыкли к другому И все глядели, глядели… Не полки, а кресла в вагонах, Не спали здесь, а сидели. А мы привыкли к другому И все глядели, глядели… И вспомнить нам было странно Таежные гулкие реки, Похожие на океаны, И путь из варягов в греки. И как далеко-далёко От Львова до Владивостока. И мы входили в Европу, Как море в каналы вступает, И заливали окопы, А враг — бежит, отступает, И негде ему укрыться И некогда остановиться.