Сегодня - позавчера 2
Шрифт:
– Что?
– Москва никогда не спит.
– Это по-немецки?
– По-ненецки. Откуда я знаю. Я не знаю немецкого.
– А что ты тогда говорил тому часовому у танка?
Мы ждали в том самом "управлении". Нам сказали "ждите". Стояли в закутке у трёх дверей, под лампой, и ждали. Степанов с интересом прислушивался. Что, мент, след учуял? У меня тут персональный легавый соглядай кошачьей наружности имеется. Кельш даже не стал его забирать.
– Я ему не говорил, а пел.
Я спел всё, что знал из Рамштайна. Степанов рассмеялся:
– Это бессмыслица. Как он воспринял?
– Не смеялся. Но, очень удивился. Подпустил меня на расстояние рукопашного боя.
– Элемент неожиданности. Ты в своём стиле. И языка правда не знаешь. И тот, кто это написал, наверное, не знает. "Ты - меня. Ты меня спросил. А я не ответил". Бред.
– Это такой перевод? Бред. Как он меня не пристрелил? Блин, надо фрицевский учить. Что-то частенько приходиться с ними общаться.
– А, это на каком ты пел? Ведь ты перевёл, - с невинной мордой спросил Кот.
– Это он по-английски. Ты не знал, что он Гризли?
– Кого грызли?
– Гризли - американский медведь.
– Так ты американец?
– удивились мои "штрафники". Степанов ржёт.
– Ага. Афроамериканец. Негр, гля! Вы что, ежанулись? Какой я, на хрен, американец? Так, слышал несколько слов. Некоторые даже знаю как по-нашему. Степанов, ты переведёшь?
Я спел, сколько помнил, Битлз, "Елоу субмарин"
– Очередной бред. Жёлтая подводная лодка? А на фига подлодку в жёлтый цвет красить?
– Тс-с-с! Это секретная американская разработка. Снижает заметность подлодки в арктических водах.
У них были такие сосредоточённые морды, что я не выдержал, заржал. За мной остальные. Открылись сразу две двери, на нас зашикали.
– Кузьмин, ты как матрёшка. Вот, казалось, знаю тебя, как облупленного, а ты опять что-то новенькое преподнесешь!
– Да, вот такой я загадочный!
– ответил я. Стало сразу не весело. Так меня называла жена. Любимая. Тоска сжала сердце. Твою-то матом! Стало так грустно, что я запел "Естедей", Битлзов.
Слушали молча. Потом тихо затянул:
Здесь травы не растут,
Здесь птицы не поют
И только мы плечом к плечу
Врастаем в землю тут
Горит и кружится планета
Над нашей Родиною дым
И, значит, нам нужна одна Победа,
Одна на всех, мы за ценой не постоим!
Нас ждёт огонь смертельный
И всё ж, бессилен он
Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный
Чекистский наш ударный батальон!
Едва огонь погас, звучит другой приказ
И почтальон сойдёт с ума, разыскивая нас
Взлетает красная ракета, бьёт пулемёт, неутомим
Так, значит, нам нужна одна Победа,
Одна на всех, мы за ценой не постоим!
Когда-нибудь мы вспомним это
И не повериться самим,
Но, нынче нам нужна Победа
Одна на всех, мы за ценой не постоим!
Степанов прослезился, схватил меня, обнял:
– Это же про нас ты написал! Про нас!
– Конечно, про нас. Про всех нас.
Тут я увидел, что все три двери открыты, торчат головы.
– Ещё!
От героев былых времён
Не осталось порой имён
Те, кто приняли смертный бой
Стали просто землёй и травой
Только грозная доблесть их
Поселилась в сердцах живых
Этот вечный огонь,
Нам завещанный одним
Мы в груди храним!
Моя спина сама выпрямилась, грудь поднялась, будто этот завещанный огонь распирает её, голос окреп, гудел эхом в подземелье:
Погляди на моих бойцов
Целый свет помнит их в лицо
Вот застыл батальон в строю
Снова старых друзей узнаю
Хоть им нет двадцати пяти
Трудный путь им пришлось пройти
Это те, кто в штыки, поднимался как один!
Кто возьмёт Берлин!
Бойцы тоже повытянулись, как на параде, глаза смотрят в никуда, блестят слезами:
Нет в России семьи такой
Где не памятен свой герой
И глаза молодых солдат
С фотографий увядших глядят
Этот взгляд, словно высший суд
Для ребят, что сейчас растут
И мальчишкам нельзя
Ни солгать, ни обмануть,
Ни с пути свернуть!
Эффект песни был подобен взрыву свето-шумовой гранаты - тишина, никто никого не видит, все смотрят в никуда.
Зато, ожидание закончилось. Мы стали желанны сразу во всех кабинетах. Ребята так и остались в коридоре, Степанов пошёл по одним инстанциям, я по другим.
Плюшки из Резерва Главного Командования.
Экзамен на профпригодность.
В одной из комнат, куда меня пригласили, стояли составлены два стола и стулья за ними. Напротив - один стул. Допросная. Оказывается, одинокий стул - для меня. Сел. Зашли "присяжные" Ё! Икать! Генерал, два полкана и майор госбезопасности Кельш. Я вскочил, вытянулся, вытаращив глаза, но не от усердия, а от удивления. По-моему это первый увиденный мною генерал. Синицин не в счёт - я его в генеральском обличии не видел. А Кельш, вроде и не генерал, хотя генерал.
– Да вы присаживайтесь, - махнул мне рукой генерал.
Я аккуратно опустил зад на краешек стула. Они стали мне задавать вопросы по Уставу. А я этот суконный сухарь хоть и читал-грыз через силу, но мало что запомнил. Устав он запоминается со страницы плохо, он, тля, шкурой воспринимается хорошо. После каждого вопроса вскакивал, они меня сажали, опять вскакивал.
– Старшина, вы хотите, чтобы у меня от ваших прыжков голова разболелась?
– спросил генерал.
– Никак нет!
– Тогда перестаньте вскакивать. Вас привязать?