Сегодня - позавчера 2
Шрифт:
Ржали, конечно, но капитан сделал строгое лицо и сказал:
– За то, что слушаю подобные анекдоты и я партбилет выложить могу!
– Не успеешь!
– успокоил я его.
В общем развеял их одни опасения, но зародил другие.
Предгрозовой сумрак
(1942г.)
– Всё, ребята, конечная! Выгружаемся!
– заорал я в распахивая дверь теплушки. Выпрыгивающим взводным, старшине ставил задачи, махая руками. А потом добавил:
– Живо! Пока стервятники не налетели!
Выгрузились, спешно отошли от полустанка, строились в походную колонну. Ваню и двух своих посыльный верхами отправил вперёд - квартирмейством заниматься. Мне, как ротному, полагался верховой конь. Ещё один - политруку, два - связным. Но, лошадь - даже не велосипед, что с ней делать - я не знал, политрука не было. Поэтому у меня образовалась микроконармия в составе четырёх конников, все из казачьих семей. А я уж лучше пешочком. Оно привычнее.
– Запевай!
– приказал я. Шёл я впереди, задавал темп, ускоренный. А с песней ход веселее.
По приказу мы должны были дойти до той деревни. И я спешил этот путь преодолеть по утру, пока гансы просыпаются, кофей, суки, пьют. Я и сам бы кофейку бы попил.
Полк прибыл в тыл 7-й гвардейской дивизии и выдвигался к месту сосредоточения, отменному на картах, как деревня на развилке дорог. Но от деревни остались только печные трубы. Там нас ждали выделенные нам три маршевые роты, взвод 82-мм миномётов только из учебки и два 76-мм орудия времён Брусиловского прорыва с расчётами, два раза стрелявшими на полигоне. Авторота спешно сгрузила полковое имущество и колонной пошла на корпусный склад за боеприпасами. Санёк с начштаба умотали в штаб дивизии.
Замначштаба расквартировывал батальоны и роты. Нам определили лес около штаба. Перво-наперво заставил нарыть противовоздушных щелей на весь состав роты. Самые расторопные отрыли широкие траншеи и перекрыли их. Хоть и весна, но тепла - не дождешься. Потом погнал два взвода помочь окопаться девчёнкам-зенитчицам, расположившимся по соседству. Вопросов никто не задавал - понятно, что девушкам, какие бы они не были боевитые, ковырять ещё не оттаявшую землю тяжело, а зенитки рядом внушали чувство защищённости.
Комбаты распределяли пополнения. Я не ждал, что мне что-то перепадёт, даже на "биржу" не пошёл, а мне, с барского плеча, или случайно, перепало двое ушастых тощих солдатиков - остатки. Определил их подносчиками боеприпасов. Одного к миномёту, второго - к станкачу.
К обеду в небе затарахтел двухфюзеляжный самолёт. Это и была рама. Зенитчицы надели каски, заняли свои места вокруг своих пушечек, но не стреляли - 37-мм зенитка бы не дотянулась. Хождения и суета в расположении поневоле уменьшились. Но дымящие, из-за сырых дров, полевые кухни, нас сильно демаскировывали. Ждали налёта, но в этот день обошлось.
Приехал Степанов. Морда злая. Решил не показываться на глаза.
Мне прислали политрука, точнее, младшего политрука. В круглых, Власовских, очках, тонкая шея, шинель висит, как на вешалке, пустая кобура болтается. Приказал старшине выдать оружие. Выдал. Думал - убью. И где он достал наган 1907 года выпуска без самовзвода? Но, потом решили, что перетопчется. Это потому, что политрук сразу же собрал весь личный состав в кучу (и это на виду у "рамы") и начал на память зачитывать целыми абзацами газетные штампы. Разогнал, к херам, всех по укрытиям.
– Ты, политрук, дурак или враг? Ты зачем их в кучу собрал на виду у вражеского корректировщика? Молчать! Что, нечего сказать? Молчать! Политинформацию проводить индивидуально и в безопасных местах! Твою бестолковую голову разобьют и хрен с ней, а людей моих под убой не подводи! С глаз моих! Молчать!
Так что, не сложилось у нас доверительных отношений. Но, приказать накормить не забыл. Ждал, что накатает на меня донос по замполитовско-комиссарской линии, но тишина. Не вызывают, не матерят. Что это они? От подобной безнаказанности я и распоясаться могу, на людей кидаться начну.
Вечером подходит, мнётся. Я сидел на снарядном ящике (зенитчики же рядом), пыжился, писал сводку.
– Что ты мнёшься? Не к декану, авось, пришёл. Не, не надо по уставу. Садись, политрук, поговорим. Ты в роте должен быть вторым человеком, после меня. И будешь им. На фронте не был?
Так и знал - ботан. Студент, комсорг. Добровольцем пошёл в военкомат, направили его в военно-политическое училище. Ускоренный выпуск, голодный тыл. Ничего, что ботан, сам им был. Жизнь и война дурь выбьют. Главное, что козлом не был - докладную не написал и обиды не затаил. Критику воспринял верно. А за форму критики и тон я тут же извинился.
– А теперь слушай меня, Ипполит, блин, ну и имячко. Тебе что больше нравиться - Тополь или Пол?
– Пол - плохо. Как половина чего-то.
– Ты и есть пока половина. Тополь тоже плохо - дерево слабое и сердцевина гнилая. Будешь Полом. Откормим, война обомнёт, станешь полным. Сейчас я говорю, ты на ус мотаешь. Память у тебя хорошая, уже заметил - газеты прямо абзацами наизусть шпаришь. Руководство ротой и боем - моя задача. Близко даже не касайся. Две головы - это шизофрения. Твоя задача - боевой дух. Ты должен душу бойца почувствовать, помочь в трудный момент, поддержать. Да, этому надо учиться, а ты как думал? Самый верный способ оттолкнуть бойцов от себя - шпарить, как ты сегодня, правильными, идеологически выдержанными, но мёртвыми, штампами. Они их в газетах начитались. Говорить с людьми нужно на том языке, на котором он привык говорить, если хочешь, чтобы тебя услышали. С бывшими зекам - на фене, с кадровым - по-уставному, с крестьянином о земле, с конюхом - о конях. Тогда ты будешь для всех - свой. И тебя будут слушать. Присядь рядом с человеком, тактично спроси о настроении, о семье, что его тревожит, может, помочь чем-то сможешь. Ты должен стать настолько своим всем, что тебе, как отцу-исповеднику, расскажут самое сокровенное. Так, узнав каждого, ты будешь знать, какие слова кому и когда сказать. Как укрепить слабое сердце, как разогнать тоску с глаз, как воодушевить или успокоить. От тебя очень многое зависит. Успех войска зависит от боевого духа даже больше, чем от провианта или боекомплекта. Если дух слаб, никакое оружие не поможет. А вот уровень боевого духа целиком твоя задача.
– Я знаю. Я это и пытался сделать.
– Ты говорил по-книжному, газетными штампами. Они пусты, в них нет жизни. Ты говоришь: "За Родину! За Коммунизм!" А ты знаешь, что для многих это пустой звук? Ну, родина, ну и что? А ты скажи бойцу, что он сражается не за абстрактную родину, не за госаппарат, вообще чуждый большинству, а сражается за свой город, свою улицу, за мать, за сестрёнку, речку за огородом - он сразу тебя услышит. Напомнить им, что немец делал в таких же городах, с другими матерями и девчонками сопливыми, как в таких же речках плыли трупы их соратников. Проняло? Вот и их должно так же зацепить. Понял? Но, одни и те же слова часто не говори - слух замыливается, слова насквозь пролетают, не задевая. Вот вы, комиссары, все говорите, что мы боремся за передовой общественный строй - коммунизм. Ты знаешь, что из этих четырёх слов, три слова большинство не знает, что значат? А раскулаченные и расказаченные мужики так и вовсе воспримут с обратным смыслом. Вот, если бы ты говорил им, что немец идёт господами на нашей, на земле этих мужиков и казаков, сесть, и возродить даже не крепостное право, а рабство - они бы подумали. Им надо напоминать, что в каждом селе есть теперь школа, что везде строятся больницы, где люди будут бесплатно лечиться, что партия пыталась облегчить жизнь народа, что колхозами управляют сами колхозники руками тех, кого они сами выбрали, а не господа. Расскажи им о том мире, который будет партией и народом выстроен после войны. Я понятно объясняю?