Секира и меч
Шрифт:
Тоже узнав Ганса, Глеб сказал:
— Неймется тебе! Никак не идут уроки на пользу!
Ганс не отвечал. Он кривился от боли, но не мог высвободить руку.
Гийом сказал:
— Вот, Ганс! Твой необузданный нрав — тебе враг. Твоя злоба тебя слепит. То ты обижаешь слабого, а то, очертя голову, набрасываешься на сильного… Я удивляюсь, как ты до сих пор сохранил на плечах свою голову.
А другие крестьяне сказали:
— Дурень ты, Ганс! И жалко нам твоих детей.
Когда Ганс от боли заплакал, Глеб отпустил его.
Тот поднялся. Правая рука его первое время висела как плеть. Нож остался на земле, у ног Глеба.
Ганс поплелся к своей повозке. Он на мгновение оглянулся и бросил на Глеба взгляд, полный ненависти.
Волк сказал:
— Он еще придет, не сомневайся. Ему нужно голову оторвать.
Потом все опять легли спать. И в эту ночь больше не было происшествий.
А восход солнца уже застал крестоносцев в пути.
Глава 8
Возле Адрианополя крестоносцы выдержали несколько стычек с болгарами. Один раз небольшая болгарская конница внезапно выскочила на дорогу. И был нешуточный бой, в котором Глеб и побратимы держались достойно и обратили на себя внимание и болгар, и крестоносцев. В другой раз болгары устроили на дороге завал; а когда крестьяне подошли к завалу, чтобы разобрать его, им на плечи посыпались со скал камни. Обозленные крестьяне, несмотря на град камней, вскарабкались на скалы и рассеяли болгар, которых оказалось не так много. Труднее пришлось крестоносцам, когда против них выставил свою дружину какой-то отчаянный болгарский князь. Дружина была небольшая, однако хорошо вооруженная. И стоило трудов выбить ее с перевала. Крестоносцы потеряли здесь человек пятнадцать. И столько же были ранены. Но, сломив сопротивление дружины, крестоносцы в отместку вошли в городок этого князя и разорили его.
Через несколько дней после этого сражения подошли к Константинополю. Они вышли к городу по дороге, ведущей прямиком к Харисийским воротам.
Еще издали увидев этот великий город, крестоносцы поразились. До сих пор нигде они не видели таких высоких величественных стен, хотя прошли немало стран; нигде не встречали такого обилия дворцов и храмов. Еще издали, с холмов, они обозревали город. Он был огромен и сказочно красив: прямые улицы, квадратные площади, дворы домов, утопающие в зелени, и синее-синее море кругом… И в такие массивные ворота крестоносцы еще не стучались. Ворота были заперты.
Крестьяне все подходили и подходили. Их собралась уже у ворот немалая толпа — с повозками, с лошадьми. Людей мучили жажда и голод. Они от усталости валились с ног.
Но греки, кажется, и не думали открывать ворота. С высоты башен они, закованные в латы, взирали на шумную разноязыкую толпу крестоносцев.
Гийом подошел к воротам и ударил по ним молотом. Звук получился такой же, как если бы он ударил в скалу. Ворота даже не вздрогнули.
Он мог бы стучать так целый день и не добился бы ровно ничего. Однако начальник стражи счел все-таки необходимым появиться. Он что-то крикнул сверху. Но, поскольку кричал он по-гречески, а крестьяне этого благородного языка не знали, они ничего не поняли.
Опять пригодился Васил. Он перевел:
— Идите на север!
Гийом вскинул молот на плечо и сказал:
— Не очень-то радушно вы нас встречаете! А между тем в Клермоне говорилось, что ваш император зовет на помощь христиан…
Сверху на башнях засмеялись как-то нехорошо. Что-то крикнули крестоносцам и засмеялись еще громче.
Но Васил молчал.
Гийом обернулся к нему:
— Над чем они смеются?
Васил пожал плечами и спрятал глаза.
Кузнец начинал злиться:
— Говори, если взялся помогать.
Васил сказал:
— Они шутят. И оттого смеются. Говорят: голытьба такая-то… со всего мира собралась. Что ни десяток — загляденье. Один воин, девять объедал! Вместо того, чтобы идти на битву, отправились сначала на пир… И разные словечки!.. Это, поверь, не стоит переводить, Гийом.
Болгарин совсем сник.
Гийом еще раз ударил молотом в ворота. И в удар этот вложил всю свою обиду.
Наверху перестали смеяться. Начальник стражи объяснил:
— Идите на север! Пройдете мимо Влахернских ворот, обойдете монастырь Космидий, обогнете Золотой Рог — это залив так называется — и там найдете своих. Там, на пустырях собирается ваше воинство. Туда и привозят им похлебку…
Больше не было смысла торчать у ворот, и крестоносцы, ропща на негостеприимных хитрых греков, двинулись вдоль городских стен на север.
Очень большой это был город — Константинополь, — ибо только обходили его крестоносцы полдня.
За заливом Золотой Рог они увидели наконец сказанные пустыри и на них крестоносное воинство. Очень много здесь собралось уже людей. Горели костры, тут и там белели шатры, стояли в беспорядке бесчисленные повозки; в стороне ходили табунки лошадей.
Крик прокатился над пустырями. Это крестоносцы увидели вновь прибывших. Толпы людей устремились навстречу друг другу. Смеялись, обнимались, обменивались новостями.
Им было, о чем поговорить: путь они проделали немалый.
До сорока тысяч человек уже собралось здесь. И еще все подходили и подходили.
Глеб в жизни своей не видел стольких людей сразу. Да, пожалуй, и не только Глеб. Многим было в диковинку такое зрелище.
Это была сила.
Встречать пополнение вышел и Петр Отшельник.
Глеб, оказавшийся недалеко от него, хорошо рассмотрел этого человека: высокий, худой, с впалыми щеками и твердым взглядом. Действительно босой. На нем был длинный, некогда черный, выцветший монашеский капюшон, перепоясанный веревкой.
Петр Отшельник спросил:
— Где Гийом-кузнец?
Гийом выпел из толпы:
— Путь наш был труден. Мы потеряли много людей. Хотя и обрели немало достойных. Но вот мы здесь.
Петр был серьезен, однако за серьезностью этой не мог скрыть радость: