Секретный узник
Шрифт:
– Да?!
– он казался искренне удивленным.
– Я как-то не подумал...
– Или опять же вернемся ко мне.
– Герберт медленно выцедил пиво и отрезал ломтик сыру. Пон л'эвек и впрямь оказался превосходным. Такого он никогда не ел.
– Вы вот сказали, что я вряд ли мог ожидать вас. А что если я ждал не лично вас, а таких, как вы, - не обижайтесь, это только пример болтунов?
– Да, плохо мое дело, - незнакомец поднял кружку, приветливо кивнув собеседнику, и жадно отпил добрую половину.
– Одно утешение: что мы не успели обменяться визитными карточками. Надеюсь, что мы никогда больше не встретимся. По крайней
– Я тоже, - Герберт поднялся.
– Геренгросс. Коммивояжер из Цюриха. Торгую, - он усмехнулся, - хронометрами.
– Фон Хорст, - помедлив какое-то мгновение, представился незнакомец.
– Изучаю звезды. И далеко не уверен, что не торгую своей совестью.
Вот как? Легко проверить, слишком громкое имя. Кажется, нобелевский лауреат...
– Зачем вы это мне говорите?
– Не знаю... Париж кружит голову. Мне страшно возвращаться домой, герр Геренгросс. Очень тоскливо... Я завидую им, - он кивнул на таксистов, которые затеяли игру в домино, - вам и вообще всем, кому не надо возвращаться туда. Мне почему-то кажется, что больше мне сюда не приехать.
– Но почему вы тогда...
– Герберт не договорил. Что-то мешало ему продолжить разговор. Возможно, он утратил настороженность и поверил всему, что сказал ему о себе этот человек.
– Вас интересует, почему я возвращаюсь?
– понял он Недосказанный вопрос.
– Все очень просто. Семья... И, знаете ли, дело даже не в том, что на моих близких могут быть обрушены репрессии. Мне будет тяжела и сама разлука. Долгая разлука. Я люблю свою жену.
– Вы сказали, долгая разлука?
– Да, долгая, - Хорст тоже встал, но тут же опять сел.
– Нет, я не пойду вслед за вами, герр Геренгросс, - усмехнулся он.
– А то вы плохо обо мне подумаете... Долгая разлука. Очень долгая. Фашизм - это надолго.
– Почему вы так думаете?
– Мы получили то, что хотели, герр Геренгросс. Германия хотела Гитлера, и он пришел. Это надолго.
– Прощайте, профессор, - кивнул Герберт и, подойдя к стойке, положил монету в сто су.
Получив сдачу, он еще раз поклонился и вышел на улицу.
Профессор молча поднял кружку и наклонил голову.
Ветер гнал по мостовой обрывки газет, чей-то засохший букет, мелкий городской сор. Над мостом через Сену тускло светился осколок радуги. Когда Герберт дошел до набережной Вольтер, упали первые капли. Холодные и тяжелые, они зашуршали по бумажным клочкам и мусорным ящикам, кругами побежали по мутной воде, которая, утратив зеленый цвет, стала тусклой и серой.
Сзади скрипнули тормоза. Это было такси. Но на приглашающий жест шофера Герберт отрицательно помотал головой. Он никогда не садился в первое такси. Особенно в таких случаях, когда оно было как нельзя более кстати. Он твердо знал, что особенно своевременно подвернуться может прежде всего гестапо. Французская сюрте его тоже не очень устраивала. Поставив портфель на гранит парапета, он надел плащ и заспешил прочь от реки под нарастающие удары капель. В порывах ветра летела гроза.
Он основательно промок, пока поймал действительно случайный таксомотор. В беспощадном бело-лиловом свете молний лицо шофера показалось похожим на негатив.
– Нонвиль, - сказал он шоферу, вытирая платком мокрые волосы, но треск расколотого неба заглушил его слова.
Он отнюдь не торопился в этот очаровательный пригородный уголок. Но пока он добежит до ближайшей автобусной остановки, дождь окончательно
Но гроза и не думала стихать. Вода заливала стекла машины, и каменные громады правого берега невероятно искажались, делались зыбкими, расчлененными снизу доверху вертикальными невидимыми трещинами. Серебристые мостовые взрывались под колесами веерами брызг, мелькали черные разлапистые деревья с шарообразными подстриженными кронами, маркизы над витринами магазинов, залитые водой кафе.
На Вандомской площади машина совершила круг и, обогнув отель "Риц", влетела на улицу Камбон. Вероятно, шофер решил, что так будет быстрее. Но Герберт не торопился. Ему некуда было спешить.
Прильнув к боковому стеклу, он следил за тем, как город теряет свой серебряный оттенок. Окутанные дождем пригороды казались серыми и печальными. Дома и распустившиеся деревья, как бесприютные уродцы, уносились назад в пронизанный белыми струями туман, словно тонули в небытии. По водостокам бежали пенные потоки, на брусчатке вскипали крупные пузыри, показавшиеся Герберту похожими на солдатские каски.
– Это дождевая пена, она тоже мылкая, - заметил таксист, не поворачивая головы.
– Скорости не разовьешь. Особенно на поворотах.
– И не надо, - Герберт улыбнулся карему шоферскому глазу в зеркальце.
– Я не тороплюсь.
Шофер сбавил скорость, но, когда выехал на шоссе, вновь нажал на газ. И тут машина вылетела из густой завесы дождя и тумана.
Обновленный сверкающий мир лежал по обе стороны шоссе. Над асфальтом курился нежный пар. Листья на деревьях переливались мириадами зеркал. Крыши домов и лужи больно слепили глаза. И в каждой напитанной светом капле, повисшей на придорожной траве, переливалась и дрожала преображенная земля.
У газетного киоска Герберт велел остановиться. Расплатился по счетчику, дал полтора франка чаевых. Он купил утренний выпуск "Монд" и пачку сигарет. Неторопливо, со вкусом закурил. Когда таксомотор развернулся и уехал, бросил недокуренную сигарету в голубую лужу на быстро просыхающем песке и медленно пошел вдоль дачных заборов, за которыми на многокрасочных клумбах уже гудели пчелы.
Несколько ранее условленного часа он подошел к чугунным, с позолоченными рыцарскими щитами, воротам, за которыми виднелись темные строгие кипарисы и геометрически четкие куртины цветов. В глубине сада стояла серая двухэтажная вилла в стиле рококо, увитая плющом и диким виноградом. Это и было то самое загородное казино, где его ждали сегодня к часу дня. Он пришел без десяти минут час.
Калитка была приоткрыта. Он толкнул ее и по асфальтовой дорожке направился к вилле. Обошел ее и тихо постучался в заднюю дверь.
Беппо уже ожидал его. Он сразу же провел Герберта в маленькую каморку перед кухней.
Герберт уже не раз встречался с Беппо. Он знал его еще по Германии. Отец Беппо был итальянец, мать - австрийка. Сам он рос и воспитывался в Германии у какой-то двоюродной тети из Киля; Герберт познакомился с Беппо, когда тот служил стюардом на пароходе "Северогерманского Ллойда". В 1929 году Беппо потерял работу и, как тысячи других, отправился за границу в поисках хлеба насущного. Ему повезло. Он получил хорошее место в Нонвиле и осел во Франции. Насколько Герберт знал, Беппо Шенауэр был в партии с 1925 года.