Секретный узник
Шрифт:
– Да. И я готов подтвердить это где угодно.
– Не так-то это просто.
– Еще бы! Придется пожертвовать практикой, положением, имуществом... Порвать с привычной средой, налаженным бытом. Возможно, придется даже пойти на большой риск.
– Он снял очки и тщательно протер их кусочком замши.
– Я не о том... Все, что вы сказали, конечно, верно, но я не о том.
– О чем же?
– он удивленно посмотрел на нее.
– Вы сказали, что готовы подтвердить невиновность Тельмана перед всеми?
– Конечно.
– Так вот, этого мало. Нужно, чтобы обвинительное заключение стало известно миру, а это-то и нелегко.
– Нелегко? Это просто невозможно!
–
– Экземпляр обвиняемого находится в тюремном сейфе. Тельман получает его на два-три часа в день... Можно попытаться снять копию, но для мировой общественности нужен аутентичный экземпляр. Нацистам ведь ничего не стоит отказаться и заменить один обвинительный акт другим, что лишь отсрочит процесс, не более...
– Вы не можете поподробнее рассказать об этом акте?
– Пожалуйста. Я сделал кое-какие выписки, и, хотя это запрещено, они у меня в портфеле... Простите, я оставлю вас на минуту.
Он принес большой, крокодиловой кожи портфель с серебряной монограммой - типичный портфель преуспевающего адвоката с солидной практикой.
– Вот, - он быстро нашел нужные листки.
– Ваш муж обвиняется по статье восемьдесят второй уголовного кодекса в измене и подготовке вооруженного восстания, в устных и письменных призывах к насильственной отмене веймарской конституции.
– Веймарской?
– Да. Такова ирония положения... На первых страницах дается общая характеристика обвиняемого. С третьей по восьмую страницу говорится - вам это, конечно, хорошо известно, - что Тельман принимал активное участие в профсоюзной и политической деятельности. Здесь написано, что с семнадцати лет. Это верно?
– Верно.
– Далее сказано, что он в течение многих лет был социал-демократом, потом стал коммунистом, руководил восстанием в Гамбурге и так далее... С 1925 года - председатель КПГ... Между прочим, любопытный момент. На пятой странице ему инкриминируется, что уже во время войны, цитирую: "...он не только никогда не забывал и не пренебрегал своими обязанностями революционера, но, напротив, вел неутомимую пропаганду против войны". Это, на мой взгляд, не очень патриотично, более того, преступно для немецкого солдата - я сам фронтовик, фрау Тельман, и имею право так говорить, - но речь-то ведь идет о событиях двадцатилетней давности! Таким образом, все сроки погашения давным-давно прошли... С 1918 по 1920 годы он участвовал в революционных боях. С 1924 года и вплоть до ареста был депутатом рейхстага и видным коммунистическим функционером. Далее я отметил примечательный абзац, в котором следователь, по-моему, изрядно напутал. Ваш муж обвиняется здесь в измене отечеству, которая выражалась в том, что он в октябре 1932 года приехал в Париж и там выступил против Версальского договора, вооружений, немецкого милитаризма и его захватнических устремлений. Версальский договор здесь явно неуместен... Но пойдем дальше. Страницы тринадцатая и четырнадцатая содержат убийственное для следствия признание. Там говорится, что судебный следователь обратился с просьбой к тайной полиции предоставить ему обвинительный материал вместе с директивными - так и сказано "директивными" - указаниями. Это ни в какие ворота не лезет! Шито белыми нитками! И таких мест в акте предостаточно. Вот хотя бы страница девятнадцатая: "Большая часть документов обнаружена 15 ноября 1933 года в бывшем Доме Карла Либкнехта... Причина, по которой документы не были представлены раньше, состоит в том, что они хранились в потаенных местах, лишь случайно открытых..." Да что они - на детей рассчитывают?
– Вы все дело переписали?
– Нет. К сожалению, только первые пятьдесят страниц. Да и то это лишь беглый конспект.
– Но уже ясно, что мировая общественность должна получить этот акт. Для нацистов это станет тяжелым ударом. Им труднее будет устроить судебную комедию и приговорить мужа к смерти.
– Но как это сделать? Я же говорю вам, что ему дают дело лишь на короткое время...
– А ваш экземпляр?
– Мой?.. Но ведь и я могу пользоваться им лишь в служебном порядке. Выносить материалы из здания не полагается...
– Вас обыскивают?
– Нет... Но даже если я и вынесу, предположим, обвинительный акт в портфеле, то как мне оправдаться потом в его исчезновении? Нет, это совершенно невозможно! За такое должностное преступление меня могут казнить.
– Понимаю, - она кивнула и поднялась с табуретки.
– Надо что-то придумать... Я кое с кем посоветуюсь и приду к вам завтра, доктор Рёттер, или послезавтра. Я позвоню.
– Пожалуйста, фрау Тельман. Располагайте мной. Я всегда вам рад. Мы обязательно должны что-то придумать и спасти его от эшафота... Но похитить обвинительный акт - решительно нельзя. Немыслимо.
– До свидания, доктор Рёттер.
– Всего хорошего, фрау Тельман. Позвольте, я открою вам дверь.
Обитая черным дерматином дверь бесшумно закрылась. Роза постояла немного, сосредоточенно глядя под ноги на желтые и красные плитки, рассеянно скользнула взглядом по черным готическим буквам, глубоко врезанным в позеленевшую бронзу: "Д-р Фридрих Рёттер", и стала медленно спускаться.
Срочно нужно было повидаться с Гербертом. Но в условленный день он не явился, а телефон молчал.
Глава 34
БЕЛЬГИЙСКАЯ ГРАНИЦА
При переходе бельгийской границы Герберта задержала французская полиция. Его допрашивали низенький толстощекий инспектор сюрте женераль и какой-то тип в штатском, судя по выправке, офицер. Герберт решил, что он контрразведчик. Очевидно, французы принимали его за крупную международную птицу, если даже военная разведка проявила к нему интерес. Впрочем, все это были только догадки. Он мог, конечно, сказать им всю правду, точнее некоторую ее часть, но что это даст? Задание будет провалено, а его, подозрительного немецкого эмигранта, все равно вышлют из страны. Кроме того, он не был уверен, что обо всем этом не станет известно в гестапо. Правда, таким образом, исключалась. Поэтому Герберт назвался швейцарским гражданином Эрихом Шенауэром, благо у него были такие документы.
– Хорошо, - сказал инспектор с румяными щечками.
– Мы передадим вас швейцарским пограничникам.
– Воля ваша, - пожал плечами Герберт.
– Только зачем высылать в Швейцарию человека, которому надо в Бельгию? Это не слишком логично.
– Вот как?
– удивился штатский из Второго бюро.
– Не потому ли, мосье, что ваши документы - великолепная липа?
– Нет, мосье, совсем по другой причине.
– Он еще позволяет себе острить, - с некоторым даже одобрением заметил штатский.
– Стреляный, - уважительно отозвался инспектор.
– Только мы и не таких раскалывали. На кого работаете?
– Преимущественно на себя, мосье, и на Швейцарскую конфедерацию, которая отбирает большой процент моих доходов. Налоги, знаете ли...
– Нам известно, что вы агент гестапо, - покусывая серебряный карандашик, сказал штатский.
– Советую вам во всем сознаться. С каким заданием вы были посланы во Францию?
– Любой ценой перейти франко-бельгийскую границу.
– Пошути у меня, пошути!
– радостно осклабился инспектор, потирая красные волосатые руки.
– Мы тоже сейчас пошутим с тобой.
– Он недвусмысленно сжал кулаки.