Секториум
Шрифт:
— В одном случае из пяти я могу представить, как выглядит целый агрегат. Если деталь когда-то в нем работала, она хранит в себе матрицу целого предмета.
— Да что ты говоришь? — удивился он. — Я, например, в трех случаях из пяти могу представить… Но все равно, интересно. Ты же не имеешь дело с техникой. Откуда берется такой опыт на пустом месте?
— Это не опыт, — ответила я.
— Тогда что же?
— Не знаю.
— Ты скажи, почему этим приемам нельзя научить нормального человека?
— Вега говорит, что люди слишком привязаны к устойчивым ассоциациям, а если отвязываются, то попадают
— А ты научишься отвязываться безопасно?
— Попытаюсь.
— Гляди-ка! По крайней мере, в отличие от Андрея, ты не производишь впечатления шизофреника.
— Алена так не считает, — ответила я.
— Алена за тебя беспокоится.
Палыч включил дрель и лишил меня возможность уточнить кое-что про Андрея. Чем больше мне хотелось кое-что уточнить, тем сильнее рычала дрель. Чем терпеливее я дожидалась тишины, тем больше отверстий требовалось просверлить в изделии. В конце концов, мне пришлось понять, что этот процесс фатален, и смириться с тем, что еще не настало время.
Миша вернулся в начале мая, как раз ко Дню Победы, полный здорового оптимизма. Он готов был окунуться в земную жизнь, но шеф вызвал его к себе и испортил настроение. Я наблюдала сквозь стекло, как мой товарищ угасал на глазах, косо поглядывая в мою сторону.
— Теперь уже все в порядке, — успокоила его я. — Не знаю, что он тебе наговорил…
— Велел тебя за «чердак» придерживать, — ответил Миша. — Короче, с этой минуты слушаешься только меня.
Если раньше Миша Галкин посещал меня чуть чаще, чем положено близкому другу и чуть реже, чем законному супругу, то теперь его участие в моей жизни перевалило все допустимые границы:
— Что за дерьмо плещется у тебя в джакузи?
— Хартианский плащ.
— А чего гарью воняет?
— Я срезала горелую ткань, но еще не выбросила.
— А почему оно там шевелится?
— Стирается, потому что…
— Почему не в стиральной машине?
— Потому что не влезло.
— Так надо было накидать порошка, прежде чем включать гидромассаж.
— Уже давно накидала.
— Мало. Оно не пенится.
— Не пенится, потому что порошок такой. Послушай, Миша…
— Я несу за тебя ответственность.
— То, что я стираю плащ в джакузи, выглядит, как неадекватное поведение?
— Еще как…
— Значит, держать в шкафу грязную одежду, это нормально.
— Поехали завтра в Нью-Йорк, Джаггера живого слушать? — неожиданно предложил он.
— Кого?
— Ага! Не знать, кто такой Джаггер это уже тяжелая форма психического расстройства.
— Я предпочитаю советскую эстраду.
— Так я и знал! — воскликнул Миша. — Безнадежный случай. Если еще скажешь, что тащишься от «Ласкового мая», я немедленно позвоню в психушку.
Именно это я собиралась сказать, но в последний момент побоялась. Мало того, что Миша контролировал меня неотступно, от подъема до отбоя, он еще и работать устроился через мой маломощный компьютер. Натащил в модуль своих приставок, воткнул в порты неизвестные мне приборы, парализовал своей деятельность доступ в городскую телефонную сеть, и лишил меня возможности смотреть телевизор. От его аппаратуры «мялась» картинка, как будто в комнате работала сотня электродрелей.
Кроме того, что он лишил меня многих бытовых удобств, включая рабочее место, он еще наблюдал мои перемещения по модулю, и выражал недовольство, если я уходила далеко в сад ухаживать за насаждениями Индера. Избежать его бдительного ока я могла только в ванной комнате, опустив жалюзи. И то ненадолго. Спустя час Миша начинал стучать в стекло, требовать аудиенции. Все равно, я являла собой дисциплинированного пациента санатория строгого режима. С утра плавала в бассейне, днем читала книжки, к вечеру готовила что-нибудь из Мишиных любимых блюд, и мы устраивались пировать в саду.
— Без стрижей скучно, — говорил Миша. — Не могу избавиться от ощущения, что они вылетят из какой-нибудь дырки.
— Да, — соглашалась я.
— Вот бы узнать, как они устроились.
— Хорошо бы.
— Спроси Птицелова при случае.
— Обязательно спрошу.
— Что это значит?
— А что такое?
— Тебе же ясно сказано, о Хартии можешь забыть. Что за рецидив?
— Какой рецидив? Пошутить нельзя?
— На такие темы нельзя.
— Ладно, Птицелов никогда не узнает, что товарищ Галкин интересовался судьбой дальних родственников. Для него это останется тайной.
— Так-то лучше… А теперь ешь, и не смотри на меня, как моль на таблетку нафталина.
После ужина я опять читала или пыталась настроить телевизор на канал, не реагирующий на Мишину техническую интервенцию. Миша презирал меня за это. Его деятельной натуре было трудно понять, как можно, часами лежа на диване, впитывать в себя всю ту чушь, которую насочиняли алчные до гонораров киношники и тележурналисты. По его убеждению, ни в телевизоре, ни в газетах, ни в журналах ничего нового в принципе быть не может. А книги — это годы, выброшенные впустую. Совсем другое дело красненькая козявка, которую он запустил в поле экрана. Эта штучка вела себя как живая букашка, поворачивала магнитные усики, перебирала лапками по голографической схеме неизвестного мне устройства.
— Что это? — спросила я.
— Магнитофилус ползифилис, — с гордостью сообщил Миша.
— По какому предмету он «ползифилис»?
— Не узнаешь? — он отдалил предмет, который напомнил очертания орбитальной станции. — Это биомеханический радиоадаптер, ползет на импульсы определенной частоты. Если он воткнется в бортовую камеру, я смогу считывать картинку в реальном режиме.
— Это наш «Мир»?
— Не важно. Важно в принципе решить задачу. Следящие устройства меня достали еще на «Вояжерах», но с американским оборудованием работать можно, с советским же… Будь моя воля, я бы запретил русским приближаться к технике! Проще воткнуть адаптер, чем снять информацию с их прибора.
— Не получается?
— Получится, — заверил Миша. — Никуда не денется. Нет, ты посмотри, что он вытворяет! Куда он лезет, объясни мне? Что там может быть?
Алая букашка ползла себе и ползла по светлому корпусу станции. Ничего странного в ее поведении я не увидела, но Миша насторожился:
— Или у тебя в столе работает излучатель на тех же частотах, что пишущие камеры?
— Господи, откуда?
Миша, не церемонясь, стал открывать ящики, но нашел там только бумагу.
— Его постоянно сносит в левый бок, — он перевернул изображение станции, но букашка обползла ее по кругу, и снова устремилась к моим ящикам.