Секториум
Шрифт:
— Дура ты! Мать твою… Я ее обыскался, а она вона чем занята!
Огонь плясал под белыми ногами. С испуга, я забилась в плащ.
— Снимай же! — крикнул Юстин, и сдернул с меня последнюю деталь хартианского наряда.
Я выкатилась, угодив локтем в борозду между плитами, и, пока Юстин плясал на пепелище, старалась прийти в себя от боли.
— Бестолковка ты, ё зеленое… Кто ж так делает? Ты знаешь, как здесь трудно загасить огонь! Здесь те не Земля!
В пустынном пейзаже каменной планеты горело несколько костров, а я лежала на плите,
— Ушиблась что ли? — Юстин потянул меня за руку, словно кинжал воткнул в самую сердцевину нерва. — О… Да ты что ли руку сломала? Этого мне не хватало! Что ж теперь делать-то?
— Найди Птицелова.
— Где ж я его найду?
— Найди!
— Аккуратней надо. Ты чо драпала-то? Кто тя пугнул?
Мы расположились у стены ближайшего цирка и стали соображать. Вернее, Юстин стал соображать, а у меня шумело в голове от «грамматических туров».
— Хошь, заброшу тебя в ангар? Но это, сразу говорю, место не для дамочки. Хошь, в порту отлежисси, полечисси, высписси. Здесь не заснешь, неа… Ни фига не заснешь. От этих цирков некой дрянью смердит, только человек-то ее не чует.
— Я выспалась, спасибо.
— Но где ж я возьму тебе Птицелова? Когда не надо, они здесь крутятся. Когда надо — хрен знает, где они есть? Можа, уехал?
— Куда уехал?
— Мне почем знать? Я что ли с ними корешаюсь? Я ж, блин, работаю здесь.
— Посидим еще, вдруг вернется.
— Ой, — умилился Юстил и расплылся неполнозубой улыбкой. — Ты чо? Где тя только Вега откопал такую, куклу бестолковую? Или они те чо, крышу сдвинули? Это они мастера!
— Мне нужен магнитофон. — Юстин улыбнулся еще шире. — Что-нибудь, чтобы записать голос. Я бы поработала здесь дней пять, а потом ты заберешь меня на своем дерьмолете.
— Где ж я те его?..
— Подумай. Это же элементарная штука. Черный ящик у тебя в самолете есть?
Юстин смял папиросу и вставил в рот, прижав ее к десне разболтанным протезом.
— Неа…
— А в ангаре?
— Надо пошуршать. — Он прикурил и положил под голову скомканные останки плаща. — Можа и есть.
Я устроилась рядом. Пока мы разговаривали, не так сильно болел локоть. Как только умолкали, боль становилась невыносимой.
— Дай, затянусь.
Юстин недобро покосился, словно я посягнула на святое.
— Те не схренеет?
— Хочу отключиться и очнуться на Лунной Базе.
После затяжки я решила, что лучше вообще не курить, чем курить «Беломор».
— Давай, я в следующий раз «Мальборо» привезу?
— «Мальборо» для дамочек, — заявил Юстин.
— Ну, «Кэмел». Все не такая гадость.
— Ну, ты, блин, даешь! Нахрена ж это курить, если оно не вонючее? Так я что ли и воздухом подышать могу.
Юстин высосал папиросу, сплюнул на камень и разлегся.
— Как называется эта планета?
— Х… ее знает. Никак не называется. Номер имеет, да и все. Дык, Земля ж тоже, нахрен, никак не называется. Она ваще, двойной планетой записана.
— Ты можешь иногда не материться?
— Могу, — признался Юстин. — Но недолго. У меня тады шкура чешется.
— Лучше чешись.
— Ну, ты, я гляжу, отошла?
— Лети в ангар, найди магнитофон. Если встретишь Птицелова, скажи, что я его жду.
— Скажи… — засмеялся Юстин и закашлялся от смеха. — Я-то скажу, только они не поймут них…фига по-нашему. Я-то скажу, мне-то чо, жалко что ли?
Когда на этой планете кончаются одни сутки и начинаются следующие, знал только Юстин, и только потому, что имел местный хронометр. Мои часы не соответствовали здешнему распорядку. Когда мы, забывшись в товарищеской беседе, перевалили в новый день, я не почувствовала, просто захотела спать, но проходя мимо срамного места, поежилась. Я решила на всякий случай накинуть плащ, который волочился за мной по плитам. В шторе цирка осталась черная дыра, видимо, от моего пролета. Лохмотья шевелились на сквозняке, на моей заднице зияла такая же… «дверь в непознанное». Зато рука онемела по самую ключицу, и я забыла о ней надолго.
В маленьком цирке по-прежнему не было ни души. Только арена казалась бездонным колодцем в пропасть. Я легла и постаралась вспомнить урок Птицелова. Воспоминания были недосягаемы, с нечеткими линиями, невнятными формами. Я не могла представить его лица. Перед глазами кружили лучи прожекторов, фонари светились в летнем парке, погружались в застывшее море камня. Я старалась вспомнить лица землян, но они проваливались следом, пространство теряло свойство неподвижности и стягивалось воронкой. То ли надвигался сон, то ли пробуждение оттого, что, до сей поры, казалось жизнью. В голове не держалось ничего, только бродячие образы выплывали из черного колодца, заплетались узором, уносились прочь.
— Ира!!! — я вскочила с арены, не соображая, что происходит. — Ира!!! — кричало что-то внутри меня истошно, словно било током. — Уснула что ли? — в цирке по-прежнему не было ни души. От испуга я залегла у бортика. — И…ра… — надрывался голос внутри меня, слишком громкий для галлюцинации. — Проснись! — от страха я вконец перестала соображать и начала метаться, как обезьяна по клетке, в надежде убежать от кошмара, неожиданно проникшего в мое сознание. — Проснись, проснись! — кричал голос и гнался за мной. — Сюда говори! Сюда, ё моё! Я тя не слышу!
То ли паника благотворно повлияла на рассудок, то ли я окончательно проснулась, только вдруг до меня дошло, что это голосит передатчик, который Юстин прикрепил к моему воротнику.
— Он явилси… Твой Птицелов. Слышь? Я сказал, что ты ждешь. Он сказал, что знает. Желтый твой… эй, ты где? Он спросил, как твои дела, а я понял. Эй?!
Выскочив на улицу, я почувствовала истерический прилив сил, и побежала к главному цирку, но по дороге мой взгляд опять привлекло срамное место. Выжженная дыра была искусно задрапирована складками. Этот факт привел меня в ярость, и, вонзившись с разбегу в шторный лабиринт, я стала прокладывать себе дорогу.