Селфи на мосту
Шрифт:
– Не понимаю, как это могло случиться? – спрашивает обезумевшая, пораженная до беспамятства Анна. – Что же теперь делать? Как быть?
– Остается только ждать, потому что дальше медицина бессильна. Все, что от нас зависело, мы сделали. Теперь только чудо может что-то исправить.
– Что значит исправить? Я не верю, этого не может быть! – плачет Анна навзрыд, теряя самообладание. – Этого не может быть! Только не со мной! Только не с моим зайчонком! Это какая-то шутка! Глупый розыгрыш, да?
Голос ее дрожит, она произносит истерические фразы, бросая рассеянные взоры по углам палаты, будто ищет это самое чудо. Но кругом только испуганные
– Вам лучше прилечь, – мягко советует медсестра. – Сейчас вам все еще нужен покой. Вы еще слишком слабая.
– Что с моим ребенком? – продолжает неистово кричать Анна хриплым и безнадежным голосом. – Я вам не верю! Где мой мальчик? Что с ним? Дайте мне увидеть его!
Но врач уже ушел. Ему больше нечего добавить. А может быть, у него были более важные дела на тот момент. Только медсестра осталась с Анной – ее единственная помощь и поддержка. Она что-то вколола ей в плечо, и это быстро подействовало.
Рухнув на кровать, Анна пытается отдышаться, ее прошибает холодный пот, и сердце, как отбойный молоток, вырывается наружу. Но лекарство будто удерживает ее, не давая истерить. А молодая и неопытная медсестра садится рядом и чисто по-женски ласково обнимает за плечи, чтобы хоть как-то утешить. Такая уж у нее работа – никакой ответственности, но зато полная свобода для роли понимающей и учтивой собеседницы.
* * *
Во время боя на боксерском ринге двое соперников осыпают друг друга мощнейшими ударами. Известный факт, что такие схватки чаще всего заканчиваются нокаутом. Для тех, кто никогда не болел за коренастого чернокожего парня в красных перчатках или за высокого белого в синих, это происходит так: спортсмены изматывают друг друга на протяжении двенадцати раундов, пока один из них не попадает второму резким, сокрушительным ударом прямо в подбородок. Боксер от такого удара обычно падает и засыпает на некоторое время. Но потом его приводят в чувства, за исключением самых редких, летальных исходов, он снова встает на ноги, обдумывает свои ошибки и принимает поражение.
Так же и Анна, молодая будущая мама, измотанная недомоганиями и схватками на женском ринге под названием роддом, в итоге получает нокаут. Но женская натура куда сильнее мужского атлетизма – она способна выдержать удары и посильнее, чем у опытного драчуна. И удары эти порою наносит сама жизнь.
Анна приходит в себя, приободряется. Голова ее трещит, в ушах белый шум, тело взмокшее, а руки по-прежнему онемевшие. Но она все же находит в себе силы привести в порядок мысли, отогнав черноту и подрисовав все самое спокойное и позитивное. Она понимает, что ребенок ее сильный, раз сумел задышать спустя столь долгое время, пусть и с помощью аппарата, но сумел. Анна твердо верит, что он преодолеет и дальнейший кризис, как справлялась когда-то со своими трудностями она. Ведь это ее малыш, ее частичка, а значит, в нем есть такая же напористость, такая же жажда получить свое место под солнцем. Это вселяет в нее уверенность, и она не намерена больше ждать у моря погоды, а хочет заявить о своих правах на материнство, потребовать то, что принадлежит ей. Не носила она белого платья, не разрезала трехэтажного торта, но иметь ребенка ей никто не запретит. Это ее ребенок.
Анна набирается мужества и выходит из палаты в поисках кого угодно, лишь бы добраться до своей плоти и крови. Тогда-то ей и дозволяют посмотреть на малыша. Она направляется в кабинет
– Чем обязан? – спрашивает мужчина средних лет, оторвавшись от писанины и устремив на Анну безразличный взгляд.
– Я Соболева Анна, – отвечает она спокойно и с расстановкой, – Позвольте мне узнать, что с моим ребенком и когда мне его вообще вернут.
– А, теперь ясно. Я как раз вами и занимаюсь. В общем так: ничего хорошего я вам сообщить не могу. Во время беременности, судя по всему, не соблюдались все нормы и рекомендации. Отсюда и результат.
Анна молчит. Ей не хочется спорить. Она просто ждет, пока судья вынесет свой окончательный приговор.
– Ваш ребенок, – продолжает врач, – в данный момент лежит в коме. Вследствие удушья пуповиной у него развилась тяжелая форма гипоксии, что привело к поражению головного мозга: часть клеток осталась без кислорода и отмерла. Дышит он через ИВЛ, питание получает внутривенно. Даже если и выживет, то не научится ни ходить, ни сидеть, ни говорить, ни даже глотать самостоятельно. Сегодня утром на комиссии обсуждали этот вопрос и пришли к выводу: такое состояние у ребенка будет постоянным. Поэтому, если вы согласны, будет лучше отключить его от аппаратуры.
– То есть вы хотите сказать – будет лучше просто убить его, да?
– Поймите, ваш ребенок не реагирует на внешние раздражители. Большая вероятность, что он также останется лишен слуха и зрения. Ну зачем вам все эти мучения, зачем мучить ребенка? Он будет как растение. Вы этого хотите?
– Я хочу, чтобы он выкарабкался и поправился. Вот чего я хочу. Мой ребенок не будет растением, понятно вам. Я не согласна. Не вздумайте отключать его.
– Ну, как знаете. Тогда подпишите здесь и здесь. Пока ребенок в коме, вам придется оплачивать его содержание, а также препараты и прочие процедуры. А до тех пор остается только ждать, когда он проснется.
Анна дважды перечитывает бланк, после чего ставит в двух местах свою подпись.
– Проведите меня к моему малышу, – говорит она все с тем же спокойствием. – Я хочу увидеть его.
Врач не может отказать ей: уж слишком это было бы негуманно. Через стекло Анна смотрит на свое чадо и слезы текут по ее щекам, капая на пол. Малыш лежит в специальной люльке, а на лице у него дыхательная маска. Он кажется таким слабым и беззащитным, и жизнь его висит на волоске. Она никогда не позволит его отключить. Никогда.
Больше всего ей не хочется возвращаться в свою палату, ведь это так несправедливо наблюдать за счастьем других, в то время как у самой все будущее висит на все том же волоске. Другие мамочки нарадоваться не могут, глядя на своих сморщенных сосунков, а Анна, сидя напротив с пустыми руками, лишь борется с мрачными мыслями. Их детки здоровы, а она, может быть, так и не возьмет на руки своего кроху, не будет любоваться его улыбкой, смеяться над его шалостями. Только теперь она понимает, что не зря он брыкался в тот роковой день у нее в животе. Он будто бил тревогу, звал на помощь. Но никто ему не помог. Какая же она была дура, что не настояла на кесарево сечении. И только себя она могла винить теперь во всей этой ситуации.