Семь дней до Мегиддо

Лукьяненко Сергей

С одной стороны, это было для меня облегчением. Можно честно сказать товарищу полковнику, что я ему более не интересен. Вдруг не станет забирать разрешение на оружие, всё польза. И влезать в жутковатые разборки Измененных и пришельцев не потребуется.

Но какое-то внутреннее раздражение оставалось. Поманили подвигом – и тут же отправили в отставку. Есть, наверное, во мне какой-то нездоровый авантюризм. Может, в деда? Он служил в армии, по-настоящему воевал в двадцатом веке, когда США и СССР мерялись силами в разных уголках света. Отец говорит, что дед был

боевой, жаль, я его совсем не помню. У матери родители тоже умерли, но они были людьми мирными, какими-то чиновниками в строительстве.

Точно, дедушкино влияние.

Или собственное шило в одном месте.

Я заглянул на пять минут к себе, переоделся. Потом поднялся к родителям.

Дверь открыла аккуратно причесанная рыжая девочка в голубом платье.

– Оба-на, – сказал я пораженно.

– Ну не ходить же Анастасии в твоих старых джинсах? – спросила мать, появляясь за ее спиной.

Наська сделала что-то, чему полагалось изображать книксен или иной аристократический поклон.

– Я, конечно, удивлен, что ты хранишь мои детские шмотки, – сказал я, заходя. – Мам, но платье я точно не носил.

Наська хихикнула.

– Мы сходили в магазин, – сказала мама. – Взяли зонтики и сходили.

Я молча смотрел на нее.

– Максим, перестань, – мама махнула рукой. – Тучи. Я не видела этой гадости. И даже будь небо чистым, я бы не смотрела на кольцо.

Я продолжал молчать.

– Пойдем, я пиццу сделала, – сказала мама. – Не знаю, как получилось, никогда не делала пиццу с тушенкой и кетчупом… Максим! Ну неужели ты думаешь, я не знаю, что случилось в мире?

– Ты хорошо изображала, – кисло ответил я.

Мать махнула рукой и пошла на кухню, качая головой.

Наська, терпеливо дожидавшаяся конца разговора, раскинула руки и облапила меня. Торжественно сказала:

– Пришел мой герой!

– Победитель японской мафии, – безнадежно согласился я.

– Нет, ты предводитель тайной организации Сопротивления. Вы боретесь с теми, кого лучше не называть вслух! – она понизила голос. – Ты на самом деле древний как пень. Тебе почти двести лет, но тебя воспитывали буддийские монахи…

– Буддистские… – неуверенно поправил я.

– Да без разницы! Тебя поили молоком волшебных летающих яков, и ты сохранил внешнюю молодость…

– В кого ты такая умная? – спросил я, пытаясь идти по коридору. Это не очень просто, когда в тебя намертво вцепилась десятилетняя девчонка.

– Забыл, где я живу? Я четыре года лежала неподвижно, мне нечем было заняться, а в комнате было много книжек…

– Примерно догадываюсь об их содержании, – кивнул я. Мне показалось, что про четыре года Наська сказала серьезно.

– О, ты и о половине не догадываешься, – ответила она загадочно. И вдруг с живейшим интересом уставилась на меня.

– Чего? – спросил я.

– Ничего, – Наська хихикнула. – Ничего. Тили-тили-тесто.

Отцепившись наконец-то, она с визгом унеслась на кухню.

Мне захотелось провалиться сквозь пол, сквозь квартиру внизу, пару лет как занятую каким-то казахским бизнесменом,

и оказаться сразу в своей.

Наська что, каким-то образом почувствовала… мои отношения с Дариной?

Смирившись с неизбежным, я пошел на кухню.

Уж не знаю, кто делал пиццу, но из духовки ее доставал отец. Выглядела пицца странно: четырехугольная, на весь поднос, из тушенки с луком и кетчупом. Итальянцы бы в обморок упали.

Но было вкусно.

Мать с отцом все-таки налили себе водки. Но хотя бы не маскировали ее под вино, что меня вечно раздражало. И выпили всего по рюмке. По крайней мере сейчас, при мне.

– Как твои дела сегодня? – спросила мама с той деланой небрежностью, которая означала, что она готовится сказать что-то очень серьезное.

– Нормально, – я пожал плечами. И выдал то, что должно было порадовать родителей: – Думаю, может, попробовать поступить в институт? До экзаменов еще больше двух месяцев. Подготовлюсь.

– Хорошо, хорошо, – пробормотала мама, даже не уточняя, куда именно и с чего вдруг я собрался поступать. – А как Дарина? Ты ее не видел?

– Видел, у неё все хорошо, – я искоса посмотрел на Наську. Та упоенно грызла корку от пиццы.

– Я вот что…

– Мы, – поправил отец, крякнув.

– Мы вот что подумали, – согласилась мама. – Ты сказал, у нее проблемы какие-то, семейные…

Я кивнул, уже понимая, к чему всё идет.

– Может, ей пожить у нас? Или у тебя, квартира же большая, для девочек найдется свободная комната. – Мама, похоже, исходила из того, что я никак не могу спать в одной комнате с Дариной.

– У нее дела, мама.

– Ну пусть заглянет как-нибудь, я пирог сделаю, – продолжала мама, хмурясь. – Мука есть. Или пирожки с картошкой…

Она явно подбиралась к основному вопросу.

– А Настенька пусть пока поживет у нас, – закончила мама. – И Дарине легче будет с делами, и девочке…

– Мама, завтра утром Наське надо вернуться к Дарине, – сказал я.

Лицо у мамы закаменело. Отец потянулся к бутылке и вновь наполнил рюмки.

– Это обязательно? – спросила мама жалобно.

Я молчал.

Ну что я, слепой, что ли? Не вижу, что родителей будто включили сегодня?

– Это обязательно, – неожиданно сказала Наська. Повернулась и обняла мою маму. – Вы хорошая. Я бы у вас осталась.

У мамы задрожали губы.

– Но вы же догадываетесь, да? – сказала Наська. – Я не совсем человеческая девочка. Я из Гнезда. Я Измененная. И Дарина тоже. Я куколка, она жница.

– Сволочи, – тихо сказал отец.

– У меня была… нет, не хочу даже называть, – Наська опустила голову. – Очень гадкий рак. Его вообще не лечили, и сейчас не умеют. Родители пытались собрать денег, но это все равно бы не помогло. А тут еще Перемена. Всем стало не до того. Я бы умерла, но появились Гнезда. Я не помню маму, только придумываю себе, но у меня есть ее письмо. Она там все рассказывает. Я ее понимаю и не сержусь. И на Гнездо не сержусь. В одном я не прижилась, так бывает, меня гнездниковское забрало. Там я поправилась, только не сразу.