Семь фантастических историй
Шрифт:
Я про это узнал, и ночью я бродил по Иерусалиму, раздумывая, как бы мне его выручить. Утром, проходя мимо храма, я увидел старого нищего, которого и раньше много раз видел. Он был хромой, весь перебинтован и к тому же не в своем уме. Когда на него находило безумие, он кричал, пророчествовал, сетовал на свою горькую участь, призывал небесные кары на правителей города, обличал Четвертовластника и жену его в страшных пороках. Он был безумец, и над ним только смеялись, но в то утро проходил мимо центурион со своими людьми, и, услышав, что говорит нищий про жену Ирода, он прогневался. Он сказал нищему, что, если он еще раз позволит такое, придется ему ночевать в иерусалимском застенке и отведать
Я слушал и думал: вот подходящий случай. Днем я сбрил бороду и волосы, вымазал лицо маслом земляного ореха, оделся в рубище, перебинтовал себе правую ногу, а в бинтах спрятал острый напильник и длинную веревку. Вечером я пошел на ступени храма, а старый нищий так перепугался, что туда не пришел, и я сел на его место. Когда мимо проходила стража, я, подражая голосу безумного нищего, стал накликать самые страшные беды на голову самого Римского Императора. И, как я и думал, меня схватили и бросили в тюрьму, и никто меня не опознал в моем рубище. Мне дали двадцать пять палочных ударо, и лицо человека, который бил меня, я хорошо зампомнил, чтобы честно с ним расквитаться. А серебряной монетой я подкупил тюремщика, и он запер меня на ночь вместе с Гестом. Это было высоко-высоко, ведь тюрьма, как ты знаешь, высечена в скале.
Гест упал мне в ноги, он их целовал, он дал мне напиться воды из своей кружки, а потом мы стали пилить напильником железные брусья окна, и то Гест стоял у меня на плечах, то я взбирался на плечи Гесту. К утру один брус поддался, и мы привязали к нему веревку. Гест спстился первым, добрался до конца веревки, до земли она недоходила, и он спрыгнул. Потом из окна полез я, но я ослаб и был непроворен, а тут как раз солдаты вели нового узника. Они несли факелы, и один солдат увидел, как я вишу на стене. Гест мог бы спастись, если бы побежал, но он не хотел меня оставить. Так нас схватили обоих. И они увидели, кто я.
Вот как это случилось — сказал незнакомец. — А теперь ты мне говоришь, что Гест в раю.
— Да, — сказал Петр, который его слушал вполуха, — ты очень мужественно поступил, рискуя жизнью ради своего друга.
И при этом он глубоко вздохнул.
— Ну, я слишком долго прожил в лесу, мне ли совы бояться, — сказал незнакомец. — Или кто говорил тебе, что я из тех, кто в час опасности спасает свою шкуру?
— Нет, — сказал Петр и, помолчав, прибавил: — Но ты сказал, что и тебя схватили. Однако же ты здесь, стало быть, тебя отпустили?
— Да, меня отпустили, — сказал незнакомец и глянул на Петра странным, испытующим взглядом. — И у меня была только одна мысль — отомстить за Геста. Но раз он в раю, стоит ли беспокоиться? И я вот не знаю, что мне делать. Не выкопать ли припрятанный бочонок Четвертовластника, не выпить ли его?
Грустно будет тебе пить без друга, — сказал Петр, и глаза его наполнились слезами, еще не выплаканными за последнюю неделю. Он подумал, что следовало бы выговорить незнакомцу за кражу вина, но сердце у него слишком надрывалось от собственной печали.
Да нет, не это меня тревожит, — сказал незнакомец. — А что, если и то вино испортилось и окажется мне не по вкусу, — что мне тогда делать?
Петр сидел, глубоко задумавшись.
Друг мой, — сказал он наконец. — Есть в жизни иные радости, кроме вина Четвертовластника.
Да, я их знаю, — сказал незнакомец. — Но что, если и с ними случилось то же? Две красавицы жены ждут меня в моем доме, и, как раз перед тем, как все это случилось, я купил непорочную девочку двенадцати лет. Так с тех пор я ее и не видел. Я могу их отведать, если пожелаю. Но как бы землетрясение их тоже не перепортило, не оставя им ни букета, ни крепости, и что же мне тогда делать?
Петру уже надоели жалобы незнакомца и хотелось, чтобы он его оставил в покое.
Почему, — спросил он, — ты решил рассказать обо всем этом мне?
А, хорошо, что напомнил, — сказал незнакомец. — Да-да, я тебе объясню. Мне говорили, что твой Равви в ночь перед казнью пировал со своими учениками и за столом подавали особенное вино, несравненного букета и аромата. Так вот. Не осталось ли у тебя немного этого вина и не согласишься ли ты мне его продать? Я дам тебе за него все, что ты пожелаешь.
Петр уставился на незнакомца.
— Господи! Господи! Господи! — крикнул он, в смятении опрокинул стакан, и вино пролилось на пол. — Ты сам не знаешь, что говоришь. Да всех сокровищ Римского императора недостанет выкупить ни капли единой того вина, что пили мы в тот четверг!
У него так разболелось сердце, что он раскачивался на стуле. И вдруг слова Учителя всплыли в его памяти — о том, что он будет ловцом человеков, и он решил, что его долг помочь этому несчастному. Он побернулся к незнакомцу, посмотрел на него, но, чем больше он на него смотрел, тем яснее ему становилось, что из всех людей на свете это единственный, кому помочь он не в силах.
— Сын мой, — сказал он ласково и серьезно, — Возьми свой крест и следуй за Ним.
Незнакомец собирался что-то сказать, когда заговорил апостол. Сейчас он осекся и очень странно смотрел на Петра.
— Мой крест! — крикнул он. — Где он, мой крест?
— Никто, как ты сам, не может нести твой крест, — сказал Петр, — но Он поможет тебе его нести. Выкажи силу и терпение. Я еще кое-что тебе расскажу.
— Что можешь ты мне рассказать? — вскричал незнакомец. — Да много ли сам ты знаешь? Помочь? Кому нужна помощь, чтоб нести крест, ныне тесанный иерусалимским плотником? Только уж не мне! Кривоногому Киринеянину [78] не пришлось бы за мой счет бахвалиться силою. Вот ты говоришь — терпенье и сила, — продолжал он, чуть помолчав, все еще в ужасном волнении. — Но я еще не встречал человека, равного мне силою. Глянь, — сказал он и распахнул плащ, показывая Петру свою грудь и плечи, рассеченные страшными белыми шрамами. — Мой крест! Крест Геста стоял справа, а крест того Асхаза, который всегда немногого стоил, был слева. Я не хуже них управился бы со своим крестом. Ты думаешь, и я не продержался вы больше шести часов? А мне, знаешь ли, все равно. Где вы я ни был, я всегда был главарем, и меня уважали. Это сейчас я не знаю, что мне делать, но ты не думай, прежде я умел приказывать людям и посылал их, куда захочу.
78
Симон Киринеянин нес крест Христа к месту распятия (От Матфея, 27, 32).
Своим презрительным тоном незнакомец чуть не вывел Петра из терпения, но после того случая, когда он отсек ухо Малху, он дал себе зарок сдерживаться и потому промолчал.
Через некоторое время незнакомец посмотрел на него, как будто озадаченный его молчанием.
— Ну, а ты, — сказал он. — Ты же был вместе с Пророком, как ты думаешь, что тебя ожидает?
Лицо Петра, омраченное печалью, тут разгладилось и просияло. Он весь озарился надеждой.
Я надеюсь, верую, — сказал он, — что вера, которая дороже преходящего золота, тоже ведь, однако, испытуемого в горниле, что вера моя послужит славе Христовой. Я надеюсь, что мне дано будет жить и умереть за моего Господа. Иной раз, да, иной раз в последние ночи, — он понизил голос, — мне даже мнилось, что в конце пути ожидает меня крест.