Семь колодцев
Шрифт:
Спать не хочется.
Я разглядываю лицо Веры. Медленно, подробно. Останавливаю взгляд на губах, которые так люблю вылизывать, всасывать, особенно нижнюю губу, и вдруг отвлекаюсь на участок шеи с ярко выраженной линией вены. Ох, как я понимаю вампиров! С каким жаром я сейчас впился бы зубами, впиявился в этот кровеносный сосудик…
Загадочная тишина. В этой таинственной обстановке кисельной черноты, в этой гипертрофированной атмосфере теней и полутонов она мне видится во сто раз прекрасней, чем есть на самом деле.
Спящая красавица.
Вера переворачивается на бок. Будто в насмешку, она выставила свою попку. Такую призывно
Затаив дыхание, я протягиваю руку и медленно сдвигаю ее майку на спину. Моему алчному взору предстают ее поджарые ягодицы. На одной из них вижу четкие отпечатки зубов. И это последнее, что я вижу в здравом рассудке…
В прошлый раз при помощи наручников, приобретенных в специальном магазине, я распял Веру на кровати и более часа наслаждался ее мнимой беспомощностью. Со мной происходило что-то невероятное. Я так распалился, что нечаянно укусил ее за ягодицу. Она дико взвизгнула, обиделась и потребовала немедленно освободить ее от пут. Ну ничего. Это ей за то, что она неделей раньше исцарапала мне всю спину.
… Я переворачиваю Веру на живот, раздвигаю ее ноги и, изловчившись, прохожусь влажным языком по ее безмятежно сомкнутой плоти. Вера что-то сквозь сон бормочет. Не позволяя ей опомниться, я оказываюсь сверху и медленно вхожу в тугую, еще не успевшую намокнуть норку. Она приподнимает бедра, чтобы было удобнее…
28
Сегодняшний день.
В душе мерзкая отвратительная немота.
Я плетусь вдоль дороги к метро и машинально разглядываю людей: их поношенные лица, их сгорбленные спины, их спешащие ноги. И думаю о том, что эти люди, несмотря ни на что, продолжают жить — дышать, ходить, есть, работать, желать, страдать, ссориться, мириться. Может быть, они пережили в сто крат более ужасные трагедии, чем я, но жизнь им, как ни странно, еще любопытна: они жадными глубокими глотками пьют ее, не зная пресыщения, и никак, никак не могут напиться. Почему им все нипочем? А я уже смертельно устал, ничего не хочу, едва передвигаю ноги и испытываю тоску и скуку от всего того, чем они живут, что их волнует…
Да, я знаю: я не такой, как все. Я изначально родился этаким изгоем. Еще с детства я ненавидел коллектив, а коллектив ненавидел меня, потому что мы с ним были совсем разные. Все, что интересовало моих сверстников, было мне глубоко безразлично, и наоборот.
В детском саду, когда все дети дружно кружили хороводы или играли в мяч, я в стороне задумчиво чертил на песке загадочные знаки, и никто не мог понять, что я делаю, о чем я думаю. Воспитатели бесились и часто мстили мне: то в угол поставят, то обеда лишат. А однажды, когда я залез на крышу беседки и просидел там до вечера, разглядывая небо, пока меня искали три десятка взрослых людей, воспитательница Ирина решила наказать меня по-особому: поставила на стол, при всех сняла с меня штанишки вместе с трусиками и приказала не двигаться, пока не разрешат. Девочки зажмурились от испуга, увидев мой детский писюн. Мне стало ужасно стыдно, и я навсегда запомнил эту сцену…
В школе коллектив почему-то решил, что я ставлю себя значительно выше его. Все идут в кино, а я в лес. Все в лес — я в кино. Сначала они со мной не разговаривали, наивно полагая,
Я всю жизнь был одиноким волком. Я бродил по полям и лесам, избегая встреч с большими стаями себе подобных и задирая всякую мелкую тварь, наслаждался волей, покоем и свободным полетом мысли.
Почему так? Почему я настолько не похож на других людей, будто прибыл из космоса? Может быть, Создатель наделил меня высшим Знанием для выполнения какой-то особой миссии? Тогда в чем эта миссия? И когда наконец я приступлю к ее выполнению?..
Я уже подходил к метро…
29
Когда я оперился, став для всех Александром Владимировичем, я почувствовал в себе педагогическую жилку и попытался взять Вовочку на буксир. Вряд ли из благотворительных побуждений, скорее для собственного развлечения. Из этого, конечно, ничего хорошего не вышло — к тому времени в голове моего школьного товарища произошли уже необратимые изменения. И все-таки было довольно весело. Несколько самых удивительных историй достойны и твоего внимания, мон шер.
Замечательное перевоплощение Вовочки из бича в моего телохранителя было лишь логическим продолжением многолетней многоуровневой постановочной игры, где главный герой, он же лабораторный испытуемый, всегда действовал наугад, никогда не зная, что произойдет с ним в следующую секунду, а автор пьесы, он же Вершитель, он же ваш покорный слуга, часто вмешивался в процесс, неожиданно появляясь из-за кулис, чтобы личным участием изменить ход событий: предотвратить беду или, наоборот, придать сюжету дополнительную гибкость, глубину и остроту. А началось с того, что однажды я решил Вовочку женить. По нынешним временам дело не хитрое, можно даже сказать — совершенно плевое, но, беря во внимание облико морале моего друга и его более чем скверные привычки, — весьма хлопотное.
Как-то около полуночи я подъезжал к своему гаражу. У меня была тогда «бээмвуха» пятой серии, черный бу-мер — как сейчас говорят, которую я держал на кооперативной стоянке. Настроение было хай-класс — мне удалось подписать с розовощекими европейцами пару космических контрактов, которые в перспективе могли удвоить, а то и утроить мои и без того не хилые капиталы. У въезда в гараж я заметил мрачную грузную фигуру в синем замызганном плаще.
Вовочку я не видел месяца три. Он выглядел так, будто только что вернулся из Бухенвальда. От его некогда пышущего силой и здоровьем стапятидесятикилограммо-вого тела осталось не больше ста тридцати. На грязном осунувшемся лице замерла печаль всего человечества. Узкие глазки слезились от холодного ветра.
Узнав мою машину, Вовочка аж подпрыгнул от радости. Он, видимо, потерял всякую надежду дождаться меня.
Я скривил губы и подал ему знак рукой — мол, подожди меня здесь, стой, где стоишь, а сам заехал на территорию стоянки.
— Что у тебя? — Я вышел за ворота стоянки и быстрым шагом направился в сторону своего дома.
Вовочка засеменил следом.
Была слякотная весна. К запаху набухающих почек и влажной затхлости, поднимающейся от земли, примешивались свежие струйки далеких южных ветров. Сердце сладким возбуждением реагировало на эти символы предстоящего цветения.