Семь колодцев

Стародубцев Дмитрий

34

Приближался тот счастливый день, когда я должен был взойти на борт самолета и улететь далеко-далеко, за тысячи километров, в чудесную страну романтических помыслов своей юности. Меня ожидает блаженство тела и успокоение души, я смогу хотя бы на некоторое время отделить себя от всего остального человечества, слиться с природой, стать ее частью…

Пошли все к черту!

Я воспарю над бесполезной суетой, я стану одним из богов, которым чужда меркантильная бытовуха, которыми движут высшие философские категории. Материя разверзнется, откроется портал в неописуемой красоты потусторонний мир, и я шагну

навстречу голубому свету, подгоняемый в спину серостью будней и зловонием толпы. Это будет моим личным торжеством! Триумфом всей моей жизни!

Впрочем, неожиданно мои планы несколько поменялись. Теперь меня должна была сопровождать Вера. Моя проказница Вера — предмет моего беспрестанного вожделения. Пусть эта поездка станет не только моим личным триумфом. Я добр, щедр и преисполнен благодарности, я разделю его с ней — моей послушной сексуальной игрушкой, моей злой насмешницей, моей грязной сучкой, моей счастливой обладательницей жаркой попки, которую невозможно не вожделеть. Ведь она, Вера, этого достойна!

И я уже с нетерпением фантазировал, купаясь в гавайских волнах удовольствия и сладкой сексуальной неге. Часто, засыпая в своей холостяцкой кровати, я, как в старые добрые времена, пахнущие в воспоминаниях лавандой простеньких духов одноклассницы Светы и собственной спермой, брался за своего нервного приятеля (для непонятливых: детородный орган) и, наслаждаясь покорным присутствием в своих видениях Веры и легко управляя ее недвусмысленными действиями, помогал ему освободиться от накопившейся горечи одиночества.

Я уже жил предстоящей поездкой. Я не мог ни о чем другом думать. Однако вместе с приближением времени, оставшегося до отлета на необитаемый остров, испарялся Верин азарт — ее легкость, ее искрометная открытость, ее развратная страсть ко мне. Она, словно Снегурочка, попавшая на солнечный пляж, таяла на глазах, превращаясь в мокрый и угловатый кусок льда.

Что случилось?

Я решил, что дело во мне и, не придумав ничего более убедительного, неожиданно подарил ей золотые часы. Подарок она благодарно приняла, искренне радуясь не столько золотому блеску на своей руке, сколько высокой оценке ее женских достоинств, и даже вся засветилась, будто ребенок, нашедший утром тридцать первого декабря под елкой восхитительную игрушку. Но довольно скоро на смену счастливому трепету и лучистому влажному взгляду вновь пришло уныние.

Она теперь все больше молчала. В постели позволяла делать с собой все, что угодно, но сама перестала проявлять инициативу, а в ходе соития или особых ласк кончала все реже и реже.

Некоторые ее выходки были совершенно необъяснимы. То она ни с того ни с сего напивалась и ее долго рвало, то на вечеринке, устроенной моими партнерами, она флиртовала на моих глазах со всеми подряд, даже с женщинами. Однажды в субботу мы отправились в Санкт-Петербург — я пригласил ее в Мариинский театр на премьеру оперы. В аэропорту, пока я ходил в туалет, она бросила меня, а потом объяснила свой странный поступок тем, что ей срочно позвонили, якобы у кого-то произошло какое-то несчастье. Чушь!

Казалось, она добивается только одного: чтобы я оставил ее в покое и сделал это как можно скорее. Кое-что в этом направлении ей удавалось — я целыми днями ходил обиженный, мог неделями ей не звонить.

Она дурнела на глазах. Это было очевидно. Нет, я по-прежнему находился в орбите ее мощной сексуальной ауры, но вся ее внешняя, неэротическая красота, заключалась в светлом

оптимизме ее лица, в сумасшедшей энергии, которая струилась из ее глаз, а без этого она была лишь сексуальным техническим объектом, пусть совершенной, но всего лишь надувной куклой.

За пять дней до отлета на Гавайи, в воскресный день я отвез Веру в развлекательный центр и преподал ей урок щедрости, галантности и слюнявой влюбленности. Этого она не смогла перенести и вновь, как в прежние времена, засверкала всеми гранями своей роскошной похотливой сущности, распустилась, как, наверное, умела в ранней молодости, утренним розовым цветком с каплей хрустальной росы на девственном лепестке.

Вечером после сытного ужина в итальянском ресторане я заманил ее в свои хоромы, одурманил коктейлями и нежностью, и мы оказались в спальне. Там она сразу же ухватила мой член и с жадностью воткнула себе в рот.

В эту ночь я поставил личный рекорд сексуальной неутомимости. Но дело было не во мне, а в ней. Она обладала редчайшими способностями. Она — эта шикарная блудница, эта высококлассная блядь, эта шпанская мушка наивысшей концентрации, эта вдохновенная фея моих ночных поллюций, могла бесконечно долго надо мной измываться, задействовав все участки и секретные закоулки своего и моего тела, все нервные окончания, которые хотя бы отдаленно были связаны с получением наслаждения. Это горячее сверхпорочное существо, это исчадие рая устроило невообразимую вакханалию на обломках моей невинности и сдержанности.

Уже под утро я сказал сквозь полузабытье сна:

— Ты себя ведешь, будто мы трахаемся последний раз! Она долго молчала. Очень долго. Я даже решил, что она заснула.

— Кто знает! — вздохнула она.

Ее ответ был в высшей степени подозрительным. Я мгновенно пришел в себя и приподнялся на локте.

— Что ты имеешь в виду?

Она отодвинулась от меня и села на кровати, прикрыв обнажившуюся грудь одеялом.

— Я должна кое-что тебе сказать…

Я предположил, что речь пойдет о каких-нибудь мужчинах из ее прошлой жизни, которые до сих пор не дают ей покоя или с которыми у нее что-то связано, и уже приготовился было убедить ее в том, что ее проблемы разрешимы и что, если понадобится, я всегда ее поддержу, о чем бы ни шла речь. Но Вера с первых же слов дала понять, что проблема совершенно в другом. В чем же?

— Я не должна тебе этого говорить… Я могу серьезно пожалеть об этом… Но я не могу поступить иначе! Я еще никогда не встречала таких мужчин, как ты, и не в силах ответить тебе черной неблагодарностью!

Я протянул руку за сигаретой.

— О чем ты можешь пожалеть? О какой черной неблагодарности ты говоришь?

— Знаешь… — Вера вытянула из моих пальцев зажженную сигарету и несколько раз глубоко затянулась. — Я хотела… Давай… давай завтра на эту тему поговорим!

Я с удивлением наблюдал за тем, как она курит, поскольку ранее предполагал, что она не знакома с этой пагубной привычкой.

— Нет уж, договаривай! Не я поднял эту тему!

Я схватил ее одной рукой за горло, изображая, что сейчас задушу. От неожиданности она подавилась табаком, и я отобрал у нее сигарету.

— Какие претензии, Отелло? Я молилась на ночь! — не очень весело пошутила она.

— Давай, Дездемона, колись!

— Хорошо, извини. Дело в том…

Она вдруг сделалась совсем серьезной, и ее напряжение передалось мне.

— В чем?

— В том, что… В общем я насчет нашей поездки на необитаемый остров…