Семь колодцев

Стародубцев Дмитрий

На следующий день мы были в Москве, а еще через неделю — в Турции. Он одел и обул меня, купил мне кольца, серьги… Постепенно я все реже и реже вспоминала тот ад, сквозь который прошла. Я почувствовала себя настоящей женщиной: мимо спокойно не мог пройти ни один мужчина.

Мы вернулись в Москву. Я посещала салон красоты, бассейн. Вениамин не скупился на магазины, водил меня в рестораны и клубы.

«Может быть, все, что произошло, даже к лучшему?» — так иногда я думала. Ну, сидела бы до самой старости провинциальной дурочкой в своем Нижнем Новгороде, и что из этого? А теперь передо мной открыт весь мир…

39

Сегодняшний день.

Я уже подхожу к метро. Толпа густеет, толкают то справа, то слева. Тысячи ног привычно месят замерзающую грязь, и та сочно чавкает под толстыми подошвами ботинок. Здесь в густой толчее перегруженной транспортной развязки значительно теплее, потому что жаркие выдохи людских орд и горячее биение множества сердец разогревают воздух.

Внезапно захотелось есть, и я встаю в очередь к палатке, где продают ароматную шаурму. Этот навязчивый запах, запах томящейся в жару курятины и свинины я уловил еще издалека и теперь стою, уткнувшись в чью-то равнодушную широкую спину, и захлебываюсь слюной.

Я знаю, что меня отравят. Жир, майонез, холестерин, мясо неизвестного происхождения. Да и продавец, какой-то чучмек, сначала здоровается за руку с приятелем, потом сморкается в грязный носовой платок и этими же пальцами заворачивает в питу наструганные ломтики мяса и салат. Но я продолжаю безвольно стоять и ждать, когда очередь дойдет до меня. Потому что мне все равно и потому что я очень хочу есть.

Я чувствую себя мелким, глупым, беспомощным. Меня трясет от омерзения, которое я испытываю к самому себе…

Через десять минут я сижу на железной трубе-заборчике за палаткой, в куче торгового мусора и жадно уминаю свою шаурму, запивая ее каким-то холодным безвкусным пивом. Жир течет по пальцам, губы и щеки в майонезе и красном соусе.

Я специально здесь спрятался, чтобы оказаться подальше от людей, от их муравьиной суеты. Потому что мне тошно на них смотреть. Им-то есть куда спешить, а вот мне совершенно некуда — для меня все давно остановилось. Впрочем, что стоит их беготня? К чему они стремятся, чего они добьются? Заработают лишний кусок хлеба? Купят лишнюю шмотку? Проведут на далеком лазурном берегу лишний день? Хапнут новый автомобиль, чтобы потом тратиться на бензин и ремонт, стоять в пробках и с заискивающей миной отдавать последнее брюхатому гаишнику?

Мне хочется плакать, и я, ей-богу! заплакал бы, если б смог.

Из-под обувной коробки вылезает громадная крыса, косолапо приближается, игнорируя мое физическое превосходство, и засовывает свой чуткий нос в обертку, которую я только что бросил перед собой. Пропитанная мясным жиром бумажка, несомненно, драгоценное лакомство для любого серого хвостатого ублюдка, однако эта разожравшаяся тварь, видимо, не привыкла к простой пище, ей подавай деликатесы, она обиженно отворачивается от угощения, поднимает рыльце и укоризненно смотрит на меня большими умными глазами, будто я перед ней здорово провинился.

Я не боюсь крыс. Я знаю, что человек значительно сильнее. Однажды в армии мне довелось всю ночь отражать атаки крысиных полчищ, которые хлынули из затопленного подвала в казарму, где я был один, поскольку рота убыла на маневры, а я дневалил. Несмотря на всю агрессивность этих тварей и их невероятную маневренность, я убил палкой не меньше десятка крупных особей.

— Чего зенки-то вылупила? — ожесточаюсь я. — Щас все брошу и последнюю шаурму тебе отдам! Поди купи свою, если бабки есть!

Я поворачиваюсь к крысе боком и откусываю нарочито большой ломоть.

Крыса пренебрегает моим заявлением и продолжает гипнотизировать меня, только теперь ее взгляд заметно теплеет, будто она уже не требует, а униженно просит с ней поделиться.

— Ну ты еще поскули или помяукай! — говорю я. — Конечно, я понимаю: семеро по лавкам, жизнь тяжелая, родственники не помогают… Но я-то тут при чем? Мы с тобой детей не крестили и в разведку вместе не ходили! Так что отвали, пока я добрый, дай мне пожрать спокойно!..

Это однажды в армии на политзанятиях полковник Куц попросил нас ответить в письменном виде на очень простой вопрос: с кем бы ты пошел в разведку? И почему? В помещении присутствовал и замполит майор Вере-меев. Ну, один солдат наивно написал, что без раздумий пошел бы в разведку вместе с Васей, объяснил: хороший друг, всегда в трудную минуту придет на помощь, другой рядовой выбрал Петю, третий — Васю и Петю одновременно. А я на полном серьезе изъявил желание идти в разведку вместе с полковником Куцем и майором Вере-меевым и самым искренним образом обосновал свой выбор, используя грамотный слог и точные эпитеты. Через четыре месяца я был уже младшим сержантом и командовал и первым солдатом, и вторым, и третьим, и прочими любителями ходить в разведку не с командным составом, а с друзьями, командовал также Васей и Петей…

Крыса не реагирует на мои просьбы. Она продолжает сидеть напротив меня и взглядом вымаливать подачку. Разве что хвостиком не машет. Смотрит она неотрывно, и из-за легкой желтизны ее глаз, придающей взгляду некую мистичность, мне становится немного не по себе, даже как-то страшновато. Кусок застревает у меня в горле.

— Чё у тебя глаза-то желтые? — вновь обращаюсь я к хвостатому попрошайке. — Ты, случайно, не желтухой болеешь? Нет? Все равно сходи на всякий случай проверься. Береженого Бог бережет!.. — Я гляжу на остаток шаурмы в своей руке и думаю о том, что для меня этот кусочек ничто — каким я был голодным, таким и останусь, а для этой крысы и ее ребятишек — пир на весь мир, три дня беззаботной обжираловки. — Ладно, на, доедай! — Я с легким сожалением бросаю лакомство крысе.

Она хватает его мощными челюстями и, не обращая на меня никакого внимания — ни спасибо, ни до свидания, — утаскивает под обувную коробку.

«Вот, ё, чудеса!» — думаю я, допивая пиво.

— Лучше бы мне отдали, чем крысам скармливать! И без того их здесь развелось пруд пруди!

Я оборачиваюсь. Передо мной грязная старуха, впрочем, неотталкивающей внешности.

— Хм, какая-то странная крыса, — удивляюсь я. — Такое ощущение, что все понимает. А глаза, как у человека!

— Эта? — кивает старуха в сторону обувной коробки. — Это же Манька, она ручная, ее здесь все знают… Бутылочку пустую не подарите?

И действительно, я уже допил свое пиво.

— Конечно, берите!

40

Не знаю почему, но бандиты больше не появлялись. Я ждал мести, боялся всего, что вызывало хотя бы малейшее подозрение. Я обзавелся оружием, передвигался по городу, будто находился на нелегальном положении. «Слава богу, что у меня нет семьи! — думал я. — Иначе мне было бы ох как непросто!» И действительно, я совершенно один, опасаться мне не за кого, а личный риск последнее время стал вызывать во мне даже некий азарт, без которого я уже и не мыслил своего существования. В те дни я, как угорелый, носился по Москве на мощной иномарке, презирая дорожные знаки, разметку и светофоры, ежемесячно менял офисы и арендуемые квартиры. Сталкиваясь по работе с различными криминальными структурами, я больше не шел против них «на ура», а очень ловко обводил их вокруг пальца, так, что у них не возникало ни малейшего желания вступать со мною в конфронтацию.