Семь лет до декабря. Белые кресты Петербурга
Шрифт:
У отхожих мест комиссия остановилась, но Милорадович заглянул вовнутрь. И тотчас побледнел, отпрянул, захлопнул дверь. Караульные как по команде уставились в пол, придержав разбойника. Глинка заглядывать не стал – и без того мутило до необычайности.
– У вас нужники что, для мужчин и женщин единовременно? – по-французски выпалил сгоряча Милорадович.
Обер-полицмейстер пожал плечами, ответил так же:
– Тюрьма переполнена, ваше сиятельство.
– Ну, хоть очередность соблюдается?
– Нет, ваше сиятельство, – вмешался англичанин, тронув Милорадовича за
Обер-полицмейстер промолчал и вновь спрятался за платком, но кивнул, подтверждая. Милорадович страдальчески дернул галстук, махнул рукой и арестантам, и караульным.
– Бог мой, идемте на воздух. На сегодня довольно.
Проходя мимо кандальника-душегубца, дружелюбно коснулся его плеча.
– Как человека прошу, душа моя, помоги бабе, чего сидеть-то в… этом? И хороша ведь, Бог мой!..
Глинка мог бы поклясться, что изувеченная клеймами маска презрения и невозмутимости в ответ дрогнула смешливой улыбкой. По крайней мере, горсть серебра кандальник перенял в ладонь без возражений.
Свежий февральский морозец на миг прорвался в зловонный коридор. На улице Милорадович, морщась, прислонился боком к балясине крыльца, запахнул шинель и полез за кисетом. Глинка вытащил новинку – серные спички. Англичане молчали, но с явным упреком смотрели на обер-полицмейстера, который невозмутимо вытирал рот платком и поправлял щегольской галстук.
– Ну и свинарник же здесь, Иван Саввич, – сказал ему Милорадович по-русски, раскурив наконец трубку. – Часто вы тут бываете?
– Достаточно, – Горголи вежливо улыбнулся. – Привык уже, ваше сиятельство.
– И что делать станем?
Горголи пожал плечами.
– Поверьте, я не раз входил в Сенат с соответствующими представлениями. Тюремный устав еще со времен государыни Екатерины требует раздельного содержания заключенных по полам и тяжестям обвинений, но…
– Но, Бог мой, когда бы на это еще и расщедрились!
Горголи кивнул и озабоченно посмотрел на подмерзшую грязь во дворе. Расправил и надел шляпу, покосился на англичан.
– А с этими что делать?
– Благодарить, – серьезно ответил Милорадович, и Горголи вновь усмехнулся.
– Рядом с их Норфолком у нас в Нерчинске сущий курорт, ваше сиятельство! Но государь, кажется, прислушался к их жалобам?
В шутливом тоне его мелькнуло нешуточное беспокойство. Милорадович потянулся, с явным наслаждением вдыхая чистый воздух.
– Через два дня доложу государю ответ на их жалобы, Иван Саввич.
– Через три, – быстро сказал обер-полицмейстер и добавил, будто оправдываясь: – Вы ведь на доклад к государю ходите по утрам?
– По утрам, вы правы. А успеете?
– Если раздать арестантам все требуемое сегодня? День прибавил на склоки и драки, но ведь люди же они, Михаил Андреевич! Отмоют!
– Хорошо, через три дня. Но что дальше, Иван Саввич?
Горголи помялся, косо поглядывая на терпеливо стоявших в сторонке квакеров.
– У англичан благотворительствуют в тюрьмах филантропические общества. Признаться, я в это мало верю, да и за много лет вы, граф, первым из Совета изволили полюбопытствовать на состояние тюрем, но… – он умолк, разводя руками.
Милорадович задумчиво нахмурился.
– Это может быть весьма дельно. Зря головой качаете, Иван Саввич! Когда мой план компенсаций киевским погорельцам был признан «несоответствующим благотворительному намерению государя», я все деньги так и выплачивал – сбором среди киевских дворян.
Горголи тихо засмеялся.
– Да, вы у нас филантроп известный! Что, кстати, с тем крепостным поэтом? Я в «Ведомостях» видел и в «Северной почте».
– С Сибиряковым? Уже почти всю сумму собрали. Правда, полковник Глинка с утра начал воду пить для того, что на чай денег нет. Так, Федор Николаич?
Глинка, все еще глотающий воздух, был захвачен врасплох и смутился.
– Ваше сиятельство! Ведь надо же что-то делать для несчастных…
– Погоди, душа моя, – остановил его Милорадович и ненадолго задумался. – Иван Саввич, вы нынче к Лопухиным на бал появитесь? Великий князь Николай с супругой там будут, а у меня с ним, как он бригадой командует, отношения не задались.
– Не могу, Михаил Андреевич, – с явным огорчением ответил обер-полицмейстер и указал на тихо переговаривавшихся англичан. – Этих господ еще обедом угощать, а у меня работы невпроворот.
Милорадович выколотил трубку о перила крыльца. Убрал в кисет, свернул его и бережно спрятал в карман.
– У вас три дня, Иван Саввич. Как поеду в Павловск, при случае представлю ваш филантропический прожект государыне Марии Федоровне, а пока – честь имею откланяться.
– Благодарствую, ваше высокопревосходительство, я пришлю с проектом, – с некоторым сомнением ответил Горголи, озабоченно прикладывая два пальца к шляпе.
***
Ночью ему приснилась Верона. Обрывочные, торопливо уложенные в память картины старинного городка, приписанного Австрии, но такого по-настоящему итальянского. Узкие улочки, белостенные палаццо, фонтаны, и дом Жульетты, к которому он, как мальчишка, улизнул из лагеря в первый же день, бросив полновесный флорин ушлому черноглазому проводнику-оборванцу, с того дня бессменному своему камердинеру Тарантелли, и долго стоял, замерев, вслушиваясь всеми чувствами, будто надеялся напитаться красотой старинной легенды.
Апшеронский полк тогда отлучку своего генерала не выдал. Впрочем, и сам он успел вернуться в расположение раньше, чем понадобился корпусному командиру Розенбергу. Торопясь обратно из города, размышлял еще о вестготе Аларихе, даже не подозревая, что в скором времени русскому войску предстоит преодолевать Альпы, имея, в отличие от варваров, противника и впереди, и сзади.
Но почему сейчас вдруг Верона? Прорицатели и духовидцы числят сны настоящим как неосознанные видения будущего и прошлого, но он-то не духовидец и не прорицатель! А нападение нечистой силы или вторжение колдуна в мысли точно заметил бы. Сны его всегда были простыми картинками воспоминаний, обычно возникающими под влиянием событий прошедшего дня.