Семь месяцев бесконечности
Шрифт:
За ночь ветерок с поземкой доделали свое белое дело и окончательно замуровали следы от саней «Траксантарктики», и нам пришлось идти рядом со следом по целине. С утра ясно, минус 44 градуса, но уже через два часа после выхода ветер усилился до 8–10 метров и зашел с юга, началась поземка, и видимость упала до одного километра. На собак такая погода, очевидно, навеяла грустные воспоминания, и потому они шли не спеша, уныло уткнувшись мордами в снег. В середине дня забастовал Кука. Он упал в снег и отказался идти дальше, остальные собаки буквально волокли его по снегу. Я давно, уже второй год, знаю эту собаку и знаю, что среди многочисленных тактических уловок, применяемых иногда собаками, чтобы хотя бы на время отделаться от опостылевших постромок, явная и открытая забастовка — для Куки одна из самых излюбленных. Помню, как во время тренировки на ранчо Уилла в марте 1988 года Кука вот так же дерзко и нахально забастовал, когда упряжка Кейзо остановилась посредине озера, через которое проходила наша тренировочная трасса. Нарты провалились в снежницу, и собаки никак не могли стронуть их с места. Я шел следом и решил помочь Кейзо. Обогнув его упряжку по прочному льду, я вышел вперед и остановился метрах в тридцати впереди. Привязав к своим нартам конец длинной веревки, я протянул ее к упряжке Кейзо и привязал за доглайн, как раз рядом с Кукой, работавшим в то время вожаком. Кука совершенно безучастно следил за моими приготовлениями, поскольку, как я думаю, уже давно решил для себя, что лично он делать ничего не будет. И точно, несмотря на то что мы с Кейзо чуть ли не надорвали глотки, одновременно командуя обеим упряжкам: «О'кей! Оп! О'кей! Оп!», Кука даже не стал создавать видимости, что тянет постромки, а просто лег в снег и, естественно, уложил всех остальных собак. Помню, как я тогда рассвирепел, и было от чего. Перебегая между двумя упряжками по колено в насыщенной
За день прошли около 45 километров. Я и следующая за мной упряжка Джефа оторвались довольно далеко от остальных, скрытых пеленой поземки, так что до их прихода мы с Джефом успели распрячь и накормить наших собак и даже поставить палатку. Сегодня на ужин макароны по-флотски. Представители двух великих держав, Англии и России, всегда отличались любовью к макаронам по-флотски, и надо сказать, что мы с Джефом не составляли исключения и даже съели по две порции. Я так наелся, что с трудом вылез через рукав палатки на радиосвязь, которая, к моему неудовольствию, всегда проходила между ужином и десертом. Но идти было надо: ни Этьенн, ни Уилл не могли поддержать сколько-нибудь продолжительной беседы по радио на русском языке. Когда я пришел к ним в палатку, Этьенн крутил в руках полиэтиленовый пакет с гречкой, не зная, как к нему подступиться. «А! Вот и ты, — сказал он. — Очень кстати, нам нужна твоя консультация, как это приготовить». Гречневая каша — одна из моих самых любимых, причем вдоволь я могу ее поесть только в экспедициях, поскольку в Ленинграде и области с гречкой напряженка. Так что я прекрасно знал, как приготовить ее, чтобы она получилась вкусной и рассыпчатой. Этьенн записал рецепт и принялся за реализацию. Я же, отловив в эфире Юру и узнав, что они находятся на 316-м километре, попросил их пройти завтра только 9 километров и подождать нас. В этом случае нам надо будет сделать завтра 45 километров, чтобы встретиться с ними, передать собак (кроме Куки, в отдыхе нуждался также Содапоп из упряжки Джефа, и по той же причине), пополнить запасы продовольствия и устроить хороший совместный товарищеский ужин «Трансантарктики» и «Траксантарктики». Вообще, тот провиант, который мы получили на Востоке, понравился всем без исключения, и теперь, после Востока, опорой нашего рациона стала сырокопченая колбаса, которая по давней русской, точнее советской традиции является символом материального благополучия. Благодаря стараниям восточников мы все находились на вершине этого благополучия, имея двенадцать палок колбасы на двух человек на шесть дней! Лагерь в координатах: 76,26° ю. ш., 101,22° в. д. Мы достигли самой высокой точки на нашем маршруте, поднявшись на высоту 3560 метров над уровнем моря.
Сегодня вечером на 327-м километре трассы Восток — Мирный состоялась историческая встреча двух экспедиций, одна из которых использовала для своего передвижения огромные, тяжелые, рычащие, выдыхающие черный, смрадный воздух, лязгающие железными гусеницами тягачи, а другая — небольших, легких, рычащих, выдыхающих невесомый белый пар, лязгающих белыми зубами собак. Но до этой встречи нам вместе с нашими собаками пришлось пройти 45 километров, причем 36 из них по целине. Собаки шли медленно, несмотря на хорошую морозную погоду (с утра было минус 46 градусов, днем минус 37, ветер стих вскоре после выхода). Солнце нещадно обжигало лица и особенно губы. Джеф шел все время в маске, то же и профессор. Я защищался капюшоном, но все равно на губах образовались очень болезненные трещины. До перерыва прошли только 21 километр и лишь через 15 километров, выйдя на свежий, незаметенный след, развили более высокую скорость и к шести часам подошли к стоящим бок о бок, поджидающим нас тягачам. Андрей, переквалифицировавшийся в этом походе из метеоролога в повара, сообщил мне, что вода уже кипит, пельмени наготове и он ждет только команды «Загружай!». Договорились на 7 часов. Я оповестил своих товарищей, что они приглашаются в камбузный тягач на русские пельмени «Поход» со своей посудой. В 7 часов все одиннадцать человек — участники обеих экспедиций — собрались за раздвинутым по случаю большого международного приема обеденным столом. Крупно нарезанный лук, зеленый горошек, икра заморская баклажанная, дымящиеся пельмени с супчиком и без — все это великолепие, а также сказочные ароматы, источаемые стоящими на плите кастрюлями и сковородой и достигшие в тесном помещении камбуза невиданной концентрации, все тепло знаменитого русского гостеприимства обрушилось на наши головы, сердца и главным образом на желудки… Я, ступив на борт нашего тягача, чувствовал себя отчасти в роли хозяина: все здесь было мне знакомо по многочисленным предыдущим походам, более того, именно в этом тягаче я провел незабываемый месяц в марте 1986 года в походе в районе Мирного. Для моих же друзей по «Трансантарктике» все это было в новинку, и они с интересом рассматривали внутреннее убранство огромной машины. Три подвесные мягкие койки, люк, ведущий в кабину тягача, уголок радиста, отгороженный пестрой занавеской, стойку радара, находящуюся в непосредственной близости с электроплитой, стенные ящики, откуда Андрюша время от времени под одобрительные возгласы собравшихся извлекал очередной деликатес. Было очень тепло, и, когда после пельменей Андрей пустил по кругу сковороду с жареной картошкой и курицей, пришлось срочно разоблачаться. Пир завершился отменным кофе. К 9 часам наиболее дисциплинированная часть «Трансантарктики» разошлась по палаткам, а мы с Кейзо остались с ребятами и до полуночи слушали великолепную игру Андрея на гитаре. Когда я вернулся в палатку, там было холодно и тихо. Джеф сопел в глубине мешка и даже не проснулся после моего достаточно шумного появления. Совместный лагерь в координатах: 75,89° ю. ш., 100,52° в. д.
Утром двойной кофе: первый в палатках, а второй — в тягаче. Занялись сортировкой отобранного вчера продовольствия и упаковкой нарт. Кроме Куки и Содапопа, оставили на больших санях еще и Баффи. У Баффи, увы, гренландский синдром: потерял интерес к жизни, стал вял, апатичен и не хотел работать. Из всей этой демобилизованной троицы лишь Содапоп имел уважительную причину — трещины в подушечках лап, а Баффи и Кука проявили совершенно недопустимую слабость и безволие, и теперь их товарищам по упряжке придется работать и за них. Я объяснил Андрею, как кормить собак. Мы устроили на больших санях специальную загородку и привязали их к ограждению, чтобы они, чего доброго, не вздумали выпрыгнуть по дороге. Утром столбик нашего термометра опустился до отметки минус 49 градусов! Это показалось мне подозрительным. Пользуясь присутствием профессионального метеоролога и наличием его профессионального термометра, я провел вместе с ним сравнительную калибровку нашего термометра. Оказалось, что он занижал температуру на три градуса! В результате стало намного теплее. Я взял у Андрея более объективный инструмент и надеялся с сегодняшнего дня сообщать своим ребятам правильную и более приятную для слуха температуру. Все эти утренние операции отняли довольно много времени, и поэтому мы смогли тронуться только около 10 часов и пройти до перерыва 19 километров. Тягачи ушли вперед, и я видел, как удивленно смотрели на нас из саней, увлекаемых вперед безо всякого их участия, наши собаки. Мы договорились о следующей встрече с «Траксантарктикой» на станции Комсомольская и поэтому я был нимало удивлен, когда часа через два после перерыва обнаружил впереди по курсу черную точку. Точка эта оказалась тягачом. Я подошел к кабине и увидел перепачканного маслом Валентина, вытиравшего руки ветошью. Оказалось, что Валентин менял срезавшиеся от вибрации и тряски винты выхлопного коллектора. Ремонт занял около полутора часов, и за это время камбузный тягач ушел далеко вперед. Ремонт был закончен как раз перед моим приходом. Двигатель взревел, выбросив из выхлопных труб в обе стороны две струи черного дыма, тягач дернулся и, не без труда сорвав с места тяжеленные сани с топливом, пошел вперед и скоро вновь стал черной точкой, постепенно растаявшей на горизонте. Идти по свежему следу было, несомненно, легче, и поэтому, несмотря на запоздалый старт, нам все-таки удалось пройти 42 километра. Всю вторую половину дня я шел в маске, чтобы укрыться от солнца. Дело в том, что я неосторожно подрезал усы и теперь моя нижняя губа стала отличной мишенью для прямых солнечных лучей.
На радиосвязи я выяснил, что оба тягача благополучно воссоединились в 20 километрах впереди нас и собираются быть на Комсомольской послезавтра, нам же необходимо было три с половиной дня, чтобы пройти 170 километров, отделяющих нас от станции.
Вечером в палатке состоялся дележ полученного нами вчера провианта. Джеф очень серьезно подходил к этому вопросу и делил конфеты не на глаз, как, например, делал бы я или, скажем, Этьенн, не говоря уже о Стигере, который и к помощи-то глаза прибегал крайне редко, а поштучно. Я с интересом следил за этой процедурой и незаметно,
С приобретением нового термометра погода стала как-то мягче, вот и сегодня был чудесный вечер: всего минус 40 градусов, тихо и, может быть, завтра будет не хуже. Лагерь в координатах: 75,54° ю. ш., 100,0° в. д.
Утром даже новый термометр, предназначенный, в отличие от старого, для измерения температуры, а не для пополнения книги рекордов Гиннесса, показал минус 44 градуса, но небо было все таким же безоблачным и беззаботным (легкая облачность постоянно гуляла по горизонту, не рискуя забираться на такую высоту, как у нас), дул легкий ветерок и чистый, не переметенный след убегал к горизонту. Эта готовая, укатанная дорога расслабляла и размагничивала путешественников, возникало опасное желание продлить эту дорогу до самого финиша, и в разговорах на тему о том, сколько мы сегодня пройдем, все чаще и чаще можно было услышать: «Смотря какой будет след». Нет, я вовсе не за создание искусственных трудностей и, разумеется, при возможности выбора между плохой погодой или хорошей, ровной поверхностью или покрытой застругами выберу хорошую погоду и ровную поверхность, но в данном случае речь шла о чем-то специально приготовленном для нас, хотя, соглашаясь с вариантом сопровождения нашей экспедиции на последнем этапе, мы так или иначе должны были бы согласиться и с использованием некоторых связанных с этим удобств — будь то совместные ужины, транспортировка нашего снаряжения и уставших собак или использование следа. Но я, признаться, не хотел бы, чтобы это стало определяющим фактором на заключительном отрезке маршрута, пусть даже самом трудном. Поэтому я не слишком расстраивался, а скорее даже наоборот, когда мы не могли пользоваться следом на протяжении нескольких дней подряд и шли рядом по снежной целине так же, как до Востока. Собаки же, далекие от подобных, может быть, надуманных переживаний, с огромным удовольствием бежали по ровной и твердой поверхности санного следа, и именно тогда, когда им удавалось делать это в течение всего дня, мы проходили дистанции, протяженность которых насторожила бы любого понимающего человека. Но мы их проходили, двигаясь тем же самым способом, как и с самого старта, и это были наши километры!
Сегодняшний день был именно таким: нам удалось пройти в первой половине дня 25 километров, и мы явно шли на рекорд. Во второй половине дня высокий темп сохранился. Я шел впереди и вдруг часа в три заметил впереди черную точку. Сначала я подумал, не случилось ли чего-нибудь с тягачом, но, подойдя поближе, к своему удивлению, увидел, что это человеческая фигура. Да, да, это был памятник — явление, крайне редкое в Антарктиде, наверное, самом бедном в смысле памятников континенте. Снежная статуя, одетая в изысканные лохмотья темного цвета с вырезанным из фанеры лицом, искаженным страшной гримасой (очевидно, от холода), знаменовала собой важную веху в целом и для нашей экспедиции в частности. Это была отметка 1000-го километра от Мирного! Мы разменяли последнюю из шести тысяч антарктических километров. Интересно было наблюдать за реакцией собак на это чучело. Сначала они бросились к нему довольно резво, полагая, что человек этот стоит здесь неспроста: опытные полярные собаки понимали, что если человек стоит на морозе, то его может удерживать только одно — рядом должны быть тепло, еда и место для отдыха. Но по мере приближения к монументу они постепенно сбавляли ход, а затем и вовсе остановились. Что-то в его облике их явно настораживало — может быть, жуткое выражение лица, удивительно точно переданное неизвестным скульптором, не знаю, но только собаки поворачивали, вновь выходили на след и бежали за мной, уже не оглядываясь. Так мы и пробежали за сегодняшний день 50 километров. Вечером вновь поступила жалоба от моих постоянных клиентов Дахо и Кейзо на плохую работу примуса. В полном соответствии с гарантийными обязательствами я явился по первому их телефонному звонку и принес импортный газовый генератор, взятый в палатке Уилла. Прежний, проработавший всего четыре дня и отказ которого чуть было не подорвал доверие к моей фирме, нуждался в тщательной чистке. Импортный работал на славу, и я ушел из палатки, осыпаемый с двух сторон словами благодарности. Когда я подходил к палатке Этьенна и Уилла для радиосвязи, Уилл, не дав мне войти, остановил меня на пороге весьма необычной просьбой. Он просунул в полураскрытую дверь палатки свою миску, наполненную какой-то странной зеленоватой жижей с торчащей в ней коркой хлеба, и попросил меня накормить этим Горди, своего любимца. Однако здесь я совершил тактический просчет: прежде чем опрокинуть миску перед мордой уже спящего Горди, я его разбудил. Все мои дальнейшие попытки вывернуть содержимое миски на снег встречали противодействие со стороны вооруженного великолепными зубами разбуженного гиганта. Горди одержал безусловную победу и, выхватив из моих рук миску, начал с завидным аппетитом, как будто и не съел час назад полтора килограмма суперкалорийного корма, лакать прямо из миски, словно именно он был ее хозяином. Настоящий же хозяин, наблюдавший за этим святотатством через щелочку в двери палатки, не удержался от печального возгласа, однако от комментариев воздержался. Я тем временем здорово замерз, так как шел на радиосвязь, как обычно, налегке, а Горди упражнялся с миской при температуре минус 42 градуса. Я совершил еще одну ошибку: отнял у Горди злополучную миску, для чего мне пришлось действовать обеими руками, и часть ее содержимого, чрезвычайно липкого и противного, осталась на них. Чертыхаясь про себя, я вернул миску Уиллу, который, кстати сказать, не очень-то ей и обрадовался. В результате мне пришлось долго и тщательно оттирать руки, на что ушло почти полтора рулона туалетной бумаги, так как иначе я бы просто-напросто не смог дотронуться до микрофона радиостанции. Зеленая жижа представляла собой, как объяснил мне Этьенн, неудавшийся ужин Уилла, который не смог справиться с ним сам, поскольку перебухал туда масла.
На радиосвязи Саня передал мне, что закончил все дела на Востоке, сдал станцию и собирается вылететь на Комсомольскую, чтобы присоединиться к нам. До Комсомольской около 120 километров, и мы предполагали прийти туда днем 2 февраля. Удивительно, что, несмотря на такие низкие температуры, некоторые собаки линяют. Сэм уже практически завершил обновление своей шубы, а два брата в нашей упряжке, Роден и Чубаки, в самом разгаре линьки и, естественно мерзнут больше других, поэтому мы с Джефом надели на них жилеты, а на ночь стелили им куски поролона.
Странный парень этот Роден — видно же, что он весь трясется от холода, но ни за что не хочет ложиться на поролон. Джеф с ним и так и эдак: и уговорами, и угрозами — ничего не помогало, но тем не менее каждый вечер я расстилал рядом с ним этот черный матрасик, а утром вновь складывал его. Роден же всю ночь трясся рядом. Ну что ж, ему виднее…
Проснулись от отчаянного лая собак часов в пять утра и поняли, что кто-то из них отвязался. Джеф выглянул из палатки. Отвязался Арроу — пес из упряжки Кейзо, а это, по нашим неписаным правилам, предполагало, что привязывать его должен был Кейзо, и поэтому Джеф со спокойной совестью вновь забрался в мешок. Собаки не унимались, а Кейзо все не вставал. Незаметно подошло время подъема, и я вылез из палатки. Арроу по-прежнему гулял сам по себе, не обращая никакого внимания на неистовство остальных собак, завидовавших ему черной завистью. Я поймал Арроу и повел его на место. Наверное, со стороны я был похож на Маугли с Багирой на поводке за тем небольшим исключением, что на Маугли была хоть набедренная повязка, на мне же не было ничего, и мне было несколько холоднее, чем Маугли, да и Багира моя, в отличие от киплинговской, не отличалась особой сообразительностью: за каких-то полчаса пребывания на свободе она ухитрилась описать все в радиусе 100 метров, в том числе и мои лыжи, по обыкновению воткнутые в снег довольно далеко от лагеря. Во время завтрака, состоящего из многочисленных бутербродов с сыром и джемом, опять захандрил примус. Интересно, что смена генератора, всегда действовавшая самым радикальным образом, на этот раз не помогла — примус продолжал работать неустойчиво, так что пришлось отложить ремонт до вечера. Сегодня потеплело (с утра минус 41 градус) и легкий ветер с юга. Весь день двигались главным образом рядом с колеей. Около 155-й вехи, как мы и договаривались накануне, ребята оставили нам два ящика с собачьим кормом, которые мы с Джефом погрузили на наши нарты. Прошли за день 48 километров, а до Комсомольской еще около 90. «Траксантарктика» уже на 508-м километре и завтра приходит на Комсомольскую.
Вечером обнаружил опухоль на верхней десне справа и вспомнил, что ночью у меня болели зубы, и вот вам результат. Не знаю в чем дело, но думаю, что это не от холода — слишком уж хорошую закалку я прошел в этой экспедиции. С седьмого августа я не пропускал практически ни одного дня, в любую погоду принимал снежный душ и, что называется, ни разу не чихнул, а тут… Посмотрим, в какую сторону будут развиваться события.
Разносчики вечерних газет бегали по лагерю с сенсационным известием: «Внимание! Последняя новость! Крупнейший специалист по ремонту примусов сам сидит со сломанным примусом! Внимание!» Это было действительно так, и я никак не мог с этим смириться. Генератор, который я впопыхах вставил сегодня утром, оказался негодным, я нашел еще один и после тщательной очистки установил его. Ровное и мощное гудение примуса заглушило голоса разносчиков вечерних газет. Лагерь «Опухшая щека» в координатах: 74,74° ю. ш., 98,68° в. д.