Семь месяцев бесконечности
Шрифт:
Моим друзьям очень понравилась бесхитростная, но как-то по-особенному уютная обстановка кают-компании. Чай был заварен отменно. Мы расселись за столом. Герасимыч отозвал меня в сторону и, смущаясь, тихо сказал: «Витя, объясни как-нибудь своим друзьям, чтобы они расходовали в бане не более трех тазиков горячей воды на каждую моющуюся единицу! Трудно заготовить достаточное количество горячей воды, чтобы всем хватило», — как бы извиняясь за это удобство, пояснил он. Ребята, с трудом оторвавшиеся от блюдца со сгущенным молоком, куда они, наученные Валентином, исправно окунали свои сухарики, выслушав мое объявление относительно тазиков, согласно и понимающе закивали головами и вновь вернулись к сухарикам. Мы бросили жребий, кому идти первому. Естественно, жребий выпал профессору, наиболее последовательному борцу со сгущенным молоком.
Баня представляла собой миниатюрный, отделанный деревом закуток в дизельной. Герасимыч объяснил основные правила пользования банным оборудованием, я перевел, и профессор был оставлен наедине с тазиком. Я мылся последним, и когда пришел в каюткомпанию, все было готово для большого сбора. Особую и вполне понятную активность проявляли старожилы станции, а живут здесь пять человек, причем живут, понятно, в условиях большого винно-водочного дефицита, поэтому наш приход, под который строгий Герасимыч выделил две бутылки водки и одну коньяка, был очень кстати. Центральным блюдом была картошка с тушенкой, вокруг него концентрически располагались блюда с селедкой, болгарским перцем, маринованными огурцами и помидорами, репчатым луком и чесноком. Когда подошла пора расходиться по палаткам, неожиданно двое «комсомольцев», два Миши, магнитолог и радист, изъявили желание поменяться с кем-нибудь из нас и провести ночь в палатке. Им без труда удалось уговорить Кейзо и Дахо, и я вызвался проводить Миш в палатку и показать, что там и как. Рассказав им про устройство мешков и запустив примус, я оставил их в совершенном восторге, а сам вернулся обратно.
Утро было туманным и в прямом и переносном смысле. Минус 49 градусов, дымка, голова гудит, скорее всего от болгарского перца. Новоявленные участники экспедиции Миши сохранились в палатках великолепно, а один из них, который радист, отозвал меня в сторону и спросил: «Слушай, а как вы выбираетесь ночью из палатки, если накануне вечером выпили слишком много чая и вам его не додержать до утра?» Я сначала не совсем понял вопрос, а потом сообразил, что не проинструктировал их на этот счет накануне. «А никак: у каждого из нас есть специальный резервуар для израсходованного чая». — «А если без резервуара?» — не унимался Михаил. «Без резервуара? — удивился я. — Тогда мы просто открываем дверь и выходим наружу». — «В том-то и дело, что я не смог вылезти наружу ночью, — печально сказал Миша. — Я расстегнул молнию, но уперся головой в какую-то холодную стенку. Положение было критическим, и тут, к счастью, я заметил небольшое отверстие в полу. Я протиснулся в него, прополз под палаткой и скоро был на улице, — он посмотрел на меня с видом человека, которому удалось решить проблему, над которой вот уже долгие годы бьются лучшие умы человечества: — Как ты думаешь, почему меня облаяли собаки?» Я понял, что Михаил не справился с двойной дверью, открыл первую, а на вторую у него не хватило сил, но он не растерялся и выполз в буквальном смысле этого слова через наш подпол, что, безусловно, привлекло внимание собак. «Да, — подумал я — еще не создана такая американская палатка, в которой можно было бы удержать истинно русского человека!» После обеда в кинозале «Комсомолка» по просьбе Этьенна и Стигера специально была проведена демонстрация фильма о войне. Фильм имел довольно угрожающее название «Если враг не сдается, его уничтожают», что было весьма наглядно продемонстрировано в течение полутора часов. Грохот орудий и пение снарядов не требовали особого перевода, поэтому, я думаю, и Этьенн, и Стигер получили удовольствие от фильма. Вечером неугомонный Валентин приготовил целую гору блинов, которые прекрасно пошли с вареньем и сгущенкой. «Рашен фуд — вери гуд!» — только и слышалось со всех сторон. На следующее утро мы прощались с Комсомольской. Герасимыч приготовил на посошок омлет с корейкой. Омлет получился небывалой толщины и воздушности и стал достойным завершением нашего полуторадневного отдыха на Комсомольской.
Вчера из-за дымки погода была нелетной, и Саня не смог прилететь с Востока. Решили, что одна «Харьковчанка» подождет его до полудня, а вторая пойдет с нами. Мы оставили на Комсомольской Куку и Содапопа, с тем чтобы ближайшей оказией отправить их в Мирный самолетом, но Герасимыч предложил свой вариант, сказав, что лучше, по его мнению, оставить собак на Комсомольской, подлечить их и подкормить. В Мирном этим будет некому заняться, потому что там слишком много людей… Мы согласились и отвели собак в тамбур жилого дома, где Герасимыч уже приготовил им две подстилки в разных углах. Баффи мы решили взять с собой, поскольку Уилл надеялся, что, когда мы спустимся пониже с купола и станет потеплее, он сможет работать в упряжке.
Уходили со станции тоже при плохой видимости. Тягач пошел вперед, ему надо было обогнуть взлетную полосу, а мы двинулись через нее напрямик. Скоро Комсомольская растаяла в дымке за спиной.
Но вот что значит наезженная трасса! Не прошло и трех часов с того момента, как мы вышли со станции, как нас ждала новая встреча. Мы встретились с транспортным походом, идущим на Восток. Восемь огромных тягачей, каждый из которых на прицепе тащил не менее огромные сани, почтительно сошли с колеи, уступая дорогу нашим маленьким нартам. Из люков на снег высыпали люди, в воздух взлетело несколько ракет, пугая наших собак страшным грохотом. Я увидел знаменитого походника Анатолия Лебедева, больше известного в наших кругах под именем Никифорыч. Подошли другие водители, многих из которых я знал по предыдущим экспедициям Общее восхищение у всех ребят вызвали наши собаки. Всем им, имеющим под капотами своих машин по 500–550 лошадиных сил, наверное, особенно близки и понятны трудности, с которыми пришлось столкнуться на этой сверхдлинной трассе нашим верным лохматым и сильным «тягачам». Сфотографировались на память. Никифорыч сделал широкий жест рукой в сторону тягачей: «Согласно закону гостеприимства, приглашаю всех к нам на хлеб-соль!» «Трансантарктика» в испуге переглянулась: «Как, опять русское гостеприимство?!!» Но я быстро успокоил их, объяснив, что все это будет чисто символически. Мы забрались в машину. На столе стояла миска с крупно нарезанными ломтями черного хлеба, несколько открытых банок со шпротами, кабачковая икра и наполненные граненые стаканчики. Никифорыч поднял тост за нашу экспедицию, за наше мужество, за нашу удачу. Приятно было слышать такие слова от человека, совершившего вот уже более сорока походов по трассе Мирный — Восток. В ответном тосте я пожелал удачи походникам и скорейшего возвращения в Мирный. Никифорыч сообщил приятное известие об отсутствии застругов на Пионерской. «Я впервые вижу эту трассу такой спокойной, — сказал он. — Сколько я уже там ходил, и все время нулевая видимость, заструги, а сейчас, как будто это и не Пионерская вовсе». Это нас обрадовало в связи с принятым решением прийти в Мирный пораньше. Этот небольшой пикник у обочины Великой антарктической трассы закончился пожеланиями встретиться всем вместе в Мирном. Разошлись. Колея, по которой след в след прошли восемь тяжелых тягачей, скорее напоминала траншею полного профиля, во всяком случае для собак, которые скрывались в ней с головой и хвостами. К 6 часам мы подошли к поджидавшему нас тягачу, пройдя 45 километров. Ребята, не ожидавшие нас так скоро, спали, но, проснувшись, тут же пригласили нас на кофе. Часов в десять вечера подошла вторая машина, так и не дождавшаяся Сашу, поскольку самолет не прилетел. Засидевшись с ребятами в тягаче до полуночи, я пришел в палатку, когда бедняга Джеф уже глубоко спал. Его ровное дыхание, вырывавшееся через небольшую щелочку, оседало на спальном мешке легким инеем. Я забрался в свой новый спальник, который взял на Комсомольской. Спать в нем было тепло, мягко и приятно, но я долго ворочался, выпитый кофе давал себя знать, но, наконец, уже часа в два ночи, я заснул. Пробуждение было менее приятным: на лицо сыпалась мелкая снежная пыль со стен и потолка палатки, сотрясаемой джефовской щеткой. Он уже встал и мстил мне за вчерашний поздний приход. Джеф был настроен свирепо. Оказалось, что он замерз ночью, а мне, напротив, было очень тепло. Вот и причина появления таких разных записей в наших дневниках по сути об одном и том же.
Утренняя радиосвязь принесла новость: Голованов вылетел на Восток и собирался обратным рейсом доставить Сашу на Комсомольскую. Поэтому один тягач, отцепив сани, пошел обратно на Комсомольскую, а второй, взяв сразу двое саней, продолжил маршрут и вскоре скрылся впереди в клубах перемешанного со снежной пылью черного дыма.
Утро было ясным и морозным, температура минус 44 градуса, ветер попутный, 3–4 метра. Арроу, вожак кейзовской упряжки, по непонятной причине никак не хотел идти в колее, артачился и вообще вел себя вызывающе, так что Кейзо был вынужден наказать его, но и это не помогло. В результате такого саботажа вожака упряжка Кейзо отстала настолько, что в 11 часов я вынужден был остановиться, чтобы подождать ее. Ждать пришлось долго (около получаса), и в результате мы прошли до перерыва только 21 километр. Часа в четыре пополудни над нашими головами прошел, покачивая крыльями, самолет Голованова, и я понял, что Саша уже на Комсомольской и, возможно, уже даже выехал нам вдогонку. Несмотря на все наши старания, мы так и не смогли к концу дня догнать «Харьковчанку», хотя и прошли свои 45 километров.
Тягач виднелся километрах в пяти впереди, но у нас не было желания сегодня с ним соединяться, поскольку каждый раз это выливалось в теплейший прием, который выбивал меня из колеи на весь следующий день, а сегодня к вечеру я чувствовал себя неважно, не знаю отчего — то ли от этьенновских таблеток, то ли просто от неугомонившейся десны.
Вчера произвели перестановку в собачьих рядах: забрали с больших саней Баффи, который настолько прокоптился дымом из выхлопных труб тягача, что полностью утратил свою белоснежную окраску, превратившись в невзрачного пса с печальными глазами и грязно-серой шерстью. Место Баффи заняли две собаки: Блай из упряжки Стигера и Пап из упряжки Джефа. У обоих трещины на подушечках лап. Вчера с Комсомольской сообщили, что с собаками все в порядке: Кука спит, а Содапоп вырвался во время прогулки и помчался по нашему следу вдогонку за нами. Ребята еле-еле его догнали. Вот вам и Содапоп, всего боящийся, вечно трясущийся Содапоп! Проявил самые бойцовские качества. Остальные собаки пока держались, и совсем неплохо.
В ответ на наше предложение финишировать раньше нам сообщили из американского офиса экспедиции, что приход двадцать четвертого возможен в том случае, если будет обеспечена доставка журналистов к этому сроку, а также отлажена вся аппаратура, обеспечивающая репортаж, и проверены каналы спутниковой связи. Мы сообщили, что собираемся к двадцать четвертому во всяком случае, если и не финишировать, то спуститься пониже, к теплу — и в случае необходимости подождать там до того момента, когда нас «пригласят» на финиш. На радиосвязи Восток сообщил, что, по его данным, второй наш тягач, на борту которого должен находиться Саша, вышел с Комсомольской и рассчитывает быть у нас часа через два-три. Договорились, что он проследует наш лагерь и завтра с утра вместе с первой машиной отойдет на 40 километров и подождет нас там. Лагерь в координатах: 73,3° ю. ш., 97,15° в. д.
Рекордно низкая температура — минус 48 градусов. Джеф рассказал мне утром о своем ночном приключении. Его разбудил лай собак, и ему показалось, что что-то стряслось с его упряжкой. Он вылез и обнаружил… все того же Арроу. «Надо будет сказать Кейзо, чтобы привязывал его понадежнее», — подумал Джеф и уже было собрался обратно в палатку, как вдруг обнаружил, что потерял часы. Десятиминутные поиски увенчались успехом, но Джеф замерз так, что, по его словам, не мог согнуться, чтобы залезть в мешок, а когда залез, то два часа не мог согреться и задолго до моих утренних измерений понял, что очень холодно.
Мы вышли, окутанные облаком пара от дыхания собак, и, несмотря на холодную погоду, двигались очень резво. У меня появилась работа: выбирать след, наименее занесенный и наименее извилистый. Дело в том, что на некоторых участках тягачи транспортного похода меняли строй, переходя из кильватерной колонны в строй типа «уступ» или «пеленг», и количество следов резко возрастало. Особенно интересно было находить выходы из этого лабиринта на местах стоянок тягачей, где все восемь машин становились рядом, и место стоянки в результате напоминало узловую железнодорожную станцию. Я старался выбирать самый свежий след, что было достаточно легко сделать на их пересечениях. Упряжки, шедшие за мной, нередко выбирали собственную колею, но в конце концов оставалось два, от силы три следа, и мы шли или друг за другом или на небольшом расстоянии параллельными курсами. Темп был настолько велик, что до 5 часов нам удалось пройти 45 километров. Тягачи нас уже ждали, и мы решили остановиться здесь. По случаю восстановления экспедиции «Траксантарктика» в полном составе ее руководитель Александр Шереметьев вел прием в свою честь в камбузной машине. Это был прием высокого уровня, достаточно упомянуть, что на закуску был подан бок копченого осетра. На связи Восток сообщил, что на Мирном получен большой телекс для нас, естественно, на английском языке. Встал вопрос: как его передать? Мирный прочитал телекс Востоку (мы Мирный практически не слышали), а Восток в лице геофизика Вити Серова на прекрасном английском четко и внятно передал его нам. В телексе говорилось: «Дорогие друзья! Нам понятно ваше желание поскорее завершить экспедицию, но, к сожалению, 24 числа Мирный не будет еще готов к репортажу. Большая часть журналистов 24 числа прилетает только на Молодежную, а там еще неизвестно, когда они будут в Мирном. Рекомендуем вам придерживаться старого расписания, и, сохраняя темп движения, дойти до станции Пионерская, а там подождать самолет с киногруппой. Она должна быть в Мирном 16–17 февраля и планирует быть у вас числа двадцать второго или двадцать третьего». Было ясно, что телекс сочинял человек, не представляющий реальной ситуации в Антарктиде. Во-первых, станции Пионерская вот уже много лет не существует, она давно оставлена, и выражение «подождите на станции Пионерская» для посвященных звучит примерно так же, как «подождите в чистом поле». Во-вторых, район бывшей станции Пионерская по своим погодным условиям наименее всего подходил для ожидания. Исходя из этих двух соображений сочинили ответ: «Пионерская — это всего лишь точка на карте «Нэшнл Джиогрэфик», так как русские давно законсервировали эту станцию. Ждать киногруппу не будем, пусть прибывает по готовности непосредственно на маршрут». Эфир послушно проглотил наше послание. Стали ждать очередных указаний. Так всегда — чем ближе какая-либо официальная церемония, тем больше указаний о том, как себя вести, чтобы не дай Бог… Чувствовалось приближение конца нашей вольной жизни. Лагерь «Ценные указания» в координатах: 72,85° ю. ш., 96,98° в. д.