Семь месяцев бесконечности
Шрифт:
Первый ходовой день днем! Теперь у нас все, как у нормальных людей, если их можно отыскать на этих широтах и вдоль этого меридиана. Утром солнце на востоке, в полдень на севере и весь день светит прямо, можно сказать, в лицо и не только светит, но и греет, причем не слабо. Единственным неудобством является то, что тень моя плетется позади, пассивно следуя по моим следам, а не ведя меня вперед, как прежде. Теперь я уже не боюсь собственной тени, а скорее она боится меня — вдруг не туда заведу! Но я иду по компасу и по застругам, так что, может быть, и не собьюсь с курса. Сегодняшняя ночь была бесконечно длинной и бессонной: организм перестраивался, и в результате уже в 5 часов сна не было ни в одном глазу. Первое, что увидели мои бессонные глаза, была стоящая вертикально газета «Асахи Шимбюн». Не успел я удивиться такому ее странному положению, как газета зашевелилась, и я увидел за нею Кейзо, который тоже мучился бессонницей. В лагере стояла совершенно удивительная тишина. Я выбрался на улицу. У собак не было никаких проблем со сном — напротив, они спали так сладко, что даже, как ни странно, не подняли голов на звук открываемой молнии. Негустая облачность была размазана по горизонту. В туго, без единой морщинки натянутом голубом куполе неба бесшумно горело солнце. Красный столбик термометра упирался в черточку с цифрой 27.
Мы быстро собрались и вышли в несколько видоизмененном порядке: за мною пошла упряжка Кейзо и Этьенна, далее Уилл и последним Джеф, оставшийся всего с семью собаками. Несмотря на столь малочисленную упряжку, Джеф постоянно упирался в нарты Уилла, собаки которого, по-видимому, все-таки находились на повременной, а не на сдельной оплате. Пришлось поджидать Уилла и Джефа около получаса. Хорошо, что нам уже не надо терять времени на строительство снежных пирамид — они более не понадобятся, — и в результате трасса Южный полюс — Восток осталась провешенной не до конца. Во время обеденного перерыва, несмотря на неплохую погоду, было тихо, скорее всего потому, что Уилл в глубине души переживал отставание своих собак, а Джеф в душе негодовал, что не может обогнать Уилла, и в то же время гордился своими воспитанниками. Я, стоявший без движения в ожидании упряжек дольше всех, боролся с холодом, остальные тихо дремали, находясь еще во власти прежнего времени, по которому сейчас была полночь. За сегодняшний день прошли 26 миль.
Вечером на радиосвязи я сразу почувствовал в голосе Сани какую-то растерянность, но, не придав ей особого значения, спросил: «Ну, как там наша молодая роженица?» Саня, отнюдь не разделяя моего игривого настроения, мрачно ответил: «Роды уже начались. Тьюли родила к настоящему времени уже троих щенков, но… ты знаешь, она съела всех троих». Это было совершенно неожиданно. Я некоторое время молчал и даже не переводил сказанное Саней сидящим рядом Этьенну и Дахо. «Как это произошло?» — спросил я. Саня стал сбивчиво объяснять. Чувствовалось, что, сообщив мне такую грустную весть, он немного сбросил с плеч тяжесть всего происшедшего, несомненно, давившую на него до самого последнего момента. Я знаю Саню уже давно, мы вместе с ним пришли в Арктический и антарктический институт и с тех пор работаем бок о бок. Вот и сейчас я чувствовал, как проявляется типичная черта его характера — повышенное чувство ответственности за все происходящее вокруг него, и хотя я был абсолютно уверен, что он сделал все от него зависящее, чтобы роды прошли нормально, но такого поворота ни он, ни кто-либо из нас не мог предусмотреть. «Первый щенок был отличным, — продолжал Саня, — крупный и красивый, но второй родился мертвым, и Тьюли съела его, а через некоторое время и первого… Затем один за другим родились еще два и тоже были съедены. Может быть, — спросил Саня неуверенно, — если еще кто-нибудь родится, отнять его у этой людоедки?» Я сказал, что это бесполезно: их надо кормить и первые две недели это должна делать мать. Поэтому я попросил Саню не вмешиваться — пусть будет так, как подскажет Тьюли ее материнский инстинкт, если он, конечно, у нее проснется…
Что было причиной такого поведения? Возможно, одной из основных было то, что у Тьюли не наступила лактация и она, таким образом, «защитила» свое потомство от голодной смерти, а может быть, такая тяжелая работа, которую она выполняла наравне с мужчинами последние полгода, огрубила ее и как-то заглушила на время инстинкт материнства, который уступил место чувству элементарного голода, затмившему ее разум, когда она ела собственных щенят, а может быть, Кука был просто-напросто ей противен и она не хотела видеть рядом с собой ничего, что напоминало бы ей о той минутной слабости, которую она проявила на холмах Патриот. Не знаю. Я перевел ребятам сообщение Сани, но Этьенн с профессором отнеслись к этому сообщению довольно хладнокровно, полагая, что не стоит особенно сильно переживать по поводу таких противоправных, с нашей точки зрения, действий собаки — она, мол, сама лучше нас знает, как ей поступать со своим потомством. Возможно, они были правы, тем более, как следовало из сообщений Сани, никакими угрызениями совести сама Тьюли абсолютно не терзалась и сразу же после таких «каннибальских» родов вновь обрела былые живость и игривость. Уилл в ответ на мое сообщение сказал с явным сожалением: «О, ноу!» Джеф промолчал, так как испытывал смешанные чувства: с одной стороны, было жаль щенков, с которыми он уже почти смирился, а с другой — Тьюли вновь возвращалась в строй и могла продолжить экспедицию вместе с нами. Больше всех расстроился Кейзо. Лагерь несостоявшихся надежд в координатах: 81,46° ю. ш., 106,48° в. д.
День вновь начался рано, в 5 часов утра, но не с такой оптимистической ноты, что вчера. На этот раз я проснулся оттого, что Кейзо выбирался из спального мешка с какой-то лихорадочной поспешностью и выражением мрачного отчаяния на лице. Он быстро, не успев как следует одеться, выскочил наружу. Похоже, у Кейзо внезапно отказал желудок. Так оно и оказалось. В чем была причина, неизвестно — вроде, мы ничего вчера особенного не ели, все как обычно, да и потом я-то держался, пока…
С утра не просто ясно, а пронзительно ясно, ветерок немного повернул к западу, температура упала до минус 39 градусов. Мы подходили к полюсу холода — станции Восток, и уже чувствовалось его дыхание. Опять перестроились, поставив вперед упряжку Джефа. Теперь без Тьюли она выглядела осиротевшей и обезглавленной. Джеф поставил вперед двух собак: лопоухого недалекого Флоппи и Хака, специально натасканного на меня. Того самого Хака, который чуть было не съел меня в Гренландии. Джефу показалось, что именно эти двое смогут выполнить более или менее прилично работу Тьюли, поскольку Флоппи все время тянул влево, а Хак — вправо. Но движение наше от такой перестановки не выиграло, темп упал, оба новоявленных вожака частенько сворачивали с трассы, вызывая гнев каюра. Джеф попросил меня держаться поближе к собакам, и я, конечно, старался, хотя для этого пришлось идти очень медленно и я даже стал подмерзать на усилившемся ветру. Кейзо продолжал время от времени с печальным криком скатываться в кювет — недомогание давало о себе знать, и ему можно было только посочувствовать, особенно при такой пронзительной погоде. В результате Кейзо отстал от своих нарт, и я увидел, что он идет с последними нартами Уилла, а Этьенн ведет упряжку Кейзо. Остановились на обед, и вновь так же, как и вчера, чувствовалось, что настроения в команде нет, и если вчера отсутствие его объяснялось, по-моему, небольшими неурядицами с собаками Уилла, то сегодня источником недовольства был Джеф, который не удержался от того, чтобы не возложить ответственность за низший темп его упряжки на мое нежелание выдерживать необходимые сто метров дистанции между собой и собаками. Я отвечал, что мне хватает работы, чтобы следить за направлением и я не могу идти с постоянно повернутой назад головой, а что касается того, чтобы мне выступать еще заодно и приманкой для собак, то с этим вполне может справиться и сам Джеф и потом при таком раскладе не за горами тот день, когда мне придется плясать и петь перед собаками, чтобы они побыстрее шли. Я считал, что чудеса, если и случаются, то довольно редко, поэтому не следует думать, что семь собак, какими бы хорошими они ни были, смогут идти с такой же скоростью, как и девять, везущих тот же груз, причем идти постоянно. Поэтому я предложил поставить вперед упряжку Кейзо, чем окончательно опечалил своего оппонента. Среди всех нас только Уилл выглядел достаточно беззаботным и с увлечением грыз шоколад. Вот это человек — как бы поздно он ни пришел, никогда никаких претензий и жалоб на судьбу. Но все-таки после обеда мы перестроились: вперед ушла упряжка Кейзо и Этьенна, и дело пошло намного веселей, у меня же была одна забота — как можно быстрее работать палками и держать направление. Несмотря на все мои старания, упряжка догоняла меня дважды, но все равно мы смогли пройти 26 миль, прежде чем солнце откатилось на запад. К вечеру ветер немного стих и позволил нам без особых проблем поставить лагерь.
Памятуя о сегодняшних муках Кейзо, я предложил приготовить на ужин чего-нибудь попроще. К сожалению, многократно опробованный мною и признанный официальной медициной в нашей стране рисовый тормоз на японские желудки никак не действует, все же остальное в нашем рационе выглядело достаточно опасным. Однако Кейзо, в характере которого, я смею думать, не без моего влияния появилась некая типично русская бесшабашность, заявил, что предпочитает выбивать клин клином и в качестве второго клина предложил поджарить свинину. Так и поступили, сварив вдобавок еще и макарон и полив всю эту рассчитанную явно не на слабый желудок смесь ядовито-острым соусом. Бикфордов шнур был подожжен, оставалось ждать взрыва. Оставив Кейзо в томительном ожидании, я пошел к Этьенну и Дахо на радиосвязь. Саня сообщил, что роды закончились. Тьюли в отличной форме, погода на Востоке прекрасная, но наших координат они не имеют, никто ничего не сообщает, а мне сейчас эти координаты важнее, чем когда-либо, так как я не могу скорректировать свое движение по солнцу. Перемена времени по-прежнему чувствовалась, особенно сильно хотелось спать часов в восемь вечера. Вот и сейчас я беседовал с Востоком, а сидящий рядом Этьенн периодически заваливался на стенку палатки с закрытыми глазами, и только профессор оживленно занимался подсчетами того, с какой скоростью нам надо идти, чтобы подойти к Востоку в полдень 18 января. После радиосвязи традиционная сигарета. Этьенн проснулся, но очередное заседание нашего общества провел достаточно вяло. Когда я вернулся в палатку, Кейзо усиленно гасил бикфордов шнур крепким чаем, и, судя по его словам, это у него получалось. Координаты нашего лагеря на сегодня, которые я узнал много позже: 81,08° ю. ш., 106,4° в. д.
Утро! Утро начинается с пожара! Да, именно так оно и было, как ни прискорбно это признавать. Все-таки второй пожар! Скорее всего пожар возник оттого, что Кейзо накануне вечером после заправки бензином примуса не очень плотно прикрыл краник, а затем ночью краем спального мешка зацепил его и приоткрыл еще больше. В результате в сопло главной горелки примуса налилось изрядное количество бензина. Печка по этой причине долго не запускалась, но когда все-таки запустилась, то вспыхнула вся разом, сразу же заполнив палатку пламенем и едким дымом — горел жир и прочие пищевые остатки, скопившиеся на поддоне. Пришлось выбрасывать примус в снег, чтобы охладить его пыл. Горение продолжалось минут десять, а мы пока проветривали палатку. После такой встряски примус выглядел как новенький: вся грязь сгорела, и мы снова аккуратно запустили его, на этот раз без происшествий. Кейзо удалось загасить также и свой бикфордов шнур, так что сегодня с утра он был в боевом настроении. Сегодня потеплее (минус 35), но ветер сильнее, так что даже стало продувать насквозь мой ветрозащитный костюм.
Вновь упряжка Кейзо и Этьенна, шедшая первой, заметно опережала остальные две, и нам приходилось частенько останавливаться, поджидая товарищей, тем более что видимость в порывах ветра уменьшалась до 200–300 метров. Перед самым обедом Джеф и Уилл надолго исчезли из виду, и я увидел, что Кейзо отправился их искать. Ребята появились только минут через двадцать. Оказалось, что у Джефа сломалось крепление, которое он сменил всего четыре дня назад, и в дополнение ко всему на каком-то случайно подвернувшемся заструге перевернулись нарты. Обеденный синдром всеобщего оживленного молчания наблюдался и сегодня, в основном потому, что из-за сильного ветра мы все сидели врозь за своими нартами. Этьенн немного модернизировал наш обеденный лагерь, выстроив небольшую снежную баррикаду с наветренной стороны нарт, чтобы защитить от ветра наши спины, прислонившиеся к нартам с другой стороны. После обеда Уилл решил сделать несколько снимков упряжек на фоне сильной поземки. Для этого он попросил Этьенна встать к его упряжке, а сам переместился к лидирующей упряжке Кейзо. Интереснее всего то, что до этого резвые и поддерживавшие высокий темп собаки Кейзо сразу же после того, как к нартам стал Уилл, сбросили темп и пошли медленнее. Определенно Уилл каким-то и, кажется, далеко не самым лучшим образом влиял на собак.
Кейзо пожаловался, что сегодня примерно между 5 и 6 часами вечера он вдруг так сильно захотел спать, что вынужден был схватиться за стойку нарт и все это время проехать в полусонном состоянии. У меня и, как я заметил, у Этьенна подобное состояние наступает попозже, около 8 часов, то же самое, наверное, и у Джефа с Уиллом, поскольку, когда я возвращался со связи, они, как правило, уже спали. В эти часы только один человек по-настоящему бодрствовал в лагере — это профессор, который, по-видимому, освежал себя ежевечерними снежно-изыскательскими работами. Восток сегодня нас не слышал и потому сообщил только координаты, повторяя их для надежности несколько раз. Лагерь в координатах: 80,71° ю. ш., 106,2° в. д. Смотрел на координаты и сам себе удивлялся: «Какая линия! Какая целеустремленность!». Ничто — ни смена дня и ночи, ни боковой ветер, ни, казалось, ставший традиционным левый уклон — не может сбить меня с курса. Я прочно схватился за этот восточный, дважды восточный меридиан и не отпускал его! Вот что значит идти к дому! Дай-то Бог продержаться еще несколько дней до Востока!