Семь месяцев бесконечности
Шрифт:
И вновь, как много дней подряд, нежный голос Марии Такеучи извлек нас с Кейзо из спальников на воистину Божий, не омраченный ни единой тучкой свет. Ветер посвежел, но было тепло (минус 24 градуса) и ясно, а значит — в путь.
Сегодня во время обеденного привала Тьюли, осознав после долгих и мучительных колебаний, что более не в силах скрывать от нас свое положение, подошла к нам с Джефом с повинной головой. Хотя внутренне мы были готовы к такому повороту событий, однако одно дело — готовность, а другое — печальные собачьи глаза рядом и ее большой живот. Ситуация была непростой. У нас уже были намечены две кандидатуры на вывоз по состоянию лап: Кука (да, да, тот самый Кука, чья мужская доблесть так отчетливо отражалась сейчас в подернутых печалью золотисто-карих глазах Тьюли) и Содапоп — собака из упряжки Джефа. Поэтому, если Тьюли возьмет декретный отпуск, а дело к тому шло, то Джеф мог остаться с семью собаками, а этого было явно недостаточно. Покамест решили оставить Тьюли на ее посту, не требующем особенных физических усилий, а дальше надо было посмотреть: все-таки самолет должен был быть через три дня, и, если Джеф даст разрешение на роды, можно было бы ее отправить.
Благополучно миновав вторую половину дистанции и пройдя в общей сложности 26 миль, мы стали ставить лагерь при усиливающемся ветре. Чтобы не попадать в ветровую тень палатки Джефа, мы с Кейзо решили немного передвинуть свою упряжку. Я нашел более подходящее место среди застругов и позвал собак к себе. Всего-то надо было проехать метров двадцать, но собаки, предчувствуя близкую кормежку, очень резко взяли с места, и я с трудом их остановил. Все смешалось. Коренные Монти и Хоби оказались в самой гуще. Естественно, сразу возник конфликт, выросший точно так же, как у людей, как завершение логической цепочки: усталость — голод — раздражение — бой! Томми, безобидный Томми, вцепился в Арроу — небольшого черного, чрезвычайно игривого и музыкального пса. Рэй решил помочь своему одноклубнику (они с Томми оба были из упряжки Уилла). Естественно, Монти никак не мог стерпеть, чтобы какие-то чужаки трепали лучшего вожака его упряжки. Разница в весе и темпераменте была слишком очевидна. Через мгновение голова Рэя оказалась в огромной пасти Монти. Мы замерли, ожидая неминуемого, но только на секунду. Моя задача была надежно изолировать Хоби, уже изготовившегося к тому, чтобы поделить Рэя со своим братом. С большим трудом мы растащили собак, не жалея ни криков, ни тумаков. Мир, или точнее перемирие, был восстановлен. У Рэя было все в порядке, даже уши на месте. Не успели мы немного прийти в себя после этой потасовки, как новые истошные крики раздались за нашими спинами, заглушая шум ветра. Кричал человек: «Держи-и-и-и! Держи-и ее!» Не успев даже обернуться на эти крики, я скорее почувствовал, что что-то очень большое накатывается на нашу еще не до конца поставленную палатку. Прямо на нас, подпрыгивая на застругах, на большой скорости мчалась палатка. За ней с искаженным лицом, простирая вперед руки, мчался Этьенн. Кейзо бросился навстречу палатке и остановил ее. Еще через мгновение руки Этьенна надежно вцепились в подрагивающий от возбуждения каркас палатки и надежно прижали его к снегу. Этьенн тяжело переводил дыхание — высота плато была великовата для такого рода соревнований. Да! Погода явно нас избаловала. При таком-то незначительном ветре и потерять палатку! Ай-ай-ай! Верхний чехол нашей палатки рвался из моих рук: ему тоже захотелось свободы, но одного беглеца в этот вечер было явно достаточно.
Радиосвязь вновь не внесла никакой ясности в наше положение, хотя впервые за последнее время удалось связаться с базовым лагерем, так что даже он нас слышал. Но и базовый лагерь не имел наших координат по все той же причине: яхта на связь не выходила! Радиосвязь закончилась, мы выпили чаю, выкурили по сигарете, а я все не уходил, хотя по некоторым характерным жестам профессора и Этьенна мог догадаться, что пора и честь знать. Я ждал от профессора официального приглашения на день рождения. Именинник, полупогрузившись в спальный мешок, не спешил его делать — он аккуратно прихлебывал чай и глядел на меня непонимающими, добрыми близорукими глазами. Я посидел еще немного и, ничего не высидев, уже высунув одну ногу за дверь, спросил невзначай: «Так, значит, завтра в семь часов у вас в палатке?» Профессор, моментально проснувшись, замахал руками: «В девять, в девять! Не раньше!» Я поблагодарил за любезное приглашение и направился домой. А дом мой находился в координатах: 83,37° ю. ш., 106,26° в. д.
Я начал сегодняшний день с того, что забыл поздравить профессора с днем рождения. Так часто бывает. Я шел к палатке профессора рано утром, чтобы поздравить его и, как всегда, сообщить о погоде. Меня сбил Этьенн. Обычно он очень живо реагировал на мое приближение, еще издали крича мне на чистом русском языке: «Добро утро, Виктор!» На этот раз никаких приветствий не последовало, и я начал с того, что, заглянув в палатку, сказал: «Доброе утро, ребята!» И тут же напрочь забыл о поздравлении, а вместо того стал интересоваться у Этьенна результатами вчерашней ночной радиосвязи: удалось ли ему все-таки получить координаты и что-то еще, уже не помню что. Вдруг я увидел, что Этьенн делает мне страшные глаза и едва заметно кивает головой в сторону завешенного свисающей с потолка палатки одеждой и потому скрытого от меня профессора. Я тут же спохватился. «С днем рождения, дорогой профессор, — произнес я медовым голосом. — Как ваше самочувствие? Надеюсь, все отлично?» Профессор, раздвигая руками висящие у него над головой брюки, поблагодарил меня и спросил, какая температура за бортом. Я его успокоил: всего минус 24, легкий ветер — словом, вполне именинная погода. Это поздравление чем-то неуловимо напомнило мне вчерашнее приглашение. Возвращаясь в палатку, подошел к Монти и увидел, что у него вновь загноились глаза — требовались срочные меры. Мы с Кейзо выкинули все из палатки и пригласили нашего лохматого пациента зайти внутрь, чтобы избавиться на время операции от ветра. Монти, который, несмотря на внешнюю свирепость, по характеру был сущий ребенок, отличался чрезвычайным любопытством. Вот и сегодня он с превеликим удовольствием запрыгнул в палатку и принялся внимательно все обнюхивать. Улучив момент, мы с Кейзо завалили его на спину и закапали лекарство. Монти очень понравилось в палатке, и нам пришлось потрудиться, чтобы его выдворить.
Всю первую половину дня стояла прекрасная погода. Я шел по солнцу, так как при отсутствии данных о координатах не слишком доверял компасу. К полудню упряжка Уилла отстала настолько, что мне пришлось остановиться раньше. Погода быстро портилась, наползла облачность, ветер стал резче, похолодало. Воспользовавшись затянувшейся паузой, пока не подошел Уилл, я пригласил известного специалиста в области ранней диагностики беременности доктора Этьенна осмотреть Тьюли. Этьенн пощупал собаке живот, пересчитал соски и глубокомысленно изрек: «Скорее всего она беременна!» Мы с Джефом, пропустив это очевидное замечание мимо ушей, почти в один голос спросили: «Когда?» Этьенн еще раз посмотрел на Тьюли: «Судя по состоянию ее сосков, дней через десять, я думаю». Мы тогда не знали, насколько это было близко к истине, но во всяком случае это была уже конкретная информация, на основе которой надо было принимать решение о судьбе потомства. Джеф был настроен решительно. «Я не хочу терять собаку в такой ответственный момент. Тьюли — лучшая из всех наших вожаков, и с ее потерей, я имею в виду, если мы позволим ей рожать, мы не сможем сохранить такой высокий темп движения, как сейчас, поэтому я предлагаю весь помет, — тут он сделал паузу, подбирая нужное слово, — изолировать от нее сразу же после родов». Мнения разделились. Кейзо был за то, чтобы все потомство сохранить, и даже вызвался посадить роженицу на свои нарты. Уилл сказал, что это целиком зависит от Джефа, как хозяина собаки, и он не хочет вмешиваться. Этьенн колебался, но был, кажется, ближе к позиции Кейзо. Профессор воздержался от обсуждения, но, мне думается, разделял озабоченность Джефа, безусловно, доверяя его богатому опыту. Я считал, что надо отправить Тьюли на Восток ближайшим самолетом и затем далее в Мирный, чтобы она смогла спокойно родить в приличных условиях, при этом я как пойнтмен брался выполнить увеличивавшийся в случае ее отъезда на роды объем работ, связанных с прокладкой курса. Тьюли, не подозревая, что решается ее судьба, лежала рядышком, пряча морду от начинавшего мести снега. Так и не придя к единому мнению, мы продолжили маршрут, поскольку за время почти часового перерыва здорово подмерзли.
Во второй половине дня погода резко ухудшилась. Очевидно, профессор был не на очень хорошем счету там, в небесной канцелярии, а может быть, просто Антарктида злилась на него за то, что он, будучи никаким лыжником, все-таки успешно преодолевал один из труднейших ее маршрутов, причем не просто преодолевал, а с огромной пользой для своей посягающей на ее антарктические секреты науки. Видимость порой падала до 200 метров, но, к счастью, застругов было поменьше, чем в первой половине дня. Ветер был практически попутным, и поэтому мы двигались очень быстро. К концу дня мы остановились в 25 милях от предыдущего лагеря. Сегодня наконец-то были получены координаты за вчерашний день, порадовавшие своей близостью к ожидаемым нами. Вечером, преодолевая штормовой ветер и начавшуюся метель, мы пошли в гости к профессору. Я вручил ему уже ставший традиционным подарок: часы «Ракета», а также ставшую уже традиционной поэму. Поэма понравилась. Привожу ее здесь в собственном переводе:
За всемирно известной Великой Китайской стеной, Вот уже сорок веков надежно хранящей Восток, Точно сорок три года назад родился знаменитый гляциолог. Он очень рано понял, Что проще всего сохранить свою независимость От жизненных проблем в Китае, это Изучать лед. Поэтому он сейчас один из очень немногих Среди более чем миллиарда китайцев, Кто понимает, что такое лед и Какие открытия можно совершить обыкновенной лопатой. И вы, пожалуй, не отыщете ни одного Ледника в Китае, где бы он не побывал, И если вы где-нибудь вдруг упадете в снежную яму, Знайте, что здесь побывал профессор Чин Дахо. Но местные ледники не могли, конечно, удовлетворить Его растущий научный аппетит, И он меняет Великую стену своей родины На Великую стену Антарктиды. Но где он сейчас?! Кто может указать то небо, в котором Горят его счастливых пять звезд?! Представьте, что он там же, где и лед! Все, как обычно, Только что с ним и кто с ним? Черная маска покрывает его лицо, которое Всегда смеялось. Яркая розовая лента опоясывает его фиолетовые одежды. Огромные лохматые собаки окружают его, и он похож На пришельца из Космоса. О, Боже! Неужели это ОН! Да, Он! Снимите шляпы! Перед Вами лучший Гляциолог среди погонщиков собак и, Безусловно, лучший погонщик среди Гляциологов. Но древнейшая из всех мировых культур — Культура Великой Желтой реки нас учит: «Поменьше слов и больше дел В этой жизни». И потому я прекращаю слова свои, чтобы Поздравить Гляциолога и пожелать Ему и его Делу процветания.День рождения профессора мы встретили в координатах: 83,0° ю. ш., 106,2° в. д.
Метель, продолжавшаяся всю ночь, полностью засыпала наши двери, и поэтому, прежде чем вылезти наружу, я должен был каким-то образом, не выходя из палатки, немного освободить дверь от снега. Я лег на спину на спальный мешок и, упершись обеими ногами в дверь, несколькими судорожными и в то же время энергичными толчками немного ослабил давление снега на тент палатки. Этого было достаточно, чтобы открыть двери и выползти наружу. Остальные раскопки я провел уже с помощью лопаты, не переодеваясь и оставаясь, к великой радости собак, в том же скромном одеянии, в котором вышел принять снежный душ, а именно: в часах. Во время раскопок погода казалась мне неприятной и главным образом потому, что совершенно отсутствовал контраст, что сулило нелегкий день, однако уже через четверть часа, когда я вторично отправился в свое турне между остальными палатками, четверть горизонта была голубой. Настроение сразу улучшилось. Однако весь день проходил под знаком борьбы между клубящимися с южной и западной сторон горизонта тяжелыми темно-серыми тучами и солнцем. Когда солнцу удавалось пробить брешь в этом плотном экране, все вокруг сразу оживало: поверхность ледника раскрашивалась голубыми тенями застругов, поднимаемая ветром мелкая снежная пыль искрилась на солнце, да и свист ветра уже не казался таким печальным и безысходным. Но чаще все-таки побеждали тучи, и тогда все вокруг гасло, приобретая мертвенно-серый, однообразный цвет. Моя тень, которая в унисон с порывами ветра, трепавшего штормовку, изменяла свои очертания, уже не могла служить мне единственным надежным указателем правильности движения, так как растворялась в этой серой мути, а я опять не видел ничего, кроме беспокойной стрелки компаса и концов фиолетовых, нацеленных в неизвестность лыж.
Победителем в этой борьбе стали тучи: ветер стих, и установилась самая что ни на есть настоящая белая мгла, контраст исчез совершенно, и всю вторую половину дня пришлось изрядно покувыркаться на лыжах. Правда, к вечеру прояснилось, но опять ненадолго — нечего было и думать о том, что Брайтон отыщет нас завтра, если такая погода сохранится. Сегодня вновь, как и в первые месяцы нашего пути, мы почувствовали себя ближе друг к другу, более зависимыми друг от друга, более нужными друг другу. Нас объединила непогода, и сегодня мы все были по одну сторону баррикады, снежной баррикады, по другую сторону которой в яростной белой круговерти бушевала Антарктида. Неудивительно поэтому, что именно сегодня вечером, когда мы уже ставили лагерь, Джеф подошел к Кейзо и просто сказал: «Пусть рожает. Бог с ней!» Кейзо обнял Джефа. Я стоял рядом и все видел и слышал, и мне было радостно и приятно смотреть на своих друзей в одинаковых зеленых костюмах, похлопывающих друг друга по плечу. Главные оппоненты договорились, и судьба Тьюли была решена: ближайшим самолетом она отправляется на Восток вместе с двумя другими собаками. Я хотел сразу же порадовать Саню известием, что к ним на Восток направляется женщина, да еще к тому же на сносях. Однако провидение охранило Саню от этой приятной новости и отменило прохождение на сегодня. Радиосвязь не состоялась. Лагерь в координатах: 82,66° ю. ш., 106,3° в. д.
Такое впечатление, что мы забрались в облака. Все вокруг, как в тумане: падает мелкий легкий снежок, абсолютная тишина и всего минус 20 градусов! Вот тебе и Антарктический купол! Вот тебе и устойчивая солнечная, морозная погода! Ни вчерашняя, ни тем более сегодняшняя погода под это определение никак не подходили. Даже спать сегодня ночью было жарко. Еще жарче было двигаться на лыжах и пытаться при этом не завалиться в какую-нибудь очередную яму, совершенно не отличимую в белой мгле от какого-нибудь очередного бугра. Весь день сегодня я шел медленно: жарко и ничего не видно. Поэтому прошли всего 23 мили. Такой же белый туман, наверное, и в эфире — во всяком случае, он успешно пресекает все наши попытки связаться с кем бы то ни было. Белая мгла! По предварительной договоренности завтра связь с Брайтоном в 8 утра. Может быть, ветер растянет эту пелену!! Во второй половине дня, когда я осторожно шел впереди, постоянно оглядываясь на упряжки, чтобы контролировать правильность своего курса, то внезапно увидел идущую по моему следу собаку. Я остановился, и вскоре собака поравнялась со мной. Это оказался Бьелан. Некоторое время мы шли молча рядом, затем он немного ускорил бег и ушел вперед, но внезапно метров через пять остановился и посмотрел на меня. Надо было видеть выражение его морды. Бьелан — самый старый, видавший виды пес и, как все старики, не склонен проявлять эмоции. Все внутренние переживания крайне редко и скупо прорисовывались на его физиономии. Даже во время кормления, как бы голоден он ни был, он всегда чуточку нисходил к тебе. Но сейчас! Вся его львиная морда с маленькими глазками, прячущимися в густой шерсти короткими ушами выражала полное недоумение: «Куда идти?» Ведь совсем недавно, когда он, улучив момент, перекусил тонкую оранжевую веревку, связывавшую его с ненавистной упряжкой, ему казалось, что он перегрызает то единственное, что связывает его свободу, что мешает ему, Бьелану, самому выбирать дорогу в этой жизни… Но все вышло по-иному — он не знал, куда идти и что делать с этой свободой. Впереди не было никого и ничего, что указывало бы ему его дорогу: ни припорошенного снегом чахлого куста, ни одинокого дерева, ни темной полоски леса на горизонте; в этом необъятном белом мире не было, наконец, даже хоть какого-нибудь захудалого следа, который можно, единожды уткнувшись в него чувствительным носом, держать в поле зрения, незаметно скашивая вниз глаза и все время чувствуя его лапами. Не было ничего, и Бьелан растерялся. Но, растерявшись, он не впал в панику, не стал носиться, задрав хвост, в поисках несуществующего следа, а просто остановился и стал ждать, всем своим видом как бы показывая, что он вполне бы мог продолжить свой бег, но в компании как-то веселее. Скоро мы вновь поравнялись, причем на этот раз он ждал меня, и продолжали идти уже вместе. Бьелан бежал рядом, делая вид, что совершенно меня не замечает — он был свободен и сам выбирал себе дорогу. Через некоторое время нас догнал Джеф и, справедливо считая, что Бьелан вполне отдохнул, препроводил его в упряжку Кейзо.