Семь месяцев бесконечности
Шрифт:
Праздничное утро провели с Кейзо в обществе Марии Такеучи и ее песен на вечные темы любви. С утра яркое солнце, типично рождественская погода. У Монти, наверное, конъюнктивит. Каждое утро мне приходилось промывать ему глаза, полные гноя. Монти очень спокойно переносил эту операцию и милостиво позволял мне протереть глаза мягкой влажной салфеткой. У Кейзо нашелся какой-то эликсир ярко-розового цвета, предназначенный как раз для борьбы с этой болезнью. Лечили вдвоем, я открыл больному глаза, а Кейзо закапал эликсир из пипетки — кажется, он немного помогал. С утра неожиданно и неприятно задул встречный северо-восточный ветер, несильный, но достаточно чувствительный. Только через три часа, как будто вспомнив о том, как он должен себя вести, ветер повернул и зашел с правильного юго-западного направления. Однако вскоре, как бы компенсируя эту мимолетную уступку, Антарктида подкинула нам под лыжи совершенно неправдоподобные заструги. Они были так велики, что мне приходилось буквально искать дорогу. В результате нарты Джефа перевернулись и придавили профессора, который не сумел отцепиться от стойки и отскочить на безопасное расстояние. К счастью, нарты были легкими и профессор отделался легким испугом. Подъехавшие Этьенн и Кейзо помогли Дахо выбраться из-под нарт, и движение возобновилось
Приготовил несколько новогодних радиограмм, но, когда я сказал Этьенну, что хочу их передать на Восток, он подпрыгнул от возмущения, как галльский петушок. «Как! — вскричал он. — Ты разве не знаешь, что у нас всего одна батарея осталась! Передашь их с Востока». Я заметил, что 17 января, когда мы собирались прийти на Восток, будет несколько поздновато для новогодних приветствий. Однако возбужденный Этьенн еще долго ворчал. Вероятно, у него в тот момент было просто плохое настроение, так как, насколько я мог судить, сам он не слишком себя ограничивал в разговорах по радио. Впрочем, кто знает, может быть французский язык менее энергоемкий, чем наш?! У меня был еще один запасной вариант: передать радиограммы с Брайтоном, которого мы ожидали завтра. Он должен был лететь на Восток в начале января. Несмотря на то что на радиосвязь мы пошли вместе с Кейзо, она не состоялась — прохождение напрочь отсутствовало. Но мы не теряли времени даром: торжественно приняли Кейзо в члены новой, созданной два дня назад тайной организации «Дринк энд смоук» («Выпей и закури»). Девиз этой организации заключался в ее названии, политическая основа — международная солидарность, экономическая основа — французские сигареты и китайский лимонад, место тайных встреч — палатка Этьенна, который был избран президентом, смысл встреч — обсуждение последних событий в мире. На сегодняшнем заседании мы обсуждали бесславный и закономерный финал династии Чаушеску в Румынии. Кейзо, несмотря на свою молодость, очень гармонично вписался в состав организации. Только много позже мы узнали, что Уилл и Джеф примерно в то же время создали свою организацию на альтернативной основе под названием «Поел — поспи!» Лагерь в координатах: 86,2° ю. ш., 105,1° в. д.
В 5 часов пополудни остановились для связи с самолетом. Брайтон уже находился на Полюсе и собирался вылететь к нам в 22 часа, то есть рассчитывал быть в нашем районе около полуночи. Этьенн рассказал Брайтону, как выбраться на нашу дорогу, и еще раз напомнил, что нам привезти. День близился к концу, и мы шли, посматривая по сторонам, чтобы подобрать подходящее место для посадки самолета. Сделать это было непросто: вокруг, насколько хватало глаз, виднелись гребни застругов, поверхность была очень неровной. Мы предупредили Брайтона по радио о том, что здесь много застругов, но он успокоил нас, сказав, что подберет место для посадки с воздуха, а затем подрулит к нам на лыжах. Место, где мы остановились в 6 часов, ничем не отличалось от прочих ни в лучшую, ни в худшую сторону, но мы решили разбить лагерь здесь, полагаясь целиком на опыт Брайтона. Последовало неожиданное и довольно резкое объяснение Джефа с Этьенном. Джеф предлагал попробовать найти место получше, а не останавливаться на первом попавшемся, подвергая при этом пилота неоправданному риску. На это Этьенн ответил, что, по всей видимости, в данном районе все примерно одинаково и Брайтон с высоты своего полета и своего опыта лучше нас выберет место для площадки. Тогда Джеф заявил, что снимает с себя всякую ответственность за возможные последствия этой посадки, и если Этьенн и Стигер такие смелые, то пусть берут ее полностью на себя. Подошедший Уилл довольно резонно, с моей точки зрения, заметил, что в этой экспедиции и так вся ответственность лежит на нем, поскольку он руководитель. Джеф, явно недовольный всем этим, не стал более спорить и, резко развернувшись, пошел ставить палатку. В обычное время, 9 часов вечера, состоялась связь с Востоком, и я попросил ребят последить меня на этой же частоте в час ночи. Я хотел попытаться связаться с ними, используя более мощную радиостанцию «Твин оттера». На том и сошлись. Брайтон появился над лагерем совершенно неожиданно, на полчаса раньше, чем обещал заглянувший к нам в палатку Этьенн. Это было сразу же после очередной связи с самолетом примерно в полночь. По словам Этьенна, самолет должен был быть у нас через час. Мы с Кейзо продолжали писать письма и телеграммы, чтобы передать их с Брайтоном, как вдруг услышали быстро нарастающий гул, и над самой головой на высоте метров пятидесяти пронеслась знакомая краснокрылая птица, оставляя за собой два хорошо заметных на фоне светлого неба дымных шлейфа. Надо отдать должное последовательности Джефа. Пока мы все писали письма, он с лопатой в руках срезал наиболее могучие заструги на наиболее подходящем, по его мнению, участке поверхности. Брайтон, естественно, приземлился совершенно в другом месте, метрах в трехстах от нас, и сделал это профессионально. Переваливаясь по застругам, как утка, самолет направился в нашу сторону. Мы все, наспех одевшись, поспешили навстречу. Брайтон не скрывал своего удовольствия оттого, что нашел нас и удачно приземлился. «Ваши указатели здорово помогли мне. Эрик устал их считать каждые пятьдесят секунд в течение двух часов, и вот мы здесь!» Это были первые слова Брайтона. Мы быстро разгрузили «Твин оттер» и поспешили забраться в салон: было холодно, особенно в накинутой наспех одежде. В самолете не дуло, и мы устроились с относительным комфортом. Брайтон извлек откуда-то бутылочку очень вкусного ирландского ликера, и мы стали обсуждать в основном то, как будет осуществляться дальнейшее снабжение. Я включил радио и связался с Востоком. Слышимость была прекрасной, и, к великой радости Этьенна, мне удалось передать все новогодние радиограммы. Брайтон попросил меня узнать, как на Востоке с сувенирами. Я запросил радиста Петю Полянского и после минутной паузы услышал знакомое до боли: «Почти так же, как на Южном полюсе!» Сообразительный Брайтон сказал: «Уэлл! Я все понял. Загружаю самолет на Полюсе сувенирами и везу на обмен». Наушники удовлетворенно хмыкнули. Несмотря на то, что после холодного ликера мы все окончательно продрогли, никто не ушел в палатку, пока самолет не взлетел. Брайтон долго, как нам показалось, гонял моторы, потом отпустил тормоза, и «Твин оттер», подпрыгивая на застругах, начал разбег. Последний толчок, и вот он в воздухе. Тотчас же, как по команде, мы рванулись к палаткам и спрятались в них. Было около трех часов утра. Следующий день был днем отдыха, и мы с Кейзо провалялись в мешках до 6 часов утра. Погода испортилась. Небо заволокло тучами, пошел мелкий противный снег, подул ветер, и 26 градусов мороза ощущались довольно ясно.
Сегодня день большой гляциологической науки. Профессор хотел отбирать образцы снега каждые два сантиметра до глубины двух метров. Это означало ни много ни мало 100 образцов. Для начала мы с профессором вдвоем, действуя попеременно, выкопали яму двухметровой глубины на расстоянии метров трехсот от лагеря в наветренную сторону. Затем началось великое таинство великой науки. Профессор облачился в белый стерильный костюм, маску, а поверх обычных натянул полиэтиленовые перчатки. Вдоль отвесной двухметровой торцевой стенки ямы он натянул ленту с нанесенными на ней делениями. Затем, действуя специальным пластиковым ножом, стал вырезать пласты снега каждые два сантиметра и ссыпать их в приготовленные заранее пронумерованные полиэтиленовые баночки, которые исправно подавал ему я, тоже облаченный в маску и полиэтиленовые перчатки. Небольшая, но существенная для меня разница заключалась в том, что стерильные перчатки были мне малы и я был вынужден надеть их поверх тонких нитяных, в результате чего руки очень быстро замерзли. (Именно за эти маленькие неудобства я и недолюбливаю гляциологию.) Прежде чем ссыпать снег в баночку, профессор внимательно рассматривал его и давал короткие комментарии по поводу строения того или иного снежного образца. Джеф, сидевший на краю ямы над нашими головами, все это аккуратно записывал карандашиком в тетрадку. Мы просидели в яме не менее двух часов и замерзли как собаки — разумеется, не наши, которым такой мороз был нипочем, а городские. Завинтив крышку последней баночки, я сорвал маску, сбросил перчатки и, размахивая руками, чтобы хоть немного согреться, помчался к лагерю, туда, где были свалены все привезенные «Твин оттером» ящики с кормом и продовольствием. Разделив все продовольствие на три равные части, мы с Кейзо подогнали свои нарты и по очереди развезли продукты по палаткам. Только после второго рейса я почувствовал, что немного согреваюсь. Правда, указательный и большой пальцы правой руки не оттаивали дольше других, и мне показалось, что я их немного подморозил. Когда мы разгрузились у палатки Этьенна и Дахо и, заглянув к ним, сообщили: «Кушать подано», — Этьенн, оторвавшись от какого-то очень интересного письма, сказал, что получил рождественскую посылку и предлагает всем собраться у него в палатке и встретить Рождество, Новый год и день отдыха одновременно. Профессор, отходивший после своего мучительного эксперимента в глубине спального мешка, согласно кивнул, подтверждая приглашение. Учитывая изысканный характер наших совместных праздников, на которых угощение или отсутствует вовсе, или в лучшем случае ограничивается десертом, мы с Кейзо предварительно подкрепились в своей палатке и только после этого отправились на праздник.
В палатке было тепло и тесно. Для начала все, кроме Джефа и Кейзо, закурили по сигаре. Это были те самые сигары, которые мы так надеялись выкурить на Полюсе. Очень скоро видимость упала до нуля, поскольку все заволокло клубами терпкого дыма. Труднее всего было некурящим, но они стоически ждали раздачи подарков, которую Этьенн отложил на конец праздника. Когда дым стал настолько густым, что курильщики перестали различать даже кончики своих сигар, мы все разом отложили сигары и сразу почувствовали огромное облегчение. Этьенн поставил перед собой большую коробку и стал извлекать из нее одну за другой красивые коробочки с самыми разными конфетами. Здесь были вишни в шоколаде, орехи в шоколаде, искусно сделанные из подкрашенного сахара райские яблочки с ликером внутри. Наполненные сигарным дымом, шоколадом и ликером, мы разошлись по палаткам в десятом часу. Перед тем, как лечь спать, я разобрал и почистил барахливший последнее время примус. Это, пожалуй, пока единственный предмет из всего нашего снаряжения, на котором начинает сказываться высота. Из-за недостатка кислорода сгорание бензина происходило не полностью, и внутри трубки газогенератора быстро образовывался нагар, который надо было периодически счищать. После этой несложной операции примус обрел второе дыхание, а вместе с ним и мы. Мы отдыхали в координатах: 85,87° ю. ш., 105,6° в. д.
Начавшийся при совершенно безобидных обстоятельствах ветер усиливался и после полудня перешел в сильный. Температура минус 29 градусов, поземка. Во время нашей остановки на обед профессор вдруг почувствовал себя очень плохо: у него заболела голова и, очевидно, поднялась температура — давал о себе знать вчерашний эксперимент в снежной яме. По словам Этьенна, когда профессор после раскопок вполз вчера в палатку, он выглядел настолько продрогшим, что его трудно было узнать. Дахо признался Этьенну, что промерз до костей и долго не мог согреться в спальном мешке. И вот сейчас, похоже, он все же простудился. Доктор дал ему какое-то сильнодействующее лекарство, и мы пошли помедленнее; но как назло дул пронзительный ветер, еще более усугубляя страдания профессора. По предложению Брайтона, пирамиды мы строили теперь только каждый час. Часа в четыре пополудни пришлось остановиться, так как профессор едва держался на ногах: у него кружилась голова и его мучила жажда. Мы предложили разбить лагерь здесь, однако Дахо воспротивился, уверяя нас, что сможет продержаться до 6 часов. Однако минут за десять до шести силы оставили его, и он сел около нарт, прислонившись к ним спиной. Мы с Этьенном быстро установили палатку, приготовили место для профессора и перенесли его туда. Жан-Луи остался у постели больного, в основном отпаивая его чаем и скармливая ему сильнодействующие антибиотики. Мы надеялись, что доктору удастся не допустить губительного на этой высоте воспаления легких. Сильная поземка при абсолютно ясном небе, вселяющим надежды на завтрашнее улучшение погоды. За сегодняшний день прошли 23 мили, поверхность тверже обычного, не видно даже следа от лыж, тяжелые заструги. Лагерь в координатах: 85,55° ю. ш., 105,66° в. д.
29 декабря, пятница, сто пятьдесят седьмой день.
Сегодняшний день был объявлен днем памяти Антарктического полуострова. С утра низовая метель, ветер от юго-запада 12–15 метров, минус 24 градуса, видимость 200 метров. Главный вопрос: сможет ли профессор идти? Поэтому сразу после душа я побежал к палатке Этьенна и Дахо. Двери ее были наглухо засыпаны снегом. Никаких следов — значит, доктор и профессор еще не выходили. Я раскопал дверь и, приоткрыв ее, осторожно спросил Этьенна, как дела. Доктор так же вполголоса отвечал, что вроде бы получше. Услышав наше бормотание, профессор отозвался из недр спальника неожиданно бодрым голосом: «Ребята, я готов идти. Мне сегодня намного лучше». Решили идти. За эти три недели практически безветренной погоды мы стали отвыкать от того, что ничего нельзя оставлять без присмотра, так как даже рожденное лежать в такой ветер вдруг обретает крылья. Но уроки Антарктического полуострова не прошли даром, и мы довольно быстро и без потерь собрали лагерь. Идти было на удивление легко: ветер был практически попутным, поверхность плотной, поэтому и я летел как на крыльях. Немного тормозила всех хронически отстававшая упряжка Уилла. Очередная остановка в 10 часов стала для нас с Уиллом поворотной. Оказалось, что один из ящиков с продовольствием для Дахо и Этьенна, находившийся на нартах Уилла, вывалился по дороге, но Уилл обнаружил это только сейчас. Эта потеря была не настолько незначительной, чтобы не считаться с ней, поэтому пришлось развернуть упряжку Уилла. Я встал вперед, и мы пошли обратно, на этот раз против ветра. След был виден отчетливо, поэтому мы были уверены, что в конце концов отыщем пропажу. Примерно через полчаса я увидел лежащий около обочины раскрытый ящик. Часть продуктов рассыпалась по снегу, но, на наше счастье, за это время здесь никто не проходил, поэтому все было в целости и сохранности. Антарктида, пожалуй, единственный континент на земном шаре, где можно вот так рассыпать на дороге дефицитные продукты, а затем спустя даже продолжительное время, не говоря уже о каком-то получасе, прийти за ними и найти их нетронутыми на том же самом месте. Остановив на всякий случай собак подальше — уж очень аппетитно выглядели на снегу ломти мяса, — мы запихали все обратно в ящик, после чего крышка, естественно, уже не закрывалась; так что пришлось везти его открытым. Возвращаться по следу и при попутном ветре было гораздо проще. Я скользил рядом с нартами и слушал Уилла, разворачивавшего передо мной заманчивые идеи и перспективы нашего с ним будущего сотрудничества. Он предлагал мне поучаствовать вместе с ним в цикле лекций об экспедиции, которые собирался читать в США в ноябре-декабре. Я, разумеется, согласился. Уилл попросил меня еще подзаняться английским и вообще не терять формы. Беседуя на такие приятные темы, мы незаметно подъехали к месту, где оставили ребят. Они тоже не теряли времени даром — построили пирамиду такой высоты, что, казалось, Брайтон непременно зацепит ее крыльями.
Мы двинулись дальше. Погода улучшилась, и ветер стал стихать. Ноги уставали на застругах, особенно если те были ледяными и крутыми, как сегодня. Я несколько раз падал и наконец понял, что высота начинает сказываться: стоило хоть немного задержать дыхание с тем, чтобы выложить все, что ты думаешь о том или ином особенно коварном заструге, как приходилось чуть ли не минуту его восстанавливать. Хорошо, что собаки в этом смысле не столь эмоциональны и расходуют силы экономнее и строго по назначению.
К счастью, профессор, кажется, начал выздоравливать. По его собственной оценке, его самочувствие на восемьдесят процентов получше, чем вчера. Несмотря на проведенные сегодня поисковые работы, за день мы прошли 23 мили. К вечеру ветер стих окончательно, и вновь солнце, вновь синее небо. Лагерь в координатах: 85,2° ю. ш., 105,9° в. д.
Восток сообщил, что наше прибытие в Мирный по условиям организации прямого телерепортажа о встрече определяется первым марта. Саня спрашивал наше мнение о том, насколько это реально. Вопрос очень неопределенный. Чересчур много неизвестных, однако оптимистический прогноз вполне может быть таким. Решили обсудить все возможные варианты завтра, а потом ответить. Мы с Этьенном и особенно профессор, окончательно пришедший в себя, полны оптимизма в этом вопросе, но, зная отношение Уилла к подобным ограничивающим свободу датам, мы не рискнули сразу ответить Востоку, что готовы прийти 1 марта.