Семь незнакомых слов
Шрифт:
— Похоже на то, — медленно ответил я. — Кавычки закрываются.
— Спасибо за Игру.
— Спасибо за Игру.
Клава быстро прижалась ко мне, чмокнула в губы и зашагала по лабиринту из ленточного заграждения — немного отставив в сторону правую руку с кремовой розой. Я видел, как она заняла очередь к пограничному турникету — перед ней было три человека.
Потом два.
Потом один.
Внезапно она развернулась и пошла обратно:
— Ну, я и глупая! — сообщила Клавдия ещё на подходе. — И вы — тоже хорош! О главном-то мы и забыли!
— О «главном»?
— Результат!
И мы наскоро договорились: раз уж у нас не получается самим прийти к решению, то стоит положиться на внешние знаки. Многое будет зависеть от содержательности нашей тонкой рукописи. Сразу по прилёту Клава покажет эссе Клавдии Алексеевне, а я отцу, и вечером сверим первые впечатления «матёрых специалистов». Если, в конце концов, выяснится, что море энтузиазма породило пшик — предпринятая попытка была смешной дилетантской отсебятиной, состоящей из рассуждений давно известных и много раз опровергнутых — то, что ж. Это будет означать, что наше соавторство — по крайней мере, на первый раз — оказалось бесплодным союзом. Сможем ли мы выдержать удар и не рассыпаться в разные стороны — вопрос открытый. Если же в эссе мы всё-таки достигли хоть какой-то оригинальности и прорыва, то стоит подумать о том, как расширить его до небольшой книжки — например, собрав больше примеров из разных языков. А можно ничего не расширять, внести лишь изменения после замечаний и попробовать себя в чём-то другом — например, (почему бы и нет?) вместе написать пьесу. Так что не вешаем носы и не теряем связи.
— Сегодня в девять, запомнили?
Я кивнул. Вскоре она исчезла за турникетом пограничного контроля.
2.21. Когда...
Таксисты, узнавая, что ехать мне минут пятнадцать, отказывались от такого клиента. Я дождался маршрутки и вышел раньше на две остановки, чтобы пройтись пешком.
Вот ведь какая жизнь. Вот ведь какой я. Вот ведь какая история с девушкой Клавой. По дороге я думал, что такие истории, наверное, могут происходить только на сломе эпох — когда рушатся прежние картины мира, и начинают всплывать заблуждения ушедшего периода. Мы совсем не умнее предшественников — просто ошибки своего времени не видны.
Я попытался посмотреть на произошедшее только что, как на воспоминание десяти-двадцатилетней давности, и допустил: у будущего меня, совсем взрослого человека с устоявшимся мировоззрением и налаженным бытием, наша Игра может вызвать чувство странности и, пожалуй, неправдоподобности: неужели всё это было со мной и с нами?
До этого пока далеко. Мне предстоит по-прежнему поглощать Пространство и бороться со Временем, но теперь есть и третье — соприкосновение с Вечностью через размышления о языке и смерть Растяпы. А значит придётся думать, думать и думать и что-то в себе менять. Не исключено, что очень многое.
Магазин «Иветта» — он встретился по пути, и я, ни секунды не сомневаясь, толкнул стеклянную дверь. За длинным прилавком работали два продавца. Один из них приветственно взмахнул рукой. Я встал в очередь из нескольких человек, накупил у Шумского большой пакет продуктов и спросил, здесь ли Ваничкин. Вася кивнул, но счёл нужным предупредить негромким голосом: к Ромке сейчас нельзя.
— Там Иветта.
— Тем лучше, — я прошёл в проход между прилавками.
Кабинет владельца магазина помещался в небольшой комнатке с защитной решёткой на окне, сейфом и двумя письменными столами, стоящими друг к другу под углом. За одним, боком к входной двери, Иветта что-то подсчитывала на большом калькуляторе. Несмотря на сарафан для беременных, просматривался выступающий живот. За другим, лицом ко мне, Ромка крутил пальцем телефонный диск, собираясь кому-то звонить.
— День добрый, бизнесмены!
Моё появление вызвало недолгую паузу.
— О, москвич пожаловал! — Ромка положил телефонную трубку на рычаги.
Лицо Иветты медленно, но верно наливалось цветным смущением. Безмолвно здороваясь, наша недолгая учительница математики наклонила голову вперёд.
Я решил не затягивать с целью визита:
— Вот денег тебе принёс.
Ваничкин сунул стодолларовую купюру в нагрудный карман рубашки и что-то пробурчал о процентах — дескать, я обещал вернуть через три месяца, а прошло уже больше года. Он тоже испытывал лёгкую неловкость и прятал её за грубовато-юмористическим тоном дружеского подначивания. В тон ему я ответил, что хотел одолжить пятьсот, а попросил всего сто, так что он мне ещё должен.
— Это ты в Москве таким ушлым стал? — Ромка повернулся к Иветте, предлагая и ей оценить мою наглость.
Иветта справилась со смущением и предложила мне чай или кофе.
— Спасибо, — отказался я. — Я всего на минуту. Рад был повидать.
— Эй, Сказа, подожди, — Ромка настиг меня у выхода. — Поговорить надо!
Я думал, он хочет сказать: из-за Иветты мы уже не сможем видеться свободно, как прежде, и мне на глаза бывшей училке лучше не попадаться. Но на уме у Ваничкина было явно нечто другое. Он отвёл меня метров на пятьдесят от магазина и коротко приказал:
— Закуривай.
— Да я недавно курил.
— Так закури ещё раз, — недовольно буркнул он. — Трудно что ли?
Видимо, сейчас Ромке самому хотелось закурить, но он никогда не брал в руки сигареты и сейчас нуждался в том, чтобы хлебнуть дыма с помощью моих лёгких. Или же ему требовалось убедиться, что я буду воспринимать его слова с должной обстоятельностью, а не просто на ходу.
— Ну, вот закурил. И?
Ваничкин сунул руки в карманы брюк, посмотрел себе под ноги, затем запрокинул голову к небу и перекатился с пяток на носки.
— Кажется, я ошибся, — мрачно сообщил он. И, чтобы я осознал всю глубину катастрофы, добавил: — С Иветтой.
Она его дико ревнует (полилась трагическая повесть). Ко всем подряд. Хочет, чтобы он постоянно был рядом. А когда он рядом, устраивает сцены. Просто так, ни с чего. Лишь бы устроить сцену. Стоит возразить, сразу слёзы — не Иветта, а плакучая ива! В постели ей нравится его кусать и царапать — вся спина, как танкодром. Он думал: ей нужен поскорей ребёнок, чтобы переключилась на что-то другое и успокоилась. Но с беременностью стало в пять раз хуже. Расстаться с ней он теперь не может, но и жить так невозможно.