Семь незнакомых слов
Шрифт:
Упоминание об университете сподвигло её на рассказ об однокурсницах, которых я знал лишь по именам — кто, где в результате оказался и чем занимается. Из сообщений следовало, что однокурсницы занимаются чем угодно, но только не филологией. И только единственная однокурсница, которую я знал лично, Жанна Абрикосова («Ты помнишь, Жанку?») работает по специальности — школьной учительницей.
— Да, — задумчиво произнесла она, подводя черту под нахлынувшими воспоминаниями, — Пушкин, Толстой, Достоевский, история языка — кто бы мог подумать, что всё это окажется
Время Вероникиного перекура давно истекло, пора было возвращаться из прошлого к текущим делам.
— Слушай, солнышко, у тебя же есть девушка? — вдруг оживилась Вероника, когда мы поднялись со скамейки. — Не хочешь сделать ей подарок? У меня есть очень красивое польское бельё! Ты ведь знаешь её размеры? Тебе я без наценки отдам!
На какое-то мгновение я завис, потом сообщил, что мы ещё не настолько близки для таких подарков.
—А-а… — протянула Вероника понимающе и разочарованно (ей и правда хотелось сделать для меня что-нибудь приятное). — Но если что — обращайся…
— Да, кстати, о подарке, — я достал из кошелька купюру, — может, ты купишь своей дочке что-нибудь, о чём она мечтает?
Поначалу Вероника отказывалась и говорила, что это неудобно, но я настоял, и она спрятала деньги в карман зелёного пальто.
— Помнишь, солнышко, — сказала она, когда мы почти подошли к её месту работы, — это то, о чём я тебе говорила: у меня уже семья, ребёнок, а у тебя всё ещё впереди. Но я всё равно рада, что ты у меня был. А ты?
Да, ответил я, всё случилось, как и должно было случиться, и я ей очень благодарен. На прощанье я снова чмокнул Веронику в щёку, и она скрылась в людных недрах магазина.
Стоя в зоне встречающих, я исполнился пессимистичных предчувствий, что в последний момент Клава передумала и не прилетит, поняв, с кем имела дело. Перед отъездом домой я уже наполовину выдал себя — когда позвонил ей из общежития, чтобы сообщить название города, где должна пройти последняя ночь Спектакля. А предложение вставить в эссе отрывок об учении академика Марра фактически равняется признанию: да, я внук профессора Трубадурцева. Того самого, который невольно сломал Клавдии Алексеевне личную жизнь. Если сообщница сочла, что всё это время я её обманывал, мне и возразить нечего.
Как тогда быть? Звонить? По возвращении в Москву, ехать с объяснениями? Или оставить всё, как есть, не пытаясь починить то, что починке не поддаётся?
Она появилась в числе последних пассажиров московского рейса — ярким пятном красной куртки. Я помахал ей букетом кремовых роз и сделал шаг вперёд.
— Я думала, вы не придёте, — обнимая меня, произнесла Клава вместо приветствия. — А потом будете слать письма.
— Я думал, вы не прилетите, — ответил я.— И мне придётся сочинять письмо.
Как люди искушённые, мы не стали выяснять, откуда у нас такие странные предположения.
— М-да, — резюмировала Подруга. — Дожили…
Вскоре привезли багаж. Я подхватил с транспортировочной ленты небольшой Клавин чемоданчик, и мы двинулись к выходу.
— Да у вас весна! — воскликнула Клавдия на улице. — И всё такое милое, небольшое, домашнее. А там, на холме, — село? Очень пасторально! Будем брать такси, или как у вас тут принято?
— Я на машине.
— О, — обрадовалась она, — это всё упрощает. А мне родители не покупают: боятся, я попаду в аварию. Может, станете моим личным водителем?..
В автомобиле я спросил Клаву, куда она хочет попасть первым делом —в гостиницу, ко мне домой или желает сначала перекусить где-нибудь в кафе, а потом осмотреть город? Несколько секунд она задумчиво щурилась.
— На кладбище.
— Простите, не расслышал: куда?
— Центральное, — уточнила она. — Вы знаете, где оно находится?
— Конечно, знаю. И зачем вам туда?
— Хочу кое у кого попросить прощения.
— Глубокая идея, — оценил я.
— Не смейтесь. Помните, мы с вами обсуждали, что люди на кладбищах разговаривают с умершими, и нам это непонятно? Хочу попробовать: вдруг что-нибудь такое почувствую — какой-нибудь признак взаимного общения.
— Почему на нашем Центральном?
— Это же очевидно! — удивилась она. — Там похоронен человек, у которого я хочу попросить прощения. За то, что плохо думала о нём. Помните, я вам рассказывала про бабулиного знакомого? Ну, в которого она… Вот у него. Вы мне поможете?
— Просить прощения?
— Найти могилу, — Клава деловито полуобернулась в мою сторону. — У меня есть телефон его семьи. Надо позвонить и спросить номер квартала, где она находится. Я придумала легенду: скажете, что вы у него учились, приехали на пару дней и хотите посетить могилу преподавателя.
— Почему вы не хотите позвонить?
— Стесняюсь.
Я представил, как удивилась бы бабушка моему звонку от лица бывшего студента деда. И вдруг осознал, что не смог бы толково рассказать, где находится могила деда, если бы кто-то обратился ко мне с подобной просьбой.
— Из телефонных объяснений мы ничего не поймём, — сказал я. — На Центральном кладбище нет кварталов. Там лучи расходятся в разные стороны от храма. Если и есть какая-то нумерация, скорей всего, родственники и сами не знают номер луча. Просто помнят визуально, куда идти.
— И что теперь делать?
— Центральное кладбище — маленькое, — я завёл двигатель. — Сами найдём.
Через двадцать минут уже были на месте. Я припарковался неподалёку от чёрных кованых ворот, вмонтированных в каменную арку.
Выходя из машины, немного поприрались. Клава спросила: я не против, если из подаренного букета она оставит себе одну розу, а остальные шесть возложит на могилу? Я ответил: букет — её собственность, может делать с ним, что хочет. Но просить прощения с цветами в руках — концептуально неправильно. Чистый подхалимаж. А что если она почувствует, что усопший не принимает её извинений? Положит цветы на соседнюю могилу? Никакого подхалимажа, парировала она. Цветы — знак уважения и примирения, неужели так трудно понять?