Семь незнакомых слов
Шрифт:
— Я к чему веду? — она остановилась и развела руками. — Без эстетического управления язык невозможен. Судя по всему, красота — одно из фундаментальных свойств языка. Знаете, как в физике? Учёные считают, что в момент Большого Взрыва сразу же начали действовать четыре фундаментальные физические силы — гравитация, электромагнитное поле, сильное и слабое взаимодействия. Причём, если бы их зарождение разошлось хотя бы в миллисекунды, Вселенная не возникла бы. У нас считается, что язык зародился из выкриков человекоподобных обезьян. Но эти выкрики уже должны были иметь, как минимум, свою фонетику — иначе хомо сапиенсы не поняли бы друг друга!
— Так вы считаете: язык возник, как и Вселенная — сразу, в готовом виде?
—
— И что теперь? — поинтересовался я.
— Это и надо решить, — Клава издала длинный, озабоченный вздох. — Мне, как понимаете, привычней придерживаться прогрессивной позиции. Вам, думаю, тоже. Нас так воспитали, мы в этом выросли. Но какое это имеет значение? Мы должны фиксировать то, что видим, чувствуем, понимаем. Если мы пришли к выводу, что язык возник сразу, со всеми фундаментальными свойствами, и это опровергает его эволюционное происхождение, то нужно просто принять, а не думать, что для нас такой взгляд некомфортен. Кстати, не спросила: о красоте языка — вы со мной согласны?
Я медлил с ответом. Между нами произошло чудо взаимопонимания. Теперь надо представить Подруге своё открытие так, чтобы и она почувствовала, насколько мы близки.
Для начала я настоял, чтобы Клава перебралась ко мне на колени. После секундного сомнения, она так и поступила, обняв мою шею одной рукой.
— Знаете, что самое удивительное? — спросил я. — Мы с вами сообщники, даже сильнее, чем сами подозревали.
— Хм. Это как?
— Мы шли к одной и той же вершине с разных сторон горы. Я тоже кое-что понял. Когда говорят о развитии языков — это всё ерунда. Меняются — да. Развиваются — нет. Всё дело в масштабе. Нельзя сказать, что вид с двадцатого этажа более развитой, чем вид с первого или третьего. На двадцатом — намного больше обзор, со второго — можно разглядеть выражение лица прохожего. Есть языки небольших территорий — языки первых этажей. Есть имперские языки — языки большого обзора. А большинство языков — те, что между ними.
— Интересно, — одобрила Подруга. — Продолжайте.
Человеческое мышление, продолжил я, оперирует не простейшими элементами, а сложными блоками — ситуациями. Поэтому людям нравятся игры, романы, фильмы — в них ситуация перетекает в ситуацию по понятным правилам, а сами игры и фильмы — лишь очень упрощённые модели жизни, мозгу их легче воспринимать, они для него комфортны. То, что мы обычно называем мыслью, строго говоря, лишь видимая часть мысли. Но есть ещё и скрытая. Скажем, высказывание Аристотеля «Платон — друг, но истина дороже», подразумевает узнаваемую для многих ситуацию дискуссии с другом, когда ты и он видите предмет спора по-разному. Это то, что называют текстом и контекстом. Вместе они и составляют единицу мышления — ситуацию.
Так вот. Язык небольшой территории описывает мир максимально подробно — и набором лексики, и грамматическими средствами. Он может себе это позволить или, вероятней, вынужден быть именно таким — уклад жизни его носителей включает относительно небольшое количество занятий, окружающий ландшафт более-менее однообразен. Для контекста здесь остаётся минимум пространства — мало что можно подразумевать. Поэтому в языках индейцев обязательны уточнения «несу круглое» или «несу длинное», а в дагестанских языках — такие сложные грамматические системы с большим количеством падежей. Логично предположить, что они отторгают омонимы и стараются минимизировать количество многозначных слов.
Имперские языки покрывают огромные пространства, с разнообразной географией, вовлекают в свою орбиту культурное многообразие других народов — сталкиваются с бесконечным количеством различных контекстов. Они просто вынуждены грамматически упрощаться. К примеру, в древнерусском языке было в несколько раз больше форм глагола, чем сейчас. В 19-м веке исчезают женские формы личных местоимений 3-го лица «оне», «ея» и прилагательных множественного числа («старые крепкие дубы», но «старыя крепкия липы»). Появляется всё большее количество омонимов и многозначных слов, смысл которых можно понять только из контекста.
В небольших моноэтничных странах языки легко создают аналоги иностранных понятий — из «футбола» делают какой-нибудь «ногомяч», и этот неологизм у них вполне приживается. Имперские лексиконы легко поглощают инородное — им проще принять «иностранца» в свой состав, и попытки заменить «калоши» «мокроступами» обычно терпят неудачу. Оптический прибор и сантехнический элемент имперский язык назовёт единым словом «труба» — подзорная и водопроводная. Неимперский язык, скорей всего, создаст для них разные лексемы. Всё почему? Сложность имперских языков проявляется в понимании контекстов и стилистических тонкостях. Они открыты к восприятию чужого и тяготеют к унификации, чтобы быть максимально лёгкими для изучения народами империи, — тогда как средние и, особенно, малые языки из опасения ассимиляции их носителей склонны к закрытости и защите имеющегося, ограждаясь от мира своей грамматической сложностью.
Вообще же, нулевой точки, с которой можно было бы судить, какой язык сложней, а какой проще, не существует в природе: каждый оценщик судит с платформы своего языкового опыта, отталкиваясь в первую очередь от родного языка.
Короче, вы поняли: все человеческие языки обладают примерно одинаковой сложностью, заданной изначально. Язык малой территории — грамматически сложно выраженный текст с простым контекстом. Имперский язык — стремящийся к грамматической простоте текст со сложным контекстом. А если сложить тексты и контексты, то сумма у всех получится плюс-минус равная — на том основании, что все люди во всех эпохах мыслят ситуациями. Человеческий язык — такая же замкнутая система, как и языки животных, только с врождённой способностью меняться под конкретные условия и влиять друг на друга. В этом смысле все человеческие языки — действительно один язык во многих вариантах.
Идея языкового развития вытекает, конечно же, из общей идеи прогресса, а он оценивает времена и народы по материальной культуре. Небоскрёб намного сложнее хижины — тут не поспоришь. Исходя из прогрессивной логики, кажется убедительным, что и язык жителя небоскрёба должен быть более развитым, чем у жителя хижины.
Но есть и обратная сторона: жить в хижине намного труднее, чем в современной квартире. Ходить за продуктами в супермаркет — совсем не то, что охотиться копьями и выискивать съедобные растения в лесу. Пользоваться бытовыми приборами и коммунальными услугами куда проще, чем добывать огонь, ходить за водой, варить еду на костре в глиняном горшке. А значит и язык жителя хижины должен быть устроен сложней. Известный пример: во время Второй мировой японские дешифровщики так и не смогли раскодировать американские сообщения, которые передавались на языке индейцев племени навахо, во многом сохранившем первобытную архаичность, — он был для них слишком сложен. Парадокс?